Традиционное пополняемое Каш-щей-ство

фото "ка-ще-я"





Стихи авторов хороших стихов (Во-хитс!) и больше, на память всем, всем, всем!!!!!!!!!!!!! Кроме остальных :)




особенно, из моих давних избранных...
(будет одним файлом в изголовье, а, быть может, позже и в ногах?..)






Жизнь Пегасова
Петр Чухлебов

 Ты что-то мудрое прошепчешь.
 Согласно звякну стременами.
 Держись за шею мою крепче,
 И вспыхнут чувства между нами.

 Чтоб звёзды даже не узрили
 Меж нами тАинство и связь,
 Мы очи крышей им прикрыли
 Той, под которой коновязь.

 Шепнёшь ты мне на сановале,
 Я тихим ржанием отвечу.
 Всё окобылишь мне губами.
 И я тебя очеловечу.


Александр Оберемок (почти ОБЭРЕУТ :-)
Тополиный пух

 Когда неуёмная вита совсем не дольче,
 В какие одежды её ты ни облачай,
 Когда ты решился немедленно с ней покончить,
 Но только способен рассыпать на кухне чай,
 Когда беззастенчиво суетный мир кружится
 Вокруг ускакавшей от всадника головы,
 Тогда ты, с похмелья напившийся из копытца,
 Ревёшь троекратным увы мне, увы, увы…
 И вот, у судьбы заблудившийся под ногами,
 Ты смотришь наверх, на источник твоих обид…
 А небо с овчинку. И валится шерсть клоками
 С паршивой овцы. И не тает. Летит.
 Летит.




еждалюбовьверанад

 А она в сапогах от папаши Louis Vuitton
 Дефилирует, словно модель, по моей душе.
 Говорит, что мой голос – практически козлетон,
 И что мне лишь бы вставить по самые фаберже.
 Наследит, накопытит – душа без того черна,
 Даже спирт не возьмёт или там порошок какой.
 На ночь глядя я вынесу мусор. А ночь нежна –
 Я проснусь на окраине города у другой.

 Там от розовых рюшей рябит у меня в глазах,
 Там на кухне с утра пирожки и с лимоном чай,
 Там к обеду она на отпущенных тормозах –
 У неё перерыв полчаса – мол, давай, кончай.
 Раз испорчено маслом – объестся и кашалот,
 Отрывной календарь, я с похмелья уйду в отрыв,
 А потом пособачусь, завою с тоски и вот
 Я сбегу от хозяйки в обеденный перерыв.

 Все спешат на зелёный. И я прилечу туда
 Где меня ненадолго как минимум ждёт приют,
 Где с беспечной подругой такого дадим дрозда,
 Чтоб слыхала округа, как эти дрозды поют.
 Только время имеет привычку сходить на нет.
 Раздавая себя по серьгам, я опомнюсь вдруг,
 Становясь симулякром и тенью былых побед,
 Как щенок, я прильну к сапогам, завершая круг.

 Но пасьянс разложился привычно – опять не в масть,
 Я сижу и гадаю – мол, если бы да кабы,
 Только каждое слово ножом отрезает часть
 Разветвляющихся вариантов моей судьбы.
 Или ты продаёшься, скрипучий славянский шкаф,
 Покупаешь кого-то (точнее, берёшь в кредит),
 Или просто живёшь, не пришей ни к чему рукав,
 Согревая гадюку за камешком на груди.

Сверкающего ливня стрекоза...
Галина Вороненко

 Сверкающего ливня стрекоза
 металась между молний,обезумев!
 Казалось, что проснувшийся Везувий
 пылающие стрелы разбросал.

 Молниеносным росчерком огня
 пронзало ураганную закваску.
 И эту огнедышащую пляску
 я наблюдала, сидя у окна.

 Смотрел и кот, шипел и бормотал.
 Струился дождь хрустальным переплётом.
 В анапесте стрекозьего полёта
 есть грация, присущая котам.

 Ненастье, погружённое в окно,
 я обожаю с сыром и вином.

 Сентябрь, октябрь 2013

Ласковых звёзд золотистая россыпь
Светлана Салахова

 Ласковых звёзд золотистая россыпь
 В этих глазах шоколадного цвета.
 Взял и пришёл ты, громкоголосый,
 Завоевать моё дикое лето!

 Разбередил мои девичьи ночи-
 (Зря я весь день одевалась по моде)
 Взял да и скомкал платье в цветочек:
 - Лето проходит! Лето проходит!

 Речка, костёр, шашлыки да грибочки-
 С варваром нежным бледнею, краснею...
 Ах, откусить бы счастья кусочек!
 (Знать бы, с какой стороны повкуснее?)

 Взял да и выудил, кладоискатель,
 Жаркое сердце под ленточкой красной!
 Что ж , наслаждайся, завоеватель!
 Лето - не против. Сердце -  согласно...


С каски Пушкина 2. 0
Сергей Клино

 Для детей старшего прикольного возраста

                Эпиграф:

                "Не представь кавалергарда
                В каске, с длинным палашом.
                Не люблю я бранный гром:
                Шпага, сабля, алебарда
                Не тягчат моей руки…"
               
                «К Наталье». Александр Сергеевич Пушкин.


                Ещё эпиграф:

                "А кто за вас работать
                будет? Пушкин???"

                Крик души.

               
                ***

 Не лиха беда начало,
 Если сызнова начнём.
 Воз и ныне там…
 Печально…
 Не осилим, так качнём…


                1

 Где-то возле горизонта,
 Непонятна и странна -
 Назовём её для понта,
 Просто-напросто Страна!

 Упакована не кисло,
 Есть и горы и моря,
 Всё бы славно, но зависла,
 Как в народе говорят…

 Там сканируя века я
 На наличие харизм,
 Не особенно вникая
 В постсиндромный модернизм,
 Обнаружил ненароком
 Некий уровень зеро,
 А за ним, окинув оком,
 Сколько пройдено дорог,
 Ощутил, как будто током,
 Будто... (Боже, как жестоко!)
 Интерфейсом об порог,
 Почему всё вышло боком -
 Был в Отечестве пророк!

                2

 Ликом ясен, нравом боек,
 Ну и, что уж тут скрывать,
 Завсегдатай дамских коек…
 «Это что ещё такое?
 Соизволь-ка называть,
 Как положено – кровать!»

 Не люблю, когда кричат!
 (это Саша вышел в чат).
 Так, на чём остановились?
 Как-то сразу с мысли сбились…
 Вот, не надо прерывать!
 Ишь, как сразу оживились!
 Нет! Не будет про кровать!

                3

 Оказался, в самом деле,
 Этот бывший лицеист,
 Лет за двести до Экселя,
 Что-то типа программист.

 Ясно было, что с лучиной
 Программировать ПиСи,
 Если где-то и учили -
 Не расскажем, не проси!
 Тем не менее, случилось:
 То ли встрял какой-то вирус,
 То ли был какой-то сбой,
 Но пришёл, скажи на милость,
 Гений, посланный судьбой.

 В девятнадцатом то веке?
 Ну, ты скажешь, вот те раз!
 Не умели человеки
 Юзать проги Си-плас-плас!

 Но поскольку за эпохой
 Наступают времена,
 Может это и не плохо,
 Что его послали на
 Государеву повинность.
 Получив харчи и чин,
 Средоточенно и чинно,
 Чиркал пёрышком в ночи.

 Стал поэтом. Ясно, мода!
 Но писал… и год от года,
 Что ни стих, то для народа
 Прогнозировал судьбу:
 Не за злато, не в угоду,
 Не лия напрасно воду
 На порожнюю породу,
 Что рождалася во лбу,
 Но отчётливо и точно,
 Где заумно, где лубочно,
 Полисточно и построчно,
 Сочинял отчизны для,
 А она ему за это
 Отплатила. Лет от лета
 По его идя заветам,
 Как по брошенным граблям…

                4

 Не в  претензии к поэту,
 Что до сих не умер весь,
 Но за чистую монету,
 Принимая с там по здесь,
 Исполняют будто прогу:
 Дураку мостят дорогу,
 Чёрту - свечку, вилы - Богу,
 Каравай – пошире рот!
 Зная, лучше нежель «Отче»,
 Разбуди – так среди ночи
 Будут делать что есть мочи,
 Но…  совсем наоборот!

 Понимаю, что негоже
 Хаять лёгкое перо,
 Иногда – мороз по коже,
 Временами что-то гложет…
 (хорошо, об этом позже),
 Право, господи, мой Боже,
 Мы же знаем, что не может
 Виноватым быть народ!

                5

 Если видишь пистолеты
 В первом акте на стене,
 Всё понятно, значит это -
 Будут выстрелы вовне!
 Так и всякая программа -
 Ея только запусти…

 «Не виновен я ни грамма -
 Ты напраслин не свисти!
 Хоть подвешивай  двустволку -
 Мне и так надрали холку
 Хоккуисты от Басё,
 Токмо это всё без толку:
 В лучшем случае они
 Полистали… и на полку,
 Кто читает в ваши дни?

