1.
Прости, я нынче написать хочу про боль,
Которая сургучною печатью
Деревянит запекшиеся губы,
Громадной самкой паука- крестовика
Дрожит в засаде, в солнечном сплетенье…
О, ты-то знаешь, как я благодарен
Знакомой боли, пожирающей все силы.
В часы такие я бываю верен
Одной тебе. Какое это счастье!
А так, в полубезумной толчее
Какой-нибудь столовой или в душных
Подземных залах, грешный, временами
Я сомневаться смел в существовании
Твоем, смотрел на чьи-то губы,
На щеки анемичные в румянах,
Белесые прически и чужие
Бесцветно-равнодушные глаза.
Но чувственное, властное касанье
Знакомой боли сразу возвращает
Меня к тебе, к твоим ночным ресницам
И волосам – чернее черной ночи.
2.
Когда царица-боль меня несет,
Лежащего в эмбриональной позе,
И кружится в горячке голова,
Я становлюсь слабей и невесомей –
И вижу, вижу зимние холмы.
Там, мимо лип кладбищенских, где ветер
Шуршит-позванивает в траурных венках,
Припорошенных снегом, мы с отцом
Идем на лыжах. Я одет в костюмчик
Потертый шерстяной, мне жутковато,
Что кладбище, что надо съехать с горки,
Мне стыдно, а отец уже съезжает
И падает, и в пышные сугробы
Роняет шапку, варежки, очки…
Я повторяю то же самое. О счастье
Полузабытой жизни до тебя!
Вон в сером финском свитере отец
Скрывается за новым поворотом.
Я вижу опустевшую лыжню.
Мы знаем и не знаем с ним друг друга.
3.
Сухую смуглую и тонкую ладонь
Твою я подношу к губам… Я помню,
Здоровье дарит нас надеждами, но вечно
Случается не то, о чем мечталось.
Но это ничего, мечтать важнее.
А вот с тобой наедине, в безбрежье
Хрустальной боли, набегающей волнами,
Я чувствую никчемность всех надежд.
Мне ничего не нужно. Только шум
И плеск, и головокружение над бездной.
А там, за болью, луг в зеркальном солнце
И белый сарафанчик на тесемках,
И руки, по которым я тоскую,
Рассеянно касаются растений,
И сыплются на землю семена.
А дальше снег и, пахнущий мазутом,
Бездомностью и дымом полустанок,
И перекличка поездов во мраке,
И мальчик на платформе – это я,
Еще не знающий тебя… Но ты придешь,
Не называя часа нашей встречи.
1987 г.