Б Е З О Т Ц О В Щ И Н А
(«Во многом общая биография «детей войны»)
Когда жара спадет и всех охватит нега,
Когда закат седые горы золотит,
Когда устали все мы от дневного бега,
Перо с бумагою стихи писать манит.
Прошу простить меня за поднятую тему,
Ее однажды я когда-то смаковал,
В своих стишках, дав им объем поэмы,
О жизни трудностях в бумаге рассказал. («Корни»)
И так. Родился я, устоям жизни вторя,
В семье красивых стройных, молодых людей,
Счастливых, ласковых, еще не знавших горя,
Любивших жизнь, страну, родителей, друзей.
Ласкало солнышко меня, придя с рассветом,
Своим дыханьем снежный Эльбрус закалял,
Родник поил дитя своей прохладой летней,
Что б рос здоровым – теплый дождик окроплял.
Когда отец и мама в школе (на работе),
Бабулька с дедушкой у чада все снуют,
Качают люлечку в полденный час дремоты,
Про волка доброго мне песенку поют.
Два языка мне стали местным эсперанто,
В два года начал в двуязычьи говорить.
На радость маме и на зависть дилетантам
«Дай, мама, щата» четко стал произносить. (сметана)
И вдруг война пришла жестокая и злая,
Прошла идилия, отец ушел на фронт.
Громил врага солдат, своей судьбы не зная,
Жал на гашетку пальцем, прикрывая ДОТ.
( Он до войны еще служил в стрелковой части.
Был пулеметчиком – доверен был «Максим»,
Беречь страну свою от вражеской напасти.
Писал он маме, что дружили крепко с ним.)
Спасал не только ДОТ, спасал страну и близких,
Жене писал своей: «Сыночка береги»,
Но тучи черные уже склонялись низко,
То-ли под Киевом, то-ль у Большой Дуги.
Потом вестей не стало с фронта как-то сразу,
Фашист мой край родной под свой сапог втоптал.
Со мной играл, заполнив двор угарным газом,
Поставив к стенке кроху, бампером пугал.
Он был доволен этот сытый ганс беспечный,
Не знавший слез и страха собственных детей,
Но мне, трехлетнему, запомнился навечно
Оскал зверья того в обличии людей.
И в детской памяти от той войны осталось
Как над дворами низко несся самолет.
Стреляло, ухало, как с мамой мы спасались –
Из-под навеса мчались к яме в огород.
То был, наверное, пришедший час возмездья,
Когда агрессор свою долю получал,
Святая, праведная сила нашей мести.
Но вот отец уже вестей не присылал.
И лишь потом уже, когда запрос послали,
Когда фашист проклятый из страны бежал,
Мы из бумаги кем-то присланной узнали,
Что мой отец «На фронте без вести пропал».
Сначала «Без вести» давало нам надежду.
А вдруг он жив, а может в госпиталь попал,
Но годы шли. Уже не верилось как прежде,
В то, что Всевышний ему много лет послал.
Конечно, помню я и славный День Победы.
Я помню маму с грустной радостью в глазах,
Меня пославшую к вдове со старым дедом,
Сказать, что вьется над Рейхстагом красный флаг!
Соседка наша тетя Дуся так рыдала,
К груди прижав меня от радости трясла,
Слезами жгучими лицо мне умывала,
Поставив на ноги, в рыданиях ушла.
А вот потом уже солдаты возвращались.
Блестели золотом медали, ордена,
Солдатки, матери у них узнать старались,
А,вдруг, в войне встречались близких имена.
Ах, как я ждал тогда, что мой отец вернется,
Большой, красивый, гимнастерка в орденах,
И как лицо мое в его щеку уткнется,
Как бросит вверх меня, руками сделав взмах
Не суждено было такому счастью сбыться.
Не я один такой. Нас было большинство.
И не дано отцам с полей войны явиться,
Землей все спрятаны, да прошлою листвой.
Потом я помню, как в стране был голод,
Как мама класс к больным и слабым повела.
Вошли во двор, чуть постучав щеколдой,
В холодну горницу процессия вошла.
Детей два сверстника лежали с мамкой рядом.
В избе не топлено. Огонь давно потух,
И дети поняли, что что-то делать надо,
Пока у всех троих теплится жизни дух.
Кто бурачок принес, а кто картофелину,
Кто пол-стакана залежалого пшена,
Кто дров охапочку, а кто пучок калины,
А кто настойку трав из дедова вина..
Им растопили печь, своим теплом согрели,
Надежду подали, в «Совет» села зашли.
Семье погибшего чуть-чуть помочь сумели.
И те, с весной, воспрянув духом, отошли.