 Я давно уже просёк  -   
 Не учили «ваше всё»!
 Да и дело не в веках,
 А в конкретных дураках!»

                6

 Вот-вот-вот, и я об этом:
 Если вызвался груздём
 Раздавать Стране советы,
 Так и быть тебе гвоздём,
 Как сказали бы программы,
 Извини за каламбур…

 «Не виновен я ни грамма…
 Ты напрасно…», - нет уж, чур!
 Среди гур ты лучший самый!
 Отстрани Страну от мурл,
 Не шугайся, будто ламер,
 Тут тебе и в руки урл.

 Вижу - внемлешь призыванью
 Не совсем ещё вполне:
 Так возьми, да гулкой ранью,
 Хочешь с лаской, хочешь с бранью,
 Прогуляйся по Стране!

 Я оспоривать не стану,
 Потому, что нету сил.
 Показать тебе места, ну
 Где народ наколбасил?

 Наступившие на грабли,
 Мудрецы на букву «м»,
 Почерпнули эти траблы
 Из романов и поэм.

 Просыпаются с рассветом,
 Явно в поисках винца,
 Без обиды, правда, это,
 И не требуя венца.

 На обломках самовластья,
 Пишут путь куда-то на…
 Прописал на битый кластер -
 Рассупонилась страна!

 Коли был создавший некто,
 Адекватен не вполне,
 Измени программный вектор
 Этой северной Стране.
 Раз уж гений ты, изволь,
 Сделать версию 2.0,
 Не лавируй буквой зет,
 Жми-ка лучше на резет!

                7

 Про прекрасные порывы:
 Так устроен уж раз ты -
 Могут быть и не в отрыве,
 Но конкретны и просты.

 Для коррекции манер,
 Приведу тебе пример:

 Если жаден до халявы,
 Мня себя царём горы,
 Значит, ждут тебя предъявы
 У раздолбанных корыт.

 Если выросла девица
 Всех румяней и белей,
 И у ей как будто спица
 Заселяется в филей,
 Бесполезны уговоры
 Типа: «Дурочка, уймись!»,
 Своротит любые горы,
 Чтобы только зваться мисс.

 Потому любови жрицы,
 Утекая за моря,
 За поимкою синицы
 Не родят богатыря!

 Чуть заводим про девчат,
 Саша снова входит в чат:

 «В том и дело, сами слили,
 А потом ещё кричат:
 В демографии проём!
 Помогите, люди, мрём!
 Бабу с возу удалили -
 И в буфет за стопарём!

 Про апгрейд.  Уж если браться,
 То тогда я каждый бит,
 Вам прописываю братцы
 На поднятие либид!»

                8

 Вот те раз! Скажи на милость,
 Где животное порылось!
 Ну, не мне тебя учить,
 Как фрустрации лечить!

 Что там топчешься у двери?
 Проходи, присядь к огню,
 Ты пойми, читатель верит
 В разно-всякую фигню:
 Что ему не напиши -
 Мерит всё на свой аршин.

 Говорю тебе не зря,
 Как обычно в корень зря:

 Напиши на каждой книжке,
 Можешь даже через ять:
 «Всем девчонкам и мальчишкам -
 Запрещаю повторять!»

 Дополнительно, будь ласков,
 Пропиши там без затей,
 То, что слушать эти сказки,
 Надо в чем-то типа каски,
 Потому как дети те,
 По душевной простоте,
 Знать не знают о вреде
 Проникающих идей!

 Чтоб не слушали гуртом
 Дураков с открытым ртом!
 ЗЫ: А снизу  ремешок -
 Закрывать культурный шок.

 Да... ещё добавь защиту,
 Тоже надо,  не взыщи тут,
 От сумы и от тюрьмы,
 От незваных… -  пусть не прутся,
 От знамён, что гордо вьются,
 Разноцветных революций
 И от прочей кутерьмы…

                9

 Может, был не слишком вежлив,
 Иль обидел сгоряча,
 Извини, Сергеич, ежель
 Надо-ль что – черкни там в чат!

  «Наше всё!» -  и верно наше,
 Шутка-ль, ставить на винты
 Снова-заново скрипты!
 Не расстраивайся, Саша,
 Отдохнёшь ещё и ты!

 Верю, будет всё как надо,
 Кисели да куличи -
 То-то радость!
 Всё… прилягу, покемарю у печи…

               
                ***

 Утро. Детская площадка:
 Строит замок мелюзга,
 Не крича, и не пинаясь,
 Внешне – та же, но иная!
 И растёт, беды не зная,
 С антивирусом в мозгах…

Я ватник
Андрей Юрьевич Лукин

 "Я пламя Вечного огня
 и пламя гильзы в блиндаже".
                Юрий Левитанский

 "Ватник я и колорад…"
                Юнна Мориц


 Я ватник, я потомственный совок.
 Я в СССР рождён во время оно.
 Я чёрный хлеб. Я кирзовый сапог.
 Я воинской присяги звонкий слог
 И красные победные знамёна.
 Я не был на войне, но ту войну
 Я каждым нервом помню и кляну.

 Я ватник, я советский, я москаль.
 Я сын иного времени и века.
 Во мне горит "Как закалялась сталь",
 И в майский день солдатская медаль,
 И солнце пионерского Артека.
 Я коммунистом заново не стал,
 Но отступать и каяться устал.

 Я ватник, я угрюмый колорад.
 Моя любовь к стране необъяснима.
 Я русский. Я татарин. Я бурят.
 Я злой на вид, но вежливый солдат.
 Я в том перед Европой виноват,
 Что рад безмерно возвращенью Крыма.
 Я вспоминаю крымскую весну,
 И мне не стыдно за мою страну.

 Я ватник, я упёртый патриот.
 Я до последних дней сержант запаса.
 Я разделённый натрое народ.
 Во мне стучит и сердце в клочья рвёт
 Горячий пепел русского Донбасса.
 Когда Одесса корчилась в огне,
 Она, сгорая, корчилась во мне.

 Я ватник и меня не изменить.
 Я ни наград, ни званий не имею.
 Я, может быть, и не умею жить,
 Но я умею Родину любить,
 А предавать и хаять не умею.
 И даже в самом сумрачном бреду
 В одном ряду с фашистом не пойду.

 Я ватник. Пусть меня не признают
 Все те, кто рушит наши монументы.
 Я праздник!
 Я торжественный салют!
 Я почести, что павшим отдают.
 Я трепет на ветру гвардейской ленты.
 Я в День Победы плакать не стыжусь.
 Я не забыл!
 Я помню!
 Я горжусь!

 27 апреля 2015 года.


Простудился июнь...
Окулова Нина

 Простудился июнь, лег в унылую дрему.
 Дождь-зануда с утра нарезает круги
 И в увядшие платья девчонок-черёмух,
 Будто кот, выпускает свои коготки.

 Северянам ненастье и летом не внове.
 Напоследок июнь, уходя, надевает пальто.
 Если лето совсем уже мышек не ловит,
 Даже дождик становится серым котом...

Тишина
Окулова Нина

 Много знания - пыль печали...
 Остывает в бокале чай...
 Я великую тайну молчания
 Постигаю в себе невзначай.

 Много знания - мало проку.
 Шпаги сломаны, перекрестясь.
 Никуда не ведёт дорога,
 Где телеги месили грязь...

 А земле бы омыться снегом
 Для леченья душевных ран.
 Нужно очень высокое небо
 Над дорогой, ведущей в храм.

 Опрометчиво камень брошен.
 И уже не достигнет дна
 Слово, ставшее осторожным.
 Тишина... Тишина... Тишина...



 "Танго "Черная каракатица"".
ПИКНИК.

Снова Солнце к закату катится,
 Еще миг и взорвется джаз.
 Танго «Черная каракатица» -
 Вот, что сблизит сегодня нас.

 Ты заплачешь, за голову схватишься,
 Рухну я на горячий песок.
 Танго «Черная каракатица» -
 Нашей жизни кровавый сок..."

 Снова кто-то назад пятится
 И, как сорванный лист, дрожит.
 Танго «Черная каракатица»
 Нам вернуло мечту и жизнь.

 За веселье никто не расплатится.
 Но не мучайся, плюнь - разотри.
 Танго «Черная каракатица»
 Выжжет все, что у нас внутри.

 Ветер рвет твое мокрое платьице,
 Дождь печали смывает с нас.
 Танго «Черная каракатица»
 Пусть закружит еще один раз.

 Только Солнце к закату катится
 И неверные песни поет.
 Танго «Черная каракатица»
 Нам опомниться не дает.
 ПИКНИК.


Неэллинские хроники
Пикник На Обочине

 Постареет река и уйдёт в негустые морщины,
 потянув за собой облаков прицепные вагоны,
 из которых посыпятся дружно на город мужчины,
 растеряв в синеве золоченые звёзды с погонов.

 Из окрестных домов, из вколоченых в свет богоделен,
 видя чудо такое, все женщины выйдут на площадь.
 И дождутся. И каждая мужа найдёт в понедельник.
 И наладится  жизнь с этих пор и теплее, и проще.

