О, как хрущевок стены, потолки
хрупки, прозрачны и писчебумажны!
Сквозь них удобно наблюдать за каждым,
стыдливые кропая дневники.
Одна беда - вот так же
соседи наблюдают за тобой.
И это ощущенье неотступных
ушей и глаз нервирует порой…
а звуки… скрипка, барабан, гобой,
проснувшихся детей благие лютни…
Всё слушаешь, скривив трагично рот-
Не вяжется в два слова перевод.
Но как-то летом, всей ордой вопящей
соседи поразъехались по дачам,
за ними след по следу дождь ушел,
зачахшие аллеи огибая.
И стало тихо, пусто… хорошо.
Так хорошо, что просто - не бывает.
……………
Нерадужным предчувствием полна,
курила на балконе и смотрела,
на голубя. Тот, извиваясь телом -
взъерошенным, трепещущим, рябым,
по пятому уже, наверно, кругу
обхаживал невзрачную подругу.
Та - дурадурой, в клюв набрав воды,
стояла посреди огромной лужи,
сверля до дыр
горячим взглядом будущего мужа.
Воздушный поцелуй, гудки машин.
Чета взлетела в ситцевое небо.
Над двориком недолго покружив,
и на помойке отобедав,
вернулась - долго жить и не тужить -
к нам на чердак. Там, в аккурат над кабинетом
моим (ну не свезло, мне не свезло!)
они и обустроили гнездо.
……………………….
И начался мой голубиный ад.
Да кто бы мне заранее поведал:
мол, голуби переставляют мебель,
устраивают скачки и парад.
Ругаются, дерутся в пух и прах,
потом игриво возятся, воркуют,
врубив на всю музЫку поцелуев,
такую, что в малиновых ушах
постыдный звон стоит.
В конце концов
однажды рано утром я проснулась
от ора новорожденных птенцов.
………………….
Вороньей стаей разлетались мысли,
пылились книги, переводы кисли.
Мне Фрейд кричал ночами - почитай!
Какой там… голубиная чета
и дети их нуждались ежечасно
в моём догляде, порицании, ласке,
судьбе участии, короче… вот опять
один птенец, кося хитрющим глазом,
в новорожденной корке, как в проказе,
ползет на выход. Тощие коты
расселись чин по чину у бордюра.
И я воплю мамаше - дурадурой,
где же ты?!
Гони дитятю от кровавой бездны!
Она спешит на зов, крылом облезлым,
лупцует неразумное дитя.
Иду за бутербродами на кухню,
считая не шутя,
что я спасла - не мир, конечно, в целом,
но душу голубиную и тело.
Пусть одного - но, главное, почин!
И вечером, на пару с голубихой,
отчитываем ядовито-тихо
согбенного в конфузе муженька.
Он, как любой из племени мужчин,
вдруг посчитав себя в семейке лишним,
наклюкался без меры пьяной вишни.
О, стыд какой - увидеть в облаках,
как муж летит неловко, нетверёзо,
отрыгивая перегарный воздух,
крылами задевая провода.
А дети ждут, глумливо приоткрыв,
охочие до всех скандалов рты.
…………………
Устав бродить по бессознательным местам,
мне Фрейд ночами сниться перестал.
Я засыпала под дождливый лепет,
смотрела сны. В них розовые дети
летали в стаях белых голубей
над площадями, скверами, домами.
Земные их, испуганные няни
кричали: «возвращайтесь, сорванцы!»
По кухням пили грустные отцы,
текла водопроводная вода
по стенкам опустевшего гнезда.
............
Соседи возвращались. Снова будни
заполонило громким многолюдьем.
Подъезда затхлый запах занемог
под натисками яблочного вара.
Им был пропитан каждый - малый, старый,
как загорелый яблочный пирог.
И стены вновь бумажные вещали
о радости соседской, о печали,
плыла музЫка плача, смеха, слов.
А я со сна, ещё осоловело,
курила на балконе и смотрела,
как робко становились на крыло
подросшие за лето голубята.
Их жажда неба, их восторг пернатый,
небесных дилетантов виражи -
Всё говорило мне - читай про жизнь
Без словарей в унылых переплетах.
……………..
Дремучие чащобы пыльных книг
листались и переводились влёт мне
на сладостный воркующий язык.