Я не хочу хвалить былое поколенье,
И не желаю хаять внуков и детей,
Но те добрее были, ласковей, скромнее,
Чужое горе их брало куда сильней.
Не потому-ли, что всем было очень трудно,
Что касты не было, элиты, кумовства,
Что всем в привычку были трудовые будни,
Иванов не было, не помнящих родства.
Да, жили бедно, в семьях много горя,
Но, как-бы ни было, а жизнь свое брала
Трудились в школе, на заводе, в поле,
А к жизни лучшей всех надежда нас вела.
Я помню мамин долгожданный день зарплаты.
Мечтал об обуви, а мама о своем,
А нам на голову – холодный душ с ушата –
Съел половину денег внутренний заем..
Заем – бумага вместо денег лет на тридцать
(Потом не нужная из-за своей цены).
Иные ждут, чье сердце дольше может биться,
Ну а иные уж давно погребены.
После войны таких заемов было много,
Тот плакал, тот словцом нелестным гнул,
Но были чистыми пред совестью и богом,
Кто из руин тащил победную страну.
И помню тот «комфорт» в котором жили –
Что б печь топить в реке искали топляки,
Тащили из воды, все лето их сушили,
И через Лес везли домой от той реки.
А современник спросит: «Что ж в лесу не брали?».
Лесник закон стерег – ему все нипочем.
Нас, Безотцовщину, из леса матом гнали,
А взрослый муж из леса брал магарычом.
Ходили в школу, силу знаний постигая,
Что есть молекула и что такое дым.
Мы пели «Сталин – наша слава боевая»,
И как «Прощался Первый Сокол со Вторым»,
Зимой учились дети, детской жизнью жили,
А летом каждый хлопец в поле помогал.
Косили сено, подсушив, гребли, копнили,
Зерно от «Сталинца» волами доставлял. (комбайн)
И, разгрузив зерна за день две- три фурманки (телега)
С собой имея полунищенский обед,
Поймет в начале жизни бытия изнанку
Помощник матери в свои тринадцать лет.
Трудились больше дети тех, кто не вернулся,
Кто должен выжить своим близким помогать.
Под тяжкой ношею юнец до долу гнулся,
Но жизнелюбия мальчишкам не сломать!
Тогда работали с зари и до заката,
За день работы дядько ставил трудодень.
Мешком зерна была вся летняя зарплата,
И от зарплаты той лишь слезы, да мигрень.
Но каждый год весной мы ждали цен сниженья,
То были праздники послевоенных лет.
После разрухи и страданий, униженья,
После войны, принесшей людям столько бед.
Окончив школу, мне пришлось идти трудиться
Где извлекали наш вольфрам и молибден.
Учили с током электричества возиться
Мои наставники. Их помню по сей день.
Лукман Ахатович, Михайлов, Беличенко,
Сергей Джубуев, да Крикун Иван,
Гали Дикинов, с ним Сижажев с Середенко
В работе видели чужой и свой изъян.
То были светлые шесть лет моей работы,
Что приносили радость парню каждый день.
Да и какие быть могли тогда заботы,
Когда ты молод, а в душе цветет сирень?!
Когда в кармане появляется копейка
И ты девчонку можешь пригласить в кино,
Бросить буфетчице младой: «Пивка налей-ка!»,
Купить на платье маме, а друзьям вино,!
Тогда неважно было был ли ты татарин,
Руссий, балкарец, армянин, адыг, чечен,
Был православный, иудей, иль мусульманин,
Ты был приезжий, либо был абориген.
А вот служить пришлось шестью годами позже.
(Был не пригоден я для службы строевой),
Но все ж велел Главком забрать все, что не гоже,
Пошли хромой, косой и я с больной ногой.
Главкома этого понять,пожалуй, можно,
Он восполнял нехват детей военных лет.
Тогда весь мир пугал своей молвой тревожной
Войны холоднейшей Карибский инцидент.
В строю в Германии пел песни про Хрущева,
Как «Верным словом – его- говорит народ»,
Что кукурузу надо кушать для здоровья,
Как «мамка Кузькина» в политику идет.
Там же при Брежневе другие песни пели:
Про Землю Малую, где наш генсек бывал.
Хор Александрова с оркестром так звенели!-
Курган Мамаев как-то даже ниже стал.
Отдав три года, я решил идти учиться.
Не в Школу Горького чтоб дать стихам простор,
Не в ВУЗ престижный, чтоб умом сразиться.
Пошел туда, где был студентов недобор.
Учиться трудно было с длинным перерывом,
За десять лет я все давно забыть успел.
Где чуть успешней, ну а где с большим надрывом,
Программу ВУЗа все ж с трудом, но одолел.
