10. ЭТОТ ВОЛШЕБНЫЙ МИР
1.
Ещё в деревьях соки холодны
и от корней не двинулись к вершинам,
и старый снег чернеет по низинам,
а человек надеется. Даны
ему в подмогу кошка и щенок,
смешной, голубоглазый, неуклюжий,
и небо голубица пьёт из лужи.
И если кто-то в мире одинок,
то это негасимая звезда,
нагревшая на крыше рубероид.
Вот человек рукой глаза прикроет
и скажет: — Распогодилось... Ну да!..
Пока преобразует хлорофилл
небесный свет и соки земляные,
мы будем жить, как звери шерстяные,
как птицы певчие, и кто бы запретил.
2.
Небо близкое снова мне снится,
в бирюзовую правду его
погружённая, белая птица.
От людей же, поверь, ничего
не хочу: ни любовных объятий,
ни сомнительной славы (она
абсолютно пришлась бы некстати),
ни столетнего даже вина.
Боже правый, но ясное зренье
дай — изменчивый твой и живой
дивный мир оценить на мгновенье,
облака над седой головой.
3.
Как пёрышко роняет с башни Ньютон,
судьба меня роняет. Я стою
у костерка и думаю: «Запутан
вопрос о смысле». Дятел по стволу
выстукивает звонко, и кислица
белеет под берёзами. А мне,
мне выпало, возможно, здесь родиться
лишь потому, что в этой тишине
и музыка слышней, и пенье птичье,
и, поглядев с улыбкой в синеву,
здесь понимаешь Замысла величье,
и собственное грубое обличье.
А пёрышко летит, и я живу.
4.
Где-то гроза прогремела далёко,
но закачалась густая осока,
зашелестела листва,
и различимо едва
птица в кустах придорожных несмело
тенькнула, щёлкнула и засвистела
громче и громче. И вот,
вдруг захмелевший, поёт
весь очарованный лес многозвучный.
Жизнь — это миг удивительный, штучный,
и, потрясённый, стою —
запоминаю свою
радость вот эту, которая тише
где-то под корнем шуршания мыши,
шороха крови живой,
и над моей головой
ангела крыльев, и — vita
brevis! — болотного мирта...
Прим. vita brevis — лат. жизнь коротка
5.
…На свой туман имевший право.
Е. Литвинцева
Пылает костёр. Замолчал козодой.
Подёнки вальсируют смерть над водой,
печать Соломона — купена
цветёт за палаткой... А Лена
поёт под гитару про лето и жизнь,
и всё повторяет: «Серёга, держись!
Землица тебе, менестрелю,
не станет пуховой постелью…»
Что верно, то верно! Весёлый огонь
по хворосту пляшет, и кажется: тронь
июньское небо за плечи —
ты станешь, как музыка, вечен.
А вместе с тобой — этот лес и листва,
и Лены крестовой простые слова
о том, что у каждого личный
туман многослойный, двоичный,
о том, что в шестом измерении мы,
где связано всё: положенье Луны
и всё, что темно и неровно,
что жизнь хороша
безусловно.
6.
Вдоль дороги пустырник и белая марь,
а под вечер свирепый наглеет комар,
и Господь разжигает на ощупь
звёзды, чтобы подсвечивать рощу.
Здесь и мы, дорогая, молчим у костра,
и природа нам — больше, чем просто сестра.
Нет, она — монастырь наш, обитель.
Вот и норки задумчивый житель,
вышел ёжик из вереска в круг световой.
Дай картоху ему, покачав головой,
улыбнись: — Что, приятель, скучаешь?
В кружке веточкой чай разболтаешь
и поймёшь: за твоей за усталой спиной
целый мир. Но, мой ангел, изломанный мой,
ты живая сидишь и земная,
где хвоинки, как слёзы, роняя,
сосен сгрудился весь партизанский отряд.
Золотистые искры, как души, летят,
и лежит их большая дорога
в голубые миры Козерога.
7.
Было зябко. Калгановый корень,
срезав стебель его молодой,
заварил — не возьмёт меня горе,
не убьёт! А над чёрной водой
в серых сумерках влажная хвоя,
и нодья распустила цветок
золотистого пламени… Кто я?
Для чего я живу?.. Кипяток
отхлебнул и подумал: «О, Боже,
если я ещё всё-таки жив —
это счастье. Оно так похоже
здесь на всполох огня, на порыв».
Поднял голову — там Ариадна
уронила Корону, и вот
ночь тиха, и светла, и прохладна,
над водой осторожно плывёт
клочковатый туман. А в болоте
затрещало и ухнуло, и
замычало оттуда: — Живёте,
человеки? И ты, брат, живи!
Лес мой — космос: Плеяды, Гиады —
маяки мирозданья, а мы,
мы плывём за бессмертием, рады,
что повсюду миров мириады
и мерцание смысла из тьмы.
8.
По Млечной Дороге — в её молоке —
спускаются звёзды, пылая,
как свечи, плывущие вниз по реке,
прозрачной от края до края.
И смерти в ней нету, и холода нет,
и каждый себе утешенье
находит в мерцании важных планет...
Движенье, движенье, движенье.
9.
Я — лист, я — птица, я — звезда.
Меня забросили сюда,
чтоб я светил, и пел, и плакал.
Даны мне кошка и собака,
и криворукая жена.
Когда над лесом тишина,
я говорю с водой и камнем.
Пускай в святые не пора мне,
но надо многое успеть —
допеть, доплакать, догореть.
И раствориться в тёмной чаще.
Небытие мне мёда слаще —
душа, я знаю, никогда
не умирает, и звезда,
и лист, и птица, и за тучей
прохладный ветерок летучий.
10.
Едва ли фантасты придумают мир
чудеснее нашего и бесполезней —
в далёкой галактике, где-нибудь в бездне
среди поглотивших материю дыр.
Мы наш-то, и это всего интересней,
не можем понять и глядим на ручей,
сквозь камни пробивший до моря дорогу,
журчащий молитву свою понемногу,
извилистый, звонкий, волшебный, ничей.
Глядим и на камень, таёжному богу,
хозяину леса, вчерашний сухарь
кладём осторожно — да примет на ужин!
Вдруг, ветки раздвинув, тропу обнаружим,
ведущую в чащу, где живы: глухарь,
и звонкие сосны, и ветер, что кружит
над каменной — тоже подвижной — грядой,
и дышит, как зверь, небосвод голубой.