Путь на двести лет.
Запев
Выйду к свету в широкое поле,
Свистну так, чтобы – дыбом трава!
Принимай, луговое раздолье,
И мои луговые слова!
Я заботы другие забросил
И в тепле городском не размяк:
Полюблю песней-шашкой осень,
Разве я не донской казак?!
Почти по Пелевину.
Я в полк тибетских казаков
Давно вступил. Пока
Бутыль налита до краев
Не видеть мне полка.
Но день спешит. За часом час.
Его сменяет ночь.
Лишь время каждому из нас
Торопится помочь.
И вот, привстав на стремена,
Ты оглянешься вдаль…
Кому была она нужна
Твоя тоска-печаль?
В полку тибетских казаков
Ни радостей, ни бед.
И, не сказав и пары слов,
Находишь ты ответ.
Что ты ищешь, мой друг,
В темноте своих снов?
Словно пес от каменьев бежишь…
А блудница Луна распахнет свой покров –
И завоешь, и задрожишь.
Шелудивым щенком ты родился на свет
И в парше эту жизнь проведешь.
Ощущая причину щемящую бед –
В зябком теле нащупая ложь.
А Луна. Что Луна? - Отраженье в глазах,
Недоступный и злой идеал.
Стылый камень, который в поту и слезах
Ты всю жизнь на веревке таскал.
Мир просыпается в тебя.
И, хочешь ты или не хочешь,
Уже лицо водою мочишь,
Свой сон последний потеряв.
Ты просыпаешься в миру,
Как будто снова засыпаешь,
Как будто снова догоняешь
Вагон последний на ветру.
Еще минуты две назад
Пройтись ты вышел вдоль перрона.
Бегут последние вагоны…
Проводника холодный взгляд.
И нет, казалось бы, причин
На станции чужой остаться.
Когда захочешь быть один,
В наш мир не надо просыпаться.
О.Л.
Дождь выстукивает гаммы
по жестянкам мокрых крыш.
Никакой семейной драмы –
ты молчишь.
Словно чайник ты кипела
целый день.
Ну а мне какое дело,
я – тюлень.
Лишь когда похабным словом
обожгла
Развернулся я сурово:
Да, пошла!..
Ты уже сопишь довольно…
Я не сплю.
Понимаю: грустно, больно,
но люблю!
Мы живем в двухкомнатной квартире
Мой отец, жена, собака, дети…
Во дворце на Средиземном море
Одиноко ветер завывает.
Одинокая бродит по полю,
Растрепалися космы седые.
Из-под снега проклюнулась зелень,
Но весне прошлогодней не сбыться.
Прилетела юность. Раскричалась.
Под крылом усталая уснула…
В тишине себе заварит чаю,
У постели будет долго думать.
Мясники орудуют ножами,
Говорлив и шумен южный рынок.
Я пойду, куплю пучок петрушки –
На костях моих стареет мясо…
Никогда не продавай картины,
Лишь огонь помешивай устало.
В языках багрового заката
Станут те холсты еще прекрасней
Самурайский марш
Вперед на врага по волне катера,
Японии солнце поднялось.
Пусть с палуб запомнят, как небо с утра
Разящей грозой разрождалось.
Вперед камикадзе, вперед самурай!
Корабль в перекрестье прицела.
Но вихрь пронесся и возле крыла
Усталая бабочка села.
Но бабочке той не могу повредить,
Усатых матросов спасая,
Снаряд свой, способный сто жизней убить,
В холодные воды бросаю.
Мне больше не видеть цветущих садов,
Слепящую Фудзи вершину.
Я сам, прерывая сумятицу снов,
В нирвану направлю машину.
Мой путь (Аттила)
Может быть Аттила, повелитель гуннов
Так же точно трясся в кожаном седле…
Растоптали кони отраженья лунные,
Расчерпали всадники, чтоб сварить в котле.
Ни следа, ни звездочки, ни коня, ни посоха,
Словно иноземная здесь прошла орда.
Гонят ветры буйные пыль степную посуху,
Горько продолжается жизни маета.
Кто же враг недюжинный, где же злые вороги,
Чьи костры погасшие – пепел, да зола?
Над курганом брошенным полыхают сполохи,
Под крестами старыми спят мои дела.
За чертой безвременья мы с Аттилой свидимся.
Он дерябнет водочки, я налью кумыс…
И на веки вечные мы с врагом помиримся,
Только вот с врагами мы не разобрались.
Моя ленивая песня.
В закромах ни сахара, ни голода.
В синеве ни лодки, ни кораблика…
Тело просит уберечь от холода,
А душе не хочется на фабрику.
Стынь же, стынь, душа моя ленивая!
Не желаешь в теле обретаться ты.
Бестолковая и сиротливая
Ждешь, когда произойдет мутация.
И тогда, волной в эфир заброшенной,
Полетишь, неся благие вести…
И когда то будет? – меня спросишь ты.
Я скажу: Лет эдак через двести.