Лишь в тридцать «с хвостиком», все взвесив, я женился,
Жену хорошую нашел себе под стать.
Чрез год, в отца лицом, сынишка народился,
Затем – дочуронька, похожая на мать.
Семьей счастливою зажили ладно, дружно,
Своё под солнцем место из нас каждый знал,
Но все же жребий мой, где нужно и не нужно,
Мне Безотцовщину порой напоминал.
Раз в магазин зашел, в тот , что на днях открылся,
Там седовласые толпились старики.
Один из них тогда в мой адрес ополчился:
« Вам есть другие магазины и ларьки».
Одни потупились, другие отвернулись,
Видать им стыдно стало за того « бойца».
Иные грустно и печально усмехнулись:
В продмагах не было ни масла, ни яйца.
Пусть ветеран меня простит за эти строки,
Склоняю голову пред тем, кто воевал,
Но мне запомнились того дедка уроки
И не за них отец мой жизнь свою отдал.
Внуки и тех солдат, кто с боя не вернулся,
Хотели кушать, пить кефир, да молоко,
И только выйдя за крыльцо я ужаснулся.
Даже сейчас свой промах вспомнить нелегко.
Сейчас нам врут, что МЫ «без бога шли по жизни».
Мы слов не знали гастарбайтер и теракт!
Кто вспомнит, чтоб отцы справляли тризну
По детям школы угодившим под захват ?!
Иль в мирной жизни может рельсы подрывали ?!
В метро людей губил тротиловый заряд ?!
А может «Боинги» и «Илы» угоняли ?!
Иль дом жилой равнял с землей снаряд ?!
Шнуром Бикфорда мы в скакалочки играли,
Дрова увязывали.Нам и невдомек,
Что с его помощью чего-то там взрывали,
Что он с селитрою снести пол-дома мог.
Да ! Мы ни сникерсы , ни баунти не ели,
Не знали памперсов и фирмы «Адидас»,
Но в своей жизни мы не знали беспредела,
С экрана новости так не пугали нас !
Нас бог хранил. Ведь мы без показухи,
В ДУШЕ за ближнего молились, за страну,
Моральный кодекс чтили, лезли из разрухи,
То воспитанье было близким и ЕМУ !
А тут, ну надо же такой беде случиться ?!
Приходит властвовать комбайнер Михаил.
Дал вседозволенность, с чего в глазах слезится,
Все перестроил, виноградник порубил
Затем другой пришел, заставив всех поститься,
Водку паленую поставил на поток,
На образа в церквах начал ДЛЯ всех креститься,
А сам страну мою все рушил под шумок.
Тут олигархи, из всех щелей вылезают,
Такие умные, их речи словно мед.
То их отстреливают, то они стреляют,
А пуля – дура ведь.А вдруг не повезет?.
Но их мошна уже для правнуков забита,
Забрали все давно, на много лет вперед.
О стартах равных всем оскомина набита.
(Уже ль от зависти их невзлюбил народ?)
Ни Морган, ни Дюпон и не Рокфеллер
Собрать так быстро капитал свой не могли,
А наши умники, все бросив на конвейер,
Раздав всем ваучер, дележку загребли.
Сказать мне могут: «Борзописец, не кощунствуй,
Уйми гордыню ты и не попомни зла,
Живи тихонько и на старость лет не буйствуй,
Что было – не было, то жизнь твоя была».
Что можно вытянуть из жизни человека?
Лишь двадцать дней за жизнь свою я прогулял,
Мне стаж работы насчитали за пол-века,
Но от работы той богатым я не стал
Жил жизнью скромною и без больших амбиций,
Пил водку стопочкой и в карты не играл,
Не совершал крутых турне по Заграницам,
Да и с девчатами не шибко баловал.
В чужом белье людском копаться не старался,
Не били морду мне, и сам другим не бил,
Плохому, чуждому как мог сопротивлялся,
Умен не слишком может, но и не дебил.
Все было в меру, (как шутили в бытность Неру ),
Не богохульствовал, но лоб об пол не бил,
Не лез в окно, когда мне нос щемили дверью,
Кому я дорог был, того и сам любил.
Что-то исполнилось, а что-то прошло мимо,
Там было светлое, а там сгущалась мгла,
Но как бы не было обидно, иль ранимо,
Надежда к лучшему всегда в душе жила.
Писал поэт гонимый и теснимый,
Когда встречал с рассветом новую зарю,
«За все что выпало в стране моей любимой,-
С ним заодно- я эту жизнь благодарю!»
Стихосложил УВЛич в январе – мае 2008 г.
Это моя биография без выдумки и приукрас.
Это биография большинства военной и послевоенной
БЕЗОТЦОВЩИНЫ.