Киев.
22 февраля 2014 года.
"А Февраль холодный месяц, вдовы плачут там и тут".
То ли черти куролесят, то ли ангелы поют, а февраль холодный месяц, революций в нём не ждут.
Было, было, проходили в том семнадцатом году и на шествия ходили, веселились там и тут.
Вдруг проснулись, обалдели от свободы бытия, а потом пошли погромы, неизвестно чья взяла.
Царь отрёкся от престола, зашаталась вся страна, все шакалы осмелели, рвали Родины бока.
А потом вдруг полыхнуло, разбрелись все по углам, велика страна Россия, всем досталось по зубам.
Из-за моря налетели, стаи, стаи воронья, вся страна умылась кровью и на радость всем врагам.
А потом все врассыпную, по чужим, чужим краям, все разуты и раздеты, а на Родине бедлам.
Было это ведь недавно, меньше сотни лет назад, так подумайте все здраво, иль Гражданская опять?
Стужа, стужа на дворе, вновь на улице февраль, дурь в похмельной голове, повторяется, как встарь.
То ли черти куролесят, то ли ангелы поют, а февраль холодный месяц, революций в нём не ждут.
На Майдане черти пляшут, вся страна идёт ко дну, власть Украины без боя у бандеровцев в плену.
А Февраль холодный месяц, вдовы плачут там и тут, киев сдан совсем без боя, крысы первыми бегут.
P.S.
Год спустя.
Донецк.
22Февраля 2015года.
«Мам, не плачь, ведь я живой, я почти, как новый!».
Мам, привет, ну ты не плачь, я в плену в Донецке, я здесь в клиничке лежу, есть хоть где согреться.
Здесь такие же, как мы, дали нам умыться, ранен был я в том бою, наши драпанули.
Мы Донецк весь раздолбали, некуда им деться, мы долбали их из градов, изо всех орудий.
А потом ответный залп, наши драпанули, я осколок там поймал, бросили паскуды.
Я там кровью истекал, среди моря трупов, в плен случайно я попал, вроде без сознанья.
Врач осколок вынимал, из меня под утро, будешь жить, он мне сказал, молод и живучий.
Он на мове мне сказал, без акцента даже, с кем тогда я воевал, поливал из града?
Ополченцы, как и я, тоже рваны раны, все на мове говорят, клиничке не рады.
В бой идти опять хотят, курят и в палате, мам, не плачь, ведь я живой, я почти что новый.
Через месяц и домой, кормят, нет, не плохо, врач с седою головой, а как звать, не помню.
Он здесь сутки на ногах, родом он из Ровно, защищают все Донбасс, даже и девчонки.
Медсестре семнадцать лет, мне б такую в жёнки, мама, слышу, слышу я, говори погромче.
Мам, ранение ерунда, я прозрел по новой, в головах у нас бардак, ты звони, как сможешь.
Нам нельзя здесь воевать, со своим народом, мне обед вон принесли, прямо из столовой.
Мне всего-то двадцать два, нет, я не суровый, с кем тогда я воевал, поливал из града?
Ополченцы, как и я, тоже рваны раны, все на мове говорят, клиничке не рады.
Медсестре семнадцать лет, мне б такую в жёнки, мам, не плачь, ведь я живой, я прозрел по новой.
Через месяц и домой, кормят, нет, не плохо, я живой, ну ты не плачь, я почти, как новый.
Москва.
шесть дней спустя.
28 февраля 2015 года.
«А вчера в ночи Московской и на улице февраль».
А вчера в ночи Московской и на улице февраль, расстреляли в спину жёстко, кто устроил и Майдан.
Было, было, проходили, как в семнадцатом году, ненавидите Россию, смерть несёте, почему?
Или жаждете вы власти, вновь на смуте, на крови, на закланье агнец Божий, не мифический, живой.
Вновь стреляли подло, в спину, не Немцову, а стране, он упал сакральной жертвой, покачнулась Русь страна.
Вы стрелявшие в Россию, вновь ошиблись, как всегда, вся страна объединится, он из нас, как ты и я.
Он ни хуже и не лучше и не свят, как я и ты, вы стрелявшие в Россию, руки ваши все в крови.
Русь оплачет, похоронит, ну, а смута не пройдёт, рассмеётся по Немцовски, он прививка от невзгод.
Будут, будут пересуды, болтовня по всей стране, будут сеять везде смуту, кто не правые везде.
Кто жонглируют словами, смуту сея здесь и там, мы всё это проходили, не забыли тот февраль.
Сотня лет прошло с той смуты, не прокатит вновь октябрь, единением народа, несогласным по мозгам.
А февраль холодный месяц, повторяется, как встарь, а ему грехи простите, нет безгрешных среди нас.
Он, как грешная Россия, ошибался и не раз, он история России и его огонь угас.