Глава 5.
О ТОМ,
КАК РЫЦАРЬ ЖИЛ НА КОСЕ
Когда бы ты, читатель добрый,
Мог думой сердца обрести
Былые дни, как светлый оберег
Давно минулого пути,
Где, преисполнены отрады,
Теснились ласковые взгляды
Родных и близких,
где они,
То на виду, а то — в тени,
Дароносительной рукой
Несли смиренье и покой,
Где, очаровывая вновь,
На крыльях сказки, феей грёзы,
С немой застенчивостью розы
Витала первая любовь,
Тогда б ты понял, как приют,
Внезапно обретённый тут,
Стал сердцу рыцаря родным...
И он —
бродяга-пилигрим,
Оазис встретив на пути,
Всё медлил от него уйти.
Фон Гульбранд берегом бродил
И с тайной радостью следил,
Как ярость бурного потока
Неумолимо и жестоко
Смывает плоть былой косы,
Пределы водной полосы
Всё расширяя.
Островок
Всё далее уносит рок
Из мира скопища людей
В долину солнечных дождей.
В кольце бушующей воды
Квартет островитян смиренный
Длил дни юдоли сокровенной,
Не зная горя и нужды.
Кормили море и охота
Неприхотливых божьих чад.
Фон Гульбранд о пути назад
Всё меньше думал отчего-то.
Вооружившись самострелом,
Досуг охотой занимал,
Тайком Ундину то и дело
Ласкал и к сердцу прижимал.
Она за дичь его журила,
Но всё же жарила её.
Старушка штопала, варила
И Господа благодарила
За безмятежное житьё.
Дед ставил сети недалече
И был достаточным улов.
День — для трудов, а тихий вечер -
Для отдыха и добрых слов
Застолья...
благо, в погребушке
Хватало хлеба и вина.
У камелька в своей избушке
Они сидели дотемна.
Под треск поленьев, спиц мельканье
Вели неспешный разговор,
О днях былых воспоминанья
Плели бесхитростный узор.
Стучали, сталкиваясь, кубки -
Глухое эхо их бесед -
Из глаз Ундины лился свет
Посланца ангела — голубки,
Которого отрадней нет.
Крылатым трепетом Сильфиды
Манила - резвое дитя -
То, нежный взор оборотя,
Смущала кротостью Киприды.
Её естественная прелесть
Влекла загадкою своей...
Всё чаще Гульбранду хотелось
В земной любви признаться ей -
То полной детского наива
И нерастраченной тоски,
То выпускающей игриво
Отточенные коготки,
Чем старцев очень огорчала...
Они ворчали иногда...
Ундина резко отвечала,
Но тут же снова, как всегда,
В свои объятья заключала...
И начиналось всё сначала...
Но как-то раз идилья эта
ПрервАлась...
Рыцарь и рыбак
(Из них — всяк выпить не дурак!)
Считали за хороший знак,
Когда беседа подогрета
Бокалом доброго вина...
Ан бочку выпили до дна.
Не слышно шуток, песен, спора,
Исчезли темы разговора.
Сидеть непросто супротив
Коль кончился аперитив...
Тоскою вытянуты рожи,
Прыщи пошли по дряблой коже
У старца...
он ворчал, кряхтел...
Фон Гульбранд видом пожелтел.
Ундина злилась, потешалась,
Старалась их разговорить,
Но не смогла, как ни старалась,
Мужские души ободрить.
Они всё более совели
Без вдохновенного вина
И так Ундине надоели,
Что дверью хлопнула она
И, несмотря на непогоду,
Из дому выскочила прочь,
Под дождь, в густеющую ночь,
Потешить женскую природу.
Привычной выходке сначала
Никто значенья не придал...
Но дождь под окнами рыдал,
Хлестал и буря всё крепчала.
Ночь становилась всё черней...
Мужчины бросились за ней,
Припомнив вечер первой встречи.
Как глядь, она неподалече
Зовёт их к бешеной реке
И машет веточкой в руке.
На тучу лик оборотя,
Грозя ей пальцем, не шутя,
Проговорила: «Чтоб тебе
Надуло прыщик на губе!
Немедля норов укроти,
Несносный ливень прекрати!»
И тут, без видимых причин,
Ко удивлению мужчин,
Дождь кончил мокрый перепляс,
Открыв растучьям лунный глаз.
«Ко мне, мужчины!
У ручья
Случайно отыскала я
Бочонок, чёрт меня дери!
В нём что-то плещется внутри.
Теперь мы снова заживём
Безбедно в домике своём».
И впрямь... средь кочек, плывуна
Лежала кадь из-под вина,
Да с зельем, судя повсему,
Подняв веселья кутерьму.
Едва с усильем наконец
Ту бочку к дому под навес
Перекатили, как гроза
Сорвала злобы тормоза,
Под ливень, гром и ветра вой
Кивая белой головой.
Киянкой пробка изо дна
Была в момент извлечена
И с тёплым духом от камина,
Струящимся, как пелерина,
Дух амброзийного вина
Сплелись, как берег и волна.
Подначки, шутки, разговоры
Опять неспешно потекли,
А недомолвки и раздоры
Туманом канули вдали.
Но старец вдруг прервал веселье,
Подумав вслух:
«Мы не должны
Поддаться козням Сатаны,
Благославляя это зелье.
Напитку радуемся мы,
Как дети, позабыв при этом
Его владетеля, что где-то
Объят волной смертельной тьмы».
«Ну, так уж — тьмы,-
в ответ Ундина,-
Не так всё плохо, верьте мне.
Не столь горька его судьбина,
Как вам примнилось в пьяном сне.»
«Клянусь в том Богом! -
рыцарь строго
Сказал вещунье,- я готов
Любую трудную дорогу
Пройти, чтоб сказочный улов
С лихвой сторИцей оплатить...
Могу и море переплыть.
Ни смерть, ни страх, ни ночи мгла
Мне в этом вовсе не преграды...
Всё одолею, если надо,
Какой бы кара ни была».
«Оставь! Что до него за дело
Тебе, - Ундина вперекор,-
Известно всем и с давних пор -
Своя рубашка ближе к телу.
Пускаться в море не моги,
Себя Ундине береги».
Старик же и старуха-мать
Ну крыть её, ну укорять:
«Не супостатских ты кровей,
Чтоб ради кОрысти своей
О тех страдальцах позабыть,
Кого завещано любить.
Прости, Господь, тебя и нас.
Знать родилАсь ты в горький час».
«Какая есть — такой пребуду!
Всегда! Меня не усмирить.
Да и не вам меня корить,
Как пастве грешного Иуду.»
«Молчи! - рыбак ей,
и она
Комочком сжавшись у окна,
Склонилась к другу своему,
И тихо молвила ему:
«И ты бранишь меня, родной,
Моей нечаянной виной?»
Но рыцарь горестно смолчал,
Лишь головою покачал.
Пускай Ундина не права,
Но старца гневные слова
Столь незаслуженно резки,
Что гневно сжались кулаки.
Две пары, лица отвратив,
Забыв про свой аперитив,
Сокрывшись всяк в своей броне,
Сидели в грустной тишине»