 Обмелеет вода и увязнет в земле по колено -
 разлетится песок из разжившихся молью карманов.
 А потом по сценарию: менаизменаелена...
 и чем дальше - тем больше и больше.
 И так - постоянно.


не просыпайся
Липа Липовая

 Не просыпайся.
 Завтра просто нет.
 Таблеточная логика утешит
 искателей беспочвенных примет
 божественного промысла для пешек,
 где забытьё – обычная цена
 для каждого скребущего в скрижалях
 нечтимые азы и имена
 двоичным кодом «было и казалось».
 Не просыпайся.
 Лгут цветные сны,
 рассыпавшие тернии и звёзды
 осколками по ободу луны,
 церковно-цирковой и хеппибёздной,
 катящейся по циркульным кругам,
 наматывая зонги и сонеты,
 к обетованным землям, берегам
 сокрытых шамбал, стаявших тибетов.
 Не просыпайся.
 Речь теряет смысл
 средь невербальных белок, стрелок.
 Кома
 вплывает в ленорманов эпикриз…
 Не просыпайся…
 Не про…
 Ecce homo.


Письмо другу
Татьяна Василевская 2

 Здравствуй, мой…поцелованный в темечко Богом  художник.
 Здравствуй, мой… проводник  по осколочным  рифмам в груди.
 Здравствуй… Бьются в окно, прорываясь сквозь время  «хот-дожек»,
 Плавники алых звёзд, застревая в ячейках гардин.

 Извини, что пишу  второпях беспокойные письма,
 Отправляя их в топку чистильщицы клавиши  «Del».
 Память-ёжик  пыхтит на пути к родничку: «торопись», но
 Утекают мальками слова в чёрно морюшко дел.

 Мир болеет войной. Берегам неизвестен фарватер,
 Если свет маяков поглотила  безумная мгла.
 Только кажется мне - это именно я виновата,
 В том, что звёзды отцов от манкуртов спасти не смогла.

 Тут кричи-не кричи, словно юнга, застрявший на вантах,
 Но слова не звенят, а на нижнем регистре  хрипят,
 Людям-фишкам  из  мутной  воды  полигона  НевАДа,
 Севастопольский вальс не стереть из генома рыбят.

 Ты за них помолись, я  поставлю свечу за здоровье,
 А себя каждый день за несметность грехов не кори,
 Если множатся  бесы, залившие детскою  кровью
 Дружбы Вечный огонь и сердечную память внутри.

 Я простые слова, как младенец пустышку, мусолю,
 Из открытых корней извлекая твой внутренний свет
 И щемящую нежность под пудом несъеденной соли,

 Мой родной, настоящий, ранимый, любимый поэт.


На переезде
Мари Соломина

             ... Сочинил же какой-то бездельник,
             Что бывает любовь на земле.

                /Анна Ахматова "Двадцать первое. Ночь. Понедельник."/

 Май. Шестнадцатое. Суббота.
 Переезд надёжно закрыт.
 Пробка тянется до поворота,
 До неведомой до поры.

 Я ремень отстегну, пожалуй,
 И прильну к твоему плечу,
 Каждой клеточкой, самой малой,
 Оставаться тобой хочу.

 Твой рукав пропитался дымом,
 Вот и слезы в моих глазах...
 Отчего не прошел ты мимо
 Нашу вечность тому назад?

 То, что ты не зовешь любовью,
 Затянуло нас, завело
 В дебри нежности, над изголовьем
 Развернув большое крыло,

 Чтобы нам под ним укрываться
 От печалей, угроз и вьюг.
 ...Эти танцы совсем не танцы,
 А заклятия от разлук.

 Напеваешь про сказки-были,
 Тихо вторя волнам-мирам.
 Всё, уже шлагбаум открыли.
 Нам пора, нам опять пора...



на выход

Блиц-Си
               
              счастье - это когда тебя понимают(с)

 Если снег подползает к морю,
 Море жмурится и хохочет.
 У меня есть сто пять историй,
 Я бессмертный небесный кормчий.

 Я зимой выхожу на берег
 Каждый вечер и глажу море.
 Только море в меня и верит,
 Только море меня и помнит.

 Снег, что сахар сегодня сладкий,
 Мир, что волк истощал озлоблен.
 И горит на горе лампадка,
 И ревёт у лампадки гоблин.

 Всё смешалось и всё сместилось,
 Равновесие ближе к бесам.
 Где искать мне, скажи на милость,
 Равновесие равновесий.

 В человечьих бетонных норах
 Время вышло и замертвело.
 Больше не с кем о вечном спорить,
 И душа покидает тело.

 Ночи зимние откровенны,
 Море зимнее одиноко,
 Снег похож на морскую пену.
 Мир похож на огромный кокон.


Машенька
Блиц-Си

 Все детали сегодня важны, потому что
 Будет Машенька елку одна украшать:
 Черепашки, снежинки, солдатики, пушки
 И на самой верхушке оранжевый шар.

 Так спокойно, снегурка и дед краснощекий,
 Ни беды, ни еды, только снег и луна.
 Очень хочется праздника, пряников, сока,
 И немного здорового крепкого сна.

 За окошком сиротствуют город и ветер,
 А на праведном небе сиротствует Бог.
 На земле же хватает гробов и отметин,
 Правда, в этом году было больше гробов.

 Жаль, чудес не случилось, и Машеньке ясно,
 Что подарки под елкой — родительский трюк,
 Но сегодня под елкой дырявая каска,
 И уродливый старый угрюмый утюг.

 Сон приходит внезапно, целует в затылок,
 Время сладкое, будто бы сахар-песок,
 Предлагает на выбор: веревку и мыло,
 Или небо, разорванное под шансон,

 Под веселые вспышки и грохот кромешный.
 Но за небом дорога из белых камней.
 И в саду Гефсиманском молящийся грешник
 Так доверчиво смотрит и плачет о ней,

 О единственной маленькой глупенькой Маше,
 О прощеных убийцах и добрых царях,
 О смертельно здоровых и временно павших,
 О земле плодородной и мертвых морях.

 И остаться бы здесь, и прилечь под оливой,
 И, свернувшись калачиком, плакать о том,
 Что сегодня зима и сегодня мы живы
 В нашем городе-голоде полупустом.

 Но часы замирают от воя сирены.
 Сон уходит без боя, сдавая дома.
 Маша делит людей на героев и пленных,
 На сошедших с небес и сошедших с ума.

 Город дышит огнем без единого шанса
 Сохранить прежний вид до скончания лет.
 Маша кутает елку в свое одеяльце
 и твердит: мамынетпапынетмашинет...
 бога нет.

Лестница
Эллионора Леончик

 1. ***
 На Потёмкинской  лестнице ныне потёмки...
 (эх, младенчик не тот из колясочки выпал!)
 Отдохнула природа слегка на потомках?
 Или кто-то не то до зачатия выпил

 и не тем закусил? Или группами крови
 не сошлись в подворотнях адамы и евы?
 Над Потёмкинской лестницей ныне багрово,
 троезубчато справа и пепельно слева...

 Не поможет никто - ни с Олимпа, ни с моря -
 обесценены слёз солевые кристаллы,
 потому что за лестницей был крематорий,
 но она ни ступенькой в ответ не восстала;

 не рванулась, не вздыбилась и не распалась
 на возмездия камни и камни спасенья...
 Занемел на курке Правосудия палец?
 - Знаешь, ну его на... И давай о весеннем! -
 ведь не зря про живое послушать присели
 на Потёмкинской призраки...


Татьяна Овчинникова 4

Сединой на виски
наше прошлое тихо ложится.
Сердце, словно в тиски,
зажимает от прожитых дней.
Из альбомов теперь
выбираем знакомые лица.
Только список потерь
с каждым годом длинней и длинней.

Помню, как в небеса
нас любовь поднимала на крыльях.
Помню: утром - роса,
ночью - звёздная россыпь к ногам.
Поцелуи - рекой,
нежных слов и стихов - изобилье...
А теперь ты не мой -
нет на свете страшнее врага.

Были рядом друзья.
С ними съела немало я соли.
Приняла их земля
и цветами усыпала холм.
Были мать и отец...
А теперь сердце ноет от боли,
оттого что конец
беззаботному счастью пришёл.

Рядом дети растут -
Очень странное, резвое племя.
Не считают минут,
Забывают о важных делах.
Всё им что-то не так!..
Никогда не пойму это время!
Если б выпал мне знак,
Я бы время несла на руках.

Осторожно несла,
Чтобы вдруг, невзначай не поранить,
Чтобы дети могли
Жизнь продолжить в счастливой стране
И сдавали на "пять"
Судьбоносный и трудный экзамен.
Финиширую я -
Им  бы выстоять в этой войне...

***
Маргарита Алексенко

Ты снова будешь жертвовать ферзя,
а после слушать ночь и синий ветер,
и сердца стук, и скрип петель в карете,
и верить в то, во что уже нельзя.
 
И что-то объяснять и, как всегда,
оправдывать, скрывать следы падений,
но скоро станет столько совпадений, -
чем дальше в лес, тем тоньше календарь.
 
