Ты знаешь, я тебя чуть-чуть жалею,
Жалею, чёрт возьми, и горько мне,
Что многим ты, вскарабкавшись на шею,
В такой же оказалась западне.
Таких я, вот как ты, встречал не редко,
Которых всем, но нежностью не тронь.
И ты зверьком, скрутившись на кушетке,
От свечки прикурив, глядишь в огонь.
Лишь проститутка в ком из нас – не знаю,
В ком сердцу уготовано грубеть;
Иль ты, кого за рубль покупаю,
Иль отдаваясь я, за грош тебе.
И вылакав бокал свой понемногу,
Не вразумишь ни сердцу, ни глазам:
Не страшен сам людской грех перед Богом,
Страшнее грех вовеки не признать.
Но ты в одном права – любовь как паперть,
И оттого привыкла уж к тому,
Как кошку беспризорную погладив,
Тебя в лицо небрежно оттолкну.
Когда несёшь в руках живую влагу,
Ухабами иль чинно, хошь-не хошь,
Как эту жизнь в душевных передрягах,
Ты всё одно, хоть чуть, да расплеснёшь.
Аль никого ты разве не любила?
Нет-нет позволь мне, я договорю…
Кто был бы без гроша, но сердцу милый,
Кто б позабыв про стыд, сказал «люблю».
Но, загубив всё нежное, поверь мне,
Сама себя паскудством затравив,
Поймёшь, что есть так схожие мгновенья,
Где страсть и унижение любви.
И потому размякшая шампанским,
Отбросив лёгкий к изголовью стан,
Поёшь, плечьми играя по-цыгански,
На голое колено взяв баян.
И глядя на твою лебяжью шею,
В окно, в цвет умирающей зари,
Я понял, что в тебе себя жалею,
Шепнув нежданно для себя chere*.
*Дорогая (фр.)
/Андросов Сергей/