Замедленней бесплотные снега,
и больше тем молчать. Зима проходит
сквозь дырочку в подземном переходе
на флешку с фото ровно в два гига.




Она учится в школе, она не умеет летать...
Red Mari
(Давно любимое! :)

Она учится в школе, она не умеет летать,
И слепыми ночами в подушку ревёт от бессилья,
И не знает ещё, что прорежутся сильные крылья,
И появится вдруг лебединая гордая стать.

Он работает гением в городе розовых снов.
Просто маленький гений на четверть магической ставки.
Вечерами сидит среди клёнов на выцветшей лавке
И задумчиво смотрит, как дети играют в любовь.

Эти двое живут далеко, не в пределах Земли.
Но их судьбы слила воедино чудесная вьюга
Вы должны отыскать, вы, найдёте, найдёте друг друга.
Люди, сделайте всё, чтобы вы друг до друга дошли!


Про твою рубашку
Мари Соломина
(Давно любимое! :)


     В моей квартире раскардаш, душа спокойна, нараспашку, а ты, хороший, без «привета», и к беспорядку не привык. Но все ж когда-то мне отдашь свою не новую рубашку, - на ней потертые манжеты и износился воротник.
     Тогда со стиркой обману, упрячу этот твой обносок в пакет, завязанный надежно, и уберу на антресоль. Ведь я не вою на луну и не рыдаю возле плёса – мне это, милый, слишком сложно, - я всё мечтаю, как Ассоль… 
     Чтоб усмирить в душе зверей (возможно, даже росомаху - от одиночества любою бываю ночью, до стиха), я завернусь в нее скорей,  в твою не новую рубаху, совсем пропахшую тобою и притяжением  греха…
     А под рубашкой – хоть бы нить (но это, знаешь,- по секрету), чтоб мне впитать сильнее кожей знакомый терпкий аромат… могу, конечно, заменить всю эту дань тебе и лету на валерьянки пару ложек, но не додумаюсь сама.


Кошка по имени Кошка
Алексей Сечкин

  Радиоволны не смоют
  песен, звучащих во мне.
  Люди – сироты зимою,
  любят зимою больней.

  Солнца холодная брошка
  крепится к платью зари.
  Кошка по имени Кошка,
  в небо меня забери.

  Неизмеримо чудесней
  то, что пока впереди.
  И несмышлёные песни
  рвутся на свет из груди.

  Нам бы весны хоть немножко,
  мы умирать не хотим.
  Кошка по имени Кошка
  пролепетала: "Летим".


Небесный Ангелок
Ольга Уваркина

 Ночной порою грезится,
 
 Пока не рассвело,

 Качается на месяце

 Небесный Ангелок…

 

 Он звёздочку украдкою

 На волосы надел,

 Босой болтая пяткою,

 Как - будто по воде…

 

 Янтарный борт у ялика

 Сияет и горит.

 Не дремлет Ангел маленький

 До утренней зари…



Прописные истины
Коб Ра Творческая Мастерская

Солнце – око
Божий глаз
Близко ли
Далёко.

Смотрит
С жалостью на нас.
Кожу жжёт
Жестоко.


Что имеем –
Не храним,
Потеряем –
Плачем.
Мы других
Всегда виним
В наших неудачах.

Отношений хрупких
Нить.
Рвётся там,
Где тонко
Не простить -
Не изменить.
Не уйти
В сторонку.


Пончики 100% Мини-стихи
Инна Савельева 2
433
Люблю я летнюю погоду
и нежность теплую ночей.
На дачках окна все открыты,
куда захочешь - залезай.

434
Марина в сЕти социальной
отозвалАсь, а ей в ответ
незнамо кто потом писали,
и все забыли про нее.

435
Звезде падучей я успела
по полной выдать свой заказ.
Услышала звезда желанье...
и в небо ринулась назад.

436
Шкафы-купе достала Клава.
В любом отсеке без труда
до четырех мужчин с комфортом
она свободно разместит.

437
Лежит селедка, как живая,
художник пишет натюрморт.
Чтобы натура стала мертвой,
художник полселедки съел.

414
Поэтов нынче перестали
отстреливать без лишних слов.
Итог: уже полмиллиона
поэтов в списке Стихи.ру.

417
В деревню врач о гигиене
привез доклад на два часа.
Просили, чтобы на доклады
с водопроводом приезжал.



под колпаком лукавого ума
Татьяна Щербинина

 Под колпаком лукавого ума,
 И с чувствами найти не можешь сладу...
 Но за ночь возвращается зима,
 И понимаешь: так оно и надо.
 Спешишь ты в лес, беспечный Робин Гуд,
 Где снег-Кощей воистину бессмертен.
 По всем тропинкам лыжники бегут,
 Румяные, довольные, как черти.
 Со всех сторон синичьей мелюзги
 Заливистое тиньканье несется.
 И с неба опускается снегирь
 тебе в подарок -
 красногрудым солнцем.

 30.03.14


Ведьма
Влада Зизак

Ведаю, где
Солнце взойдёт...
Раньше-то знал каждый -
В горной воде
Прячется лёд,
Зной притаил жажду.

Зло не змея -
Сердце твоё,
Мысли твои злые!
Знаю ли я?
Мне вороньё
Выдало это имя.

Ветер шептал,
Плакал ручей,
Жалилась облепиха,
Мал да удал,
Мой муравей
Всё рассказал тихо.

Вертится нить -
Катится день
Что колесо к ночи.
Разве словить
Радуги тень?
Прочь уходи - молча.

Мягкой травой
Выстелен путь,
Золото - вам, медь - нам...
...Что же плитой
Давит на грудь
Небо, клеймя - ведьма?!...


Ни ответа, ни привета...
Татьяна Чернавина
 
 Ни ответа, ни привета...
 Ветер гонит облака...
 Между нами речка Лета
 омывает берега.

 "Берег левый, берег правый..."
 Помнишь "Тёркина", мой свет?
 Ни моста, ни переправы
 через эту речку нет.
 
 Может, это мне приснилось?
 Так...привиделось в ночи...
 Я прошу, ну сделай милость
 как ты...что ты... прокричи.

 Я дыханием согрею
 бирюзовую волну,
 а потом букет сирени
 прямо в речку зашвырну.

 Будет мир дремать спокойно,
 будут травы воздух пить...
 Понимаешь, очень больно
 знать, что некого любить.

Моё жирафье
Аник-Аник

 Будто бы в неоновом сиропе,
 В чаше перевёрнутой небес
 Облако плывет нерасторопно,
 Направляясь к сонному тебе.

 Желтыми цукатами кометы
 Стынут в фиолетовом желе,
 И луна - пшеничною  галетой -
 Сыплет с неба крошки. Не жалей-

 Нам когда-то много угощений
 Обещали радужные сны.
 ...Лишь жираф, что многих длинношеей,
 Дотянуться сможет до луны.

 В белом колпаке ночной кондитер
 Ходит между самых сладких блюд.
 Только ты не слышишь... Не шумите.
 Ты уснул. А я тебя люблю.


Национальность - Одессит
Валерий Могильницкий
     Давно Семён не был в Одессе. Решил  поехать неожиданно:  щемило сердце при мысли, что дни и годы мелькают, а память о море и солнышке, как в детстве, не даёт покоя. Наконец не выдержал, в два дня оформил отпуск, обнял жену, сел в самолёт и вот - Одесса, мой город родной!   
     Город показался милее, чем раньше. Среди яркого  солнца и моря, весёлых людей и особой южной магии вдруг лёгкая грусть накатывала на Семёна волной.  Когда он много лет назад покидал Одессу после очень средней школы, чтобы поступить в столичный институт, отъезд смахивал на бегство. Родной и чуждый, как казалось, город  был тесен для его мечты – подняться к звёздам. Счастье виделось там, где нет этой южной неги, а есть борьба со стихией сурового мира.
     То было бегством из плена жарких объятий солнечного рая, уходом от таинственных и соблазнительных линий, умопомрачительных движений, полутонов и запахов; бегством от удушливых  грёз переходного возраста, когда сняв башмаки, бредёшь по пустынному берегу, наступая на тёплые язычки прибоя;  в сумерках тонко бренчит со стеклянной нежностью вода - ни малейшего ветерка - и море, раскрыв тёмную пасть на звёздное небо, тихо посапывает солёным дыханием. Бредёшь и бредишь, и с трудом отрываешься от гипноза южной ночи; выносишь нагретые в морском тепле пятки на мелкую гальку и раскалённый за день асфальт; шагаешь по притихшим, пустынным улочкам пригорода, где за чащей кустов и деревьев во дворах дач гулко шлёпают о землю спелые абрикосы,  мелькают голубые пятна телевизоров, слышен звон бокалов, и сдержанный женских смех в кустах сирени; расползается дурман вспотевшей, сытой земли. Из тени акаций на свет фонарей - в стайках мотыльков и мошек  - всплывают разящие наповал глаза и лица, и твоя рука обнимает за талию нежную подружку, сжимаясь всё крепче и крепче…
   Семён бежал из этого города, взяв с собой то, от чего хотел избавиться, и что потом перекипело, переплавилось с иным, холодно-равнодушным,  рационально-расчётливым:  с гудением столичных улиц; с мелькающим потоком напряжённых лиц; быстрым  рукопожатиями; с недоверием в дружбе и судорожностью в любви.
    И вот он опять здесь, в Одессе, но как гость.  И снова он видит всё то же, но иное  -  другими глазами, почти спокойно.  Тоска в душе рождается мировая, а не собачья, как в мятежной юности, и тайное ожидание встречи с женщиной – девочкой  из детства – приносит ему спокойную радость и лёгкую грусть, а не боль предстоящей разлуки…
    Первое, что сделал Семён, прилетев сюда, – помчался на Большой Фонтан – к дому, где осталось детство. Он прошёл мимо назойливых таксистов в аэропорту и сел в троллейбус, а затем и в милый сердцу трамвай – многолюдный, скрипящий металлом на поворотах, - в шумную атмосферу общительных южан…
    Сойдя с трамвая на девятой станции Фонтана, он побрёл вверх по улице Толбухина, по булыжникам старой мостовой, по которой бегал летом с бандой  полуголых “махновцев”. Вот ущербный забор из ракушечника и уставшие стоять деревянные ворота.  Дорожка тянется в глубину двора, - к одноэтажному, большому и уже чужому каменному дому…

                ***

    На порог дома выходила бабушка Ксения, старуха восьмидесяти пяти лет, и опираясь на  сучковатую палку, пыталась громко кричать слабым голосом:
  - Сэмэ-эн!  До до-му-у!
    Пока мамка была на работе, баба Ксения смотрела за шестилетним внуком, хотя это было пустое... Тем временем белобрысый и загорелый Сёмка прятался в зелёных кустах  помидор,  лёжа ничком между грядок. Он – разведчик на секретном задании: добыча красных пленных и доставка их на съедение к товарищам через дорогу. Стараясь не шуметь, Сёмка по-пластунски продвигался вперёд, вдыхая пряный аромат свежих помидор, налитых  жизнью солнца. Сорвав три больших красавца, он заметил патруль - мощного петуха Пирата, который, почуяв что-то недоброе, степенно шагал по краю грядок, изредка замирая с поднятой ногой и высматривая стеклянным оком угрозу своему куриному гарему. Сёмка застыл, затаив дыхание – жизнь была на волоске:  Пират имел толстый клюв и бешеный темперамент, и пробить голову мог легко. Когда петух удалился на солидное расстояние, Сёмка вскочил и помчался изо всех сил к воротам, чтобы успеть уйти от рванувшего за ним петуха, - тот уже почти летел, шумно взмахивая крыльями.  Мальчишка хлопнул калиткой в самый последний момент - петух с криком налетел на неё и упал, упустив близкую победу. Поднявшись, он встрепенулся, лихо встряхнул кровавого цвета гребешком, и степенно, с видом победителя, отправился топтать белых курочек у порога дома, где курил трубку усатый дед Вакула - хозяин курятника.
    Дед Вакула был в молодости бандеровцем - так шептались о старике тётки по соседству. Был он одиноким и обожал Пирата, как сына родного, а злющим врагом для него был рыжий кот по имени Канарис, который гонял петуха по двору в ответ на удары клювом по кошачьей башке, украшенной шрамами. Иногда, в жёстком бою, коту удавалось схватить Пирата за хвост, после чего он долго мотал головой, сбрасывая пух и перья с языка. Прозвали его так тётки, но не в честь известного немецкого адмирала, как потом узнал Семён, а просто дед Вакула часто орал на кота - “Канай отселя, гнида рыжая!”,- и хватал лопату, мечтая прибить его.  Кто-то на общественной кухне подметил это, гоняя кота от рыбы, которую тот лихо таскал со столов, и родилось имя “Канарис”. Кот был ничейным, приблудным, но жил в доме давным давно и снискал почти всеобщее терпение, искоренив мышей и крыс. Только усатый дед Вакула имел на него зуб - из-за любимца Пирата.
    Но был у кота настоящий друг – дворняга Тарзан, - лохматый, коричневый, с белыми пятнами на лбу. Тарзан умел лазить на шелковицу, где срывал ягоды и жадно заглатывал, щёлкая зубами.  Дружили они крепко,  даже делились едой друг с другом. А когда Тарзан однажды сорвался с дерева и долго лежал больной во дворе, Канарис приходил и ложился ему на бок, свернувшись клубком на больном месте. Тарзан часто защищал Канариса от Пирата, оскалившись на петуха, чтобы отогнать подальше...
    Сёмка, перейдя дорогу от калитки до забора, попадал в дачные владения двух своих дружков по набегам на окрестные сады – Альки и Робки. Чуть выше по улице жила Лариска - девочка лет пяти, черноволосая, стриженая под мальчика - боевая подруга.
    Увидев бабушку Роберта, Сёмка звонко орал:
  - Тётя Бася!  Робик дома?
  - Он у Альки,- отвечала почти басом тётя Бася, с трудом разгибая горбатую спину от грядок укропа. - В домино грае...
    Сёмка, сунув помидоры за майку на животе, перемахнул спиной через высокий каменный забор и оказался во дворе трёхэтажной дачи полковника Совенко – отца Альки. За столом веранды сидели Алик и Роберт, почти ровесники Семёна, постукивая костяшками домино. Молча подойдя к ним, Сёмка выложил добычу на стол и все трое, разламывая мясистую красную мякоть, стали поглощать “пищу богов”, причмокивая и сопя...  Мама Алика прошла мимо, понимающе улыбнулась и, подойдя к забору, крикнула:
  - Бася!
  - А! - ответила Бася Моисеевна.
  - Ты дома?
  - Да!
  - У тэбэ чаю е?
  - Их нема вже в мэнэ.
  - А кохве?
  - Ой, таки чаю е!- спохватилась тётя Бася, вспомнив красивую банку с кофе в буфете, подаренную сестрой Фирой.
  - И шо я вам должна?
  - Я вас умоляю!..
Галя, принимая пакет индийского чая из рук соседки, говорит обиженным тоном:
  - Бася Моисеевна, скажите вашему Роберту, шоб  мэнэ не передразнивал! - Тётя Бася повернулась к веранде, где Сёмка и Алик уже опять играли с Робиком в домино, и крикнула:
  - Робик, слышишь? Перестань бо корчить з себя идийота!
  - Уже, бабуся! Я шо больной на голову?
  - Ваш Робик таки умный мальчик. З него будет толк!- сказала Галя, и закивала головой. - И свого деда любит.
  - Да-да, Галю, Изя воевал з фашистами. Артиллеристом.  И ногу потерял на фронте. В него орден красной звезды. Ён рассказывал Робику за своих героических подвигов.
    Бася Моисеевна, озабоченно посмотрев на часы, снова обернулась к веранде:
  - Робик,  домой!..
  - Шо, я кушать хочу?-  мямлит неохотно Робик, бряцая фишкой домино о стол.
  - Ты хочешь взять скрыпку.
  - А я скучаю за морем.
  - Таки скрыпка и гогель-могель, а морэ не уплывёт...
    Роберт неохотно встал из-за стола и полез через забор.
  - Робик, ты кажись не босяк, чтоб лазать по заборам,- с укором говорит бабушка.
  - Ба-а-а,- отмахивается Роберт, почёсывая оцарапанную ногу.
    Он ловко запрыгнул в окно кухни и взял лежащий на столе арбуз.
  - Робик, ты грал токмо шо в домино, и тэпэр этими же пальцами бэрэш скибку!..
                ***

    Семён оторвал взгляд от своего старого дома и  перешёл через пустынную улицу  -  на сторону, где стояли дачи Роберта и Алика. Теперь и здесь всё опустело.  Закрытые окна дач умоляюще смотрели на веранды, где когда-то кипела жизнь.  Грустно стало и Семёну. Он понял - здесь старых друзей не найти, и  быстрым шагом направился на пляж Большого Фонтана.  Проходя мимо базара, Семён купил варёную кукурузу - пшонку, как говорят в Одессе, - и пошёл к морю.  Жадно съев кукурузу, он вернулся назад и купил ещё: сладкая, золотистая мякоть, посыпанная солью, вернула забытый вкус детства ...

                ***

    Сёмка с Робертом, Алькой и Ларкой часто бегали на пляж десятой станции Большого Фонтана, энергично погоняя перед собой крепко накачанные автомобильные камеры. На этих кругах они заплывали далеко в море - туда, где кончалось лазурное песчаное дно, и начиналась чёрная, страшная бездна скалистых морских  зарослей. Вся ватага полуголых обезьянок с размаха прыгала прямо в воду и, взобравшись на упругие камеры, бешено гребла ладонями, выкрикивая:
    - Сёмка!.. Робик!.. Алька!.. Ларка! - брызги воды от взмахов рук поднимались до неба, радугой опускаясь вниз:
    - Сёмка!.. Робик!.. Алька!- пищала Лариска, самая младшая из всех, и бесстрашно гребла на большую глубину.
   Быстро удаляясь от скалистого берега, ватага подплывала к понтону, стоящему на стальном тросе в сотне метров от берега. Там довольно глубоко, и вода чернеет скалками на дне, местами проглядывая жёлтыми песчаными пятнами. Если нырнуть на самое дно, плавно скользя над песком, то можно пальцем ткнуть в крепкую спину уснувшего бычка, тут же скачущего под скалу, покрытую ракушками и мидиями,  или схватить краба за панцирь и, оттолкнувшись пятками от дна, вылететь с криком на поверхность, вскинув вверх победно руку с добычей:  аку-у-ла-а!..
   Поныряв до одури за мидиями и наплававшись до посинения, компания влезала на раскалённый понтон, подставив спины солнцу, и тряслась мелкой дрожью. Согревшись, отдохнув и вытряхнув воду из ушей, решали плыть к берегу с хорошим уловом мидий, чтобы поджарить их на костре, но Роберт, назвав себя Робинзоном,  решил ещё погреться на солнышке, и Сёмка с ним.
   Оставшись вдвоём, они ныряли с понтона, соревнуясь - кто дольше удержится под водой. Роберт был удачливей, что злило Сёмку, и он отчаянно нырнул глубже, в тёмную гущу скал. Посчитав до тридцати, Сёмка стал всплывать, как вдруг почувствовал, что нога зацепилась за что-то. Это был кусок троса понтона, свернувшийся под водой в виде петли. Сёмка отчаянно работал руками, пытаясь уйти вверх, но петля туже стягивала ступню. Сёмка понял, что не сможет выплыть. Он стал задыхаться до боли в груди. Взрыв страха и отчаяния сковал его, и он медленно пошёл ко дну...

                ***

   Сняв ботинки и шагая босиком по пляжному песку, Семён осматривал берег - как всё изменилось! Причудливый мир прибрежных скал исчез под ковшом экскаваторов – теперь бетонные плиты накрыли почти весь берег. А вон там, кажется, он с ребятами жарил мидии в костре, на листе металла, найденного тут же на песке. А там, метрах в ста от берега, плавал понтон, с которого Сёмка нырял вместе с Робиком. Однажды он чуть не утонул, зацепившись ногой за трос. Отдав все силы, он уже пошёл, было, ко дну, но нога сама освободилась, и он всплыл, теряя сознание. Робик бросился к нему на помощь и тоже нахлебался солёной воды. Взобравшись на понтон, они долго лежали, отрыгивая воду и приходя в себя. Потом, отправляясь на берег, сговорились никому ничего не рассказывать – иначе не пустят на море. Но глазастая Ларка всё увидела с берега и долго ещё шантажировала их, грозя всё рассказать тёте Басе и маме Сёмки. Она заставила друзей приносить ей дары - то конфеты в серебристой обёртке, то персики или абрикосы с чужих садов, а они, как рабы, погоняемые плетью, носили её на руках в соломенном кресле, словно важную принцессу, укутанную в мамин цыганский платок. Она мечтала стать артисткой, и танцевала перед ними сиртаки, подпевая себе. Лариске Адамиди  было чуть больше пяти лет, но она участвовала наравне со всеми в ночных набегах на дачные сады - рыжие абрикосы были  её любимым лакомством.   
   Вихрастая банда кралась в лунной ночи под тенью заборов за добычей, испытывая восторженный трепет от ужаса перед возможным провалом: попасть в лапы  дяди Боры, хозяина огромной дачи в конце улицы, было смертельным риском даже по сравнению с зубами его сенбернара Шерифа, которого ребята иногда прикармливали.  Однажды Алька столкнулся с дядей Борой нос к носу – тот стоял во весь огромный рост и, уперев руки в боки, молча смотрел сверху вниз на струхнувшего мальца, сиганувшего прямо к нему в сад с высокого забора. Дядя Бора угрожающе молчал с минуту, а потом, набрав в себя воздух, заорал:
   - А-а-х ты ж гнида,  Петлюровец!  Йды сюды, сопля!  Я в тэбэ ногы выдерну... Ату его, Шериф! - рычал дядя Бора, призывая пса на помощь.
   Но Шериф не торопился нападать на струхнувшего Альку, который сиганул обратно через забор так быстро, что разорвал свои штанишки сзади, которые оказались мокрыми. Он прибежал к дружкам дрожащий и бледный, как мел.
   У каждого из банды был сад, и в нём полно таких же фруктов, но романтика была в том, чтобы выйти победителем над страхом, взяв добычу - персики, яблоки, абрикосы, виноград или вишни с черешней,-  которые казались во сто крат вкуснее домашних.
   Но однажды дядя Бора сделал подлость. Нет, не капкан поставил дядя Бора. Он поставил в саду большой стол, а на нём миски со свежими фруктами. Когда ватага снова оказалась в саду и увидела на столе лист бумаги с крупными буквами - “Ребяты. Не рвите с дерева. Жрите с мисок. Дядя Бора”, -  банда развернулась и навсегда покинула сад.

                ***

   Семён, надеясь встретить знакомых, пошёл пешком с десятой станции Большого Фонтана до самой Аркадии. Летом пляж Аркадия - это с утра и до вечера гудящий Вавилон. Пожилые одесситы семьями сидели под навесами на топчанах, и обложившись кастрюльками с едой и фруктами, играли в карты, в шахматы или в нарды, обмениваясь новостями, и вели политические споры – будет атомная война с Америкой или нет, - читали газеты. Дородные дамы в широкополых шляпах неторопливо беседовали, грея на солнышке намазанные чёрной грязью больные ноги, изредка выкрикивая имена своих внучат, играющих в песочке.
   Молодёжь резалась в волейбол или тусовалась на подстилках, покуривая. Чуть выше стояли бары и бильярдные, откуда сквозь громкую музыку был слышен смех и споры разогретых мужиков.  Вдоль берега курсировали белые катера и морские велосипеды. По пляжу ходили фотографы с попугаем и обезьянкой, предлагая сфотографироваться туристам, которые заводили знакомства и романы друг с другом и с местными бонвиванами. И всё это горячее пляжное “блюдо” заливалось ярким солнечным светом, испаряя  в атмосферу флюиды раскалённого марева.  Вечером медленно остывающий берег зажигал огни, раскрывая двери баров и ресторанов;  нарядная, неторопливо гуляющая публика источала эротическое томление, от которого Семён в своё время сбежал, как чёрт от ладана.
   Устроившись, наконец, в гостинице  “Лондонская”, Семён  прошёлся по вечернему Приморскому бульвару,  спустился в Стамбульский парк, всматриваясь в лица, и не встретив знакомых, прошёл в сквер Пале-Рояль и дальше – на Дерибасовскую,  угол Решильевской.  Постояв там минут десять и поглазев на гуляющих нарядных девочек, он решил направиться в бар Гамбринус, выпить пива, как раньше...  И вдруг что-то словно толкнуло его – он оглянулся и увидел: она сидела напротив, в открытом кафе, за барьером из цветов в горшочках... Лариска!
   Широко открыв глаза, она смотрела прямо на него, словно ожидая какой-то фокус в цирке. Семён, как под гипнозом, медленно подошёл к ней и застыл. Они смотрели друг другу в глаза, не мигая, как в детстве, когда играли в гляделки. Лариса, наконец , отвела взгляд, достала сигаретку из пачки на столике и показала рукой на кресло рядом:
  - Таки сядешь, Семён?
   Семён свалился в кресло с облегчением.
  - Я тебя никогда не могла переглядеть,- улыбнулась Лариса, выпустив вверх струйку дыма.
  - Ларка,.. Ларка,.. Ларка,- мотал головой Семён в восторге. – Это чудо. Я только подумал – и ты тут, как тут! Как в сказке!  Почти двадцать лет... Могли и не узнать друг друга.
  - Да уж, тебя - и не узнать... Мне?- она рассмеялась.
    Пока Семён начал рассказывать о себе, поддавшись настойчивым требованиям Ларисы, им принесли вина и фруктов. Жизнь Семёна сложилась благополучно: он поступил в университет, на втором курсе женился и остался жить в столице после защиты диплома. Занимался любимой астрофизикой, закончил аспирантуру,  стал кандидатом, а затем и доктором наук, профессором. Имя его известно среди специалистов. У него взрослая дочь. Он объездил полмира. На здоровье не жалуется. Словом,  всё в порядке - “бэсэдэр”, как говорится.
    Лариса слушала внимательно, потягивая вино из бокала, но тень грусти увидел  Семён в её глазах сквозь дым сигаретки. И он позже понял в чём причина, когда Лариса стала рассказывать о своей жизни. Исподволь он рассматривал её: из девчушки с мальчишеской внешностью она превратилась в женщину, наделённую южной красотой. Высокая, крепкая,  длинноногая, с тонкими чертами смуглого лица, она невольно привлекала взгляды мужчин, которые нередко оглядывались ей в след. Это заметил Семён, когда они вышли из кафе и пошли по Ришельевской,  свернули на Греческую улицу - по направлению к “Гамбринусу”.
    Впервые Лариса Адамиди вышла замуж рано – сразу после окончания школы. И первым мужем её был тот самый Алька Совенко, дружок Сёмки.  Классический любовный треугольник образовался в старших классах, когда Сёмка и Ларка не могли и дня прожить друг без друга.  Алька кипел от бешенства, нарываясь на ссору с  давним другом. Но мечта Семёна о космосе, желание учится на астрофизика и последующий отъезд в столичный университет  решил  задачку о треугольнике в пользу Альки. Лариска была в отчаянии и хотела ехать за Семёном, но её удержали родители и она жестоко обиделась, считая Семёна предателем. С Алькой они поженились, как только Семён уехал. Замужество было неудачным, хотя Алька безумно любил Ларку, но столь же безумно и ревновал. Он поступил в мореходку на механика, каким был его дядя Афанасий и,  окончив её с отличием, пустился в плавание по заграницам на большом теплоходе. В каждый приезд домой он устраивал сцены ревности, начал пить и куралесить. Его списали, в конце-концов, на берег. Лариса родила от него мальчика и развелась с ним, сойдясь с заслуженным артистом из одесской оперетты, который обещал ей сценическое будущее, о чём она мечтала с детства. Но и здесь её ждало разочарование. В большие артистки её не взяли – в массовках и на вторых ролях она так и осталась,- а заслуженный артист стал народным и надолго исчез в гастролях за границей. Алька спился совсем – однажды заснул на морском берегу и не проснулся...
    Слушая голос Ларисы, в котором, несмотря на внешнюю весёлость, звучали горькие нотки, Семён подумал, что это, может быть, он виноват во всём. Словно прочитав его мысли, Лариса обернулась, звонко рассмеялась и, притянув его к себе за широкие, мускулистые плечи, крепко обняла и прижалась всем телом:
    - Только не думай о себе слишком много, Сэмэн! – она нашла его губы...
    Потом, потащила его за руку и быстро зашагала дальше:
    - А Робика хочешь видеть?
    Семён остановился и удивлённо посмотрел на Ларису:
     - Так он же в Израиле!
     - Это не просто Робик – это Фигаро. Сегодня он здесь, а завтра там,- рассмеялась она. - Когда он здесь, то он в Гамбринусе, где его стол переговоров. Робик ещё тот бизнесмен у нас!..
    Однажды Семён встретил Роберта в столице, случайно. В тот день он был с девушкой - будущей женой, - и шёл обедать в ресторан на улице Тверской. Он увидел идущего навстречу Роберта в толпе. “Боже мой, Робик!”,- крикнул Семён. “Ты таки хочешь гогель-могель, или таки на морэ?” Роберт остановился, как вкопанный, и через секунду они сжимали друг друга в объятиях и хлопали по плечам... Обедали вместе, и Роберт рассказал ему тогда, что оформляет визу на выезд в Израиль. Они пили вино и вспоминали детство в Одессе: как они с Ларкой и Алькой ждали на веранде дачи, когда Робик закончит упражняться на скрипке, и когда тётя Бася отпустит его на море и они тут же рванут бегом купаться и ловить бычков...

                ***

   Робик летом на даче почти ежедневно упражнялся в игре на скрипке, и это было тяжёлым испытанием для его друзей, которые терпеливо сидели и ждали. Под визг и стоны скрипки они ели мацу - их угощала добрая бабушка Бася, мечтавшая видеть внука на большой сцене.
 - Бася!- слышали они из открытого окна дачи раздражённый голос дяди Изи, мужа Баси Моисеевны.- Бася!..
 - Иду-иду! Изя, не бистро вставайте с дивана, бо уроните свой геморрой,- Бася Моисеевна суетливо направлялась из сада к порогу дома.
 - Бася, идите сюда,- стонал нетерпеливо дядя Изя.
 - Щас!
 - Не щас, а зараз!
 - За раз, за два,.. а за три?- ворчала тётя Бася, трудно двигая ногами по дорожке.
 - Перестаньте сказать глупость, Бася.
Бася Моисеевна вошла и увидела, что старик едва стоит в раскорячку - одна нога, до коленки, в деревянном костыле.
 - Нет повести печальнее на свете, чем повесть о закрытом туалете,-  сказал старик, дрожа от гнева седым, небритым подбородком и указывая пальцем на испачканный пол.
 - На вам пятна, Изя!- воскликнула Бася Моисеевна, увидев, что деревянная нога старика забрызгана чем-то красным.
 - Замолчите свой рот, Баська! Я истекаю кровью на ваших слепых глазах.
 - Изя, не стригите мне нервы. Через ваш геморрой нет жизни. Я грущу за вас!
 - Не делайте мне смешно, Бася,- сказал Изя сдавленным голосом и поднял печальные, тёмные глаза, полные слёз, на Басю Моисеевну. Подбородок его снова задрожал.
 - В меня вже сердце до гланд прыгает, как я подумаю за вас. Вей з мир!- тётя Бася горестно подняла глаза к потолку.
   Она затрясла театрально плечами, всхлипнула и закрыла лицо передником.
 - Нет, Басенька, девочка моя, не плачте за меня, - умоляюще стонал старик.   - Я имею счастье за то, что вас есть у меня. Если б не вы, Басенька, я давно вже лежал в гробу... и даже ниже... Простите меня...
 - Что ты! – замахала руками старуха.- Что ты говоришь, Изя, родной мой!..- обняла его Бася и они сели вместе на диван и сладко зарыдали...
   Потом они молча сидели минут пять и Бася спросила:
 - Об что вы думаете, Изя?
 - Не мешайте, Бася, я думаю об свой геморрой,- печально ответил старик.
 - И шо вы думаете об ём?
 - Шо  геморрой не стоит свеч... И ещё об наши родственники. Они не имеют совесть помогать нам… Наши евреи!  Воны погрязли в грехах, не соблюдают шабес, кушают некошерную пищу, и ходят по бабам.
 - При чём тут наши, Изя,.. и ваш геморрой? Я смеюся з ваших попыток сказать мне хоть раз в жизни что-то умного, - Бася Моисеевна с трудом поднялась с дивана  и сердито пошла на веранду за половой тряпкой. На ходу обернулась:
 - Или вы не знаете, шо риба ищет где глубже, а человек – шо плохо лежит?
 - То до меня не касается. Я всю жизнь с детства был за честного мальчика.
 - Не надо нервничать наших родственников, Изя. Они долго сидели без ничего и ели обжимки. Денег много не бывает. Их или мало или нету. Тепер Залман врач-гинеколог, и в них есть средств для выучить племянника. Он в хедер даже ходит. Это не хухры-мухры. Твои лекарства от Залмана ж... И Фира, моя сестра, имеет за что тебе помогать. Работает на конфетной фабрике от зари до зари. Времени родить не имеет.
   Старик сидел неподвижно, виновато уставившись в пол, и молча, сердито сопел, пока тётя Бася подтирала тряпкой пол...
 - И шо, Фира не ходит даже до синагоги?
 - И шоб да, так нет.
 - Через почему?- старик удивлённо приподнял длинные ресницы глаз.
 - Фира ж хазерша. И мужик в неё кацап.
 - Шайка-лейка,- тихо пробурчал дядя Изя. – И шо, он не мог себе шиксу вибрать?
 - Шо кажешь?- не расслышала глуховатая старуха, разгибая спину от пола...
Но Изя вдруг решил переменить тему:
 - Бася, где ви идёте сегодня вечером з Робиком?
 - В филармонию. Яшу Хейфеца слушать. З нашим Робиком. Там будет старый фильм за него, и концерт на плёнке.
   Бася Моисеевна с половой тряпкой в руках подошла к окну, и слушая скрипку  Роберта, рыдающую на веранде, мечтательным голосом сказала:
 - Изя, я вам скажу за евреев, что сделали мир. Это Хейфец и Ойстрах, это Раневская и Бернес, Утесов и Иоффе, Ротшильд и Рокфеллер. Я вже не кажу за Пушкина, Эйнштейна, Маркса и Ленина... Что б люди так жили, если б не евреи!..   
 - Кто тебе сказал за это, Бася?!- удивлённо поднял остатки седых бровей старик.
 - Так это наш же Робик!
 - Этот Робик!- одобрительно покачал головой Изя. -  Его рядом постоять и послушать - за счастье! И это в шесть з половиною лет!
 - Изя, ты прав. Наш Робик - талант! Може будет играть, как Иосиф Рувимович?
 - Если тоже уедет в Америку, как ён,- горько ухмыльнулся старик. - А тут на этом заработаешь дулю з маком,- он отвернулся с тоской в глазах к окну, за которым звонко чирикали птички...
 - Бася!- встрепенулся вдруг он.- А ты подумала, где бы мы были, если б не русские? Я з ними воевал против фашиста. Я ногу отдал, а воны – миллионы людей! Нас бы не было, и Робика тоже. Немцы сожгли в печке сколько, ты знаешь?
 - Да-да, да-да,- горестно закивала Бася Моисеевна, тяжело со стоном вздыхая.
 - А Робик за это знает? Я говорил. Ты тоже имей сказать ему, Бася. Что б евреи так жили здесь, если б не русские…
 - Да-да, да-да,- снова закивала седой головой Бася Моисеевна и сгорбилась...

                ***

   Семён с Ларисой вышли на площадь имени Остапа Бендера и подошли ко входу в пивбар “Гамбринус”. Спустившись вниз по трапу в подвальное помещение с каменными сводами потолка, они попали в атмосферу живой музыки. На небольшой сцене - старое, слегка расстроенное пианино и старый же пианист-тапёр, который живо бряцал пальцами по клавишам. Скрипка мучительно надрывалась в опытных руках скрипача-виртуоза, а контрабасист, чуть не оседлав потёртый инструмент,  вытворял на нём фортеля. Ну и, конечно, солист-певец, раньше выступавший в одесском театре оперетты, слегка дрожащим фальцетом, смягчённым пинтой доброго Николаевского пива, темпераментно вытягивал:
 
Жил на свете Хаим,
никем не замечаем,
олде шмохес Хаим продавал...

   Пройдя сквозь сигаретный дым мимо столов-бочек туда,  где шум от музыки был меньше, они увидели двух мужчин, сидящих в дальнем углу бара за столом, на котором между тарелок и кружек с пивом лежали какие-то папки и документы, ноутбук и мобильные телефоны. Мужчины о чём-то темперементно спорили:
   - Ты смотри, Робик, шо делает этот поц! – худощавый мужчина с хвостиком на затылке склонился к высокому, грузному мужику с бритой головой.
   - Ну?..
   - Он вынимает з кейса наган и кричит:   “Возьми глаза в руки, подонок! Я не имею дел за эту аферу, я не шмаровоз и не маравихер.”
   - И шо Рисенберг ему..?
   - Слезь с руля, сынок. Кончай мне этих штучек, - Рисенберг ему.- Твой гембель нам не нужен. Ты фармазон и все за это знают...
   Лариса и Семён сели недалеко, за отдельный столик, чтобы не мешать разговору.  Семён напряжённо всматривался в затылок грузного мужчины, пытаясь в нём узнать Роберта.
   -  А шо такое, я на шару не работаю. Кто-то держит меня за фраера?  Слухай сюда, босс,- ещё ближе подвинулся худощавый к Роберту. - Я интересуюсь знать,  шо я буду иметь з этого.
   Роберт отстранился от мужчины и откинулся на спинку кресла:
   -  Не зарекайся от нар и Канар, Норик,- басом промычал Роберт и сделал большой глоток пива из кружки. - Сделай мене вид, шёбы я долго тебя искал. Без денег таки нет базара.
   Норик с грустным видом отвернулся и загундел:
   - Почему люди собираются вместе, и никто не слушает за то, что говорят другие, а, наоборот, стараются втюрить свою наколку?
   Роберт, почувствовав взгляд на затылке, обернулся и застыл:
   - Сёмка, ты..ы!- крикнул он в удивлении, а потом обернулся к своему партнёру и сквозь зубы процедил:
   - Канай з ресторана, Норик, я перезвоню... Сейчас не могу материться.
   Раскинув широко руки, он сделал шаг к друзьям:
   - Ларка, Сёмка!- заключил он их в обьятия и раскатисто рассмеялся, игнорируя окружающих посетителей бара.
   Усадив всех за свой стол, он сгрёб с него документы в сумку и сложил ноутбук, а затем жестом пальца подозвал к себе официанта, живо подбежавшего к нему, и заказал ужин, не спрашивая друзей:

- дорадо с розмарином;
- бычки обыкновенные;
- грибы "от Тудова";
- шашлычок "Шоб я так жил" из свинины на гриле;
- картошечку под томатным соусом; - пиво фирменное "Гамбринус".

   - Сейчас мы покушаем и поговорим за жизнь, а потом я вас покатаю на своём катере,- радостно обьявил Робик,  широко, с удовольствием улыбаясь и потирая ладони.
   - Как бизнес, Робик?- спросил Семён. – Ты так заматерел, что не узнать!
   - Какой бизнес – сам видел, с кем имею дело. А будет ещё хуже. Слыхал - в Киеве бандеровцы? Раду захватили! И кричат: утопим жидов в крови москалей. В ридной Украине стало жить почти нэможлыво. Кругом вымогают взятки: на таможне, в милиции, на транспорте, пожарники, бездарники – хрен знает кто ещё... Да просто бандиты... Здесь треба сворачивать и мотать в обетованную.
   - Бандеровцы, говоришь?- спросил Семён.-  А помнишь деда Вакулу? Он и в  самом деле был бандеровец?  Как он тогда с Канарисом, помнишь?..
   Роберт собрал складки меж бровей, поднял подбородок  и театральным жестом прикрыл ладонью глаза...

                ***

   Дед Вакула пытался поймать Канариса любым способом: то ставил капкан на него - туда попадали куры; то рыл яму и закрывал её листьями - попал туда сам с перепоя; то бросал в кота вилы - тот ускользал каждый раз. Злость копилась у Вакулы долго - с тех пор, когда кот в драке поранил ногу Пирату, и петух долго не мог бегать,- стоял на одной ноге, окидывая беспомощным оком свои владения. Спустя три дня после этого петух стал тихим и грустным и на следующее утро его нашли за оградой курятника дохлым. Дед Вакула безутешно ходил по двору, мрачно насупив густые брови, и похоронил Пирата в углу курятника, привязав к ограде пучёк перьев с петушиного хвоста.
   Сёмке петуха не было жалко – он не давал покоя никому во дворе,  а Канариса было жалко, когда тот сидел у окна кухни  на улице и выжидал ухода тёток, чтобы  запрыгнуть на подоконник и стащить со столов что-нибудь вкусненькое. Сёмка после обеда выбрасывал из окна кусочек маса или косточку, а кот ловко ловил на лету подарок и быстро разжёвывал и глотал, ожидая седующую подачку.
   Дед Вакула однажды воспользовался этим и неожиданно для Канариса набросил не него сверху кусок старой рыбацкой сети, выскочив из-за угла. Кот забился и задёргался в сети, ещё больше запутался, зашипел и взвыл дурным голосом, а Вакула радостно заорал:
   - А-а, попалась, гнида рыжая!..- он торжествующе поднял вверх извивающегося беднягу и зацепил сеть за ветку шелковицы. Потом сел на ступеньки крыльца и закурил трубку, пуская энергично дым сквозь гуцульские усы. Он смотрел на муки кота с торжеством, предвкушая сладкую месть за своего Пирата. Тётки вышли из кухни на крыльцо и запричитали:
   - Отпусти кота, ирод проклятый, не трожь божью тварь, бандеровец чёртов!
Но Вакула, зыркнув на них колючим взглядом тёмных глаз, выбил табак из трубки о порог, и на плохо гнущихся ногах подошёл к дереву, снял притихшего кота, зрачки которого расширились и смотрели обречённо, и понёс молча в сторону каменного забора, в угол двора. Сёмка и Робик побежали за ним, от страха держась подальше. Прибежали на крики Лариска с Алькой. Дед Вакула прихватил по дороге лопату и, обернувшись к ребятам, крикнул:
   - Геть видселя!.. Жидята!..
   Ларка с Алькой и Сёмка с Робиком отбежали к дереву и спрятались за ним. Вакула подошёл к забору, деловито положил на землю лопату, а затем с размаху ударил кота о каменную стену. Канарис взвыл и завизжал так громко, что мурашки побежали по спине Сёмки. Но с каждым взмахом Вакулы кот орал всё тише и тише, а потом и вовсе замолчал, и только гулкие звуки ударов тела о забор разносились по двору. Семёна стошнило...
   Вакула обернулся, и все увидели его лицо – тёмное, застывшее в злобной гримасе.
   - А ну геть видселя, сучьи диты!..- снова гаркнул Вакула, и Ларка с Аликом метнулись прочь со двора, а Сёмка и Роберт прилипли к стволу шелковицы.
   Вакула взял лопату и, вырыл в углу под забором ямку. Подошёл к лежащему неподвижно Канарису и несколько раз ударил лопатой по его рыжей башке. Потом носком сапога скинул кота в яму, засыпал землёй и утоптал каблуками, чтобы не было холма.
   Всё это время Тарзан надрывался от лая, взвиваясь на цепи, к которой привязал его Вакула. Почти всю ночь Тарзан подвывал во дворе под проклятия обитателей дома. А утром, убегая к друзьям после завтрака, Сёмка увидел оборванную цепь возле будки. Собаки нигде не было, а место, где Вакула схоронил Канариса, было разворочено, вокруг выднелись комья земли и следы от собачьих лап. Труп кота исчез...

                ***

 ...а жена его ругает, -
    очень часто повторяет:
    Хаим, хватит, лавочку закрой! - солист закончил петь, Роберт отнял
ладонь от своих глаз и с тоской в голосе нарочито простонал:
    - И зачем мы живём на свете, родные мои? Весь мир бардак, а люди... аферисты,- он тяжело вздохнул и натянуто рассмеялся. Потом повернулся к сцене с ансамблем и зычным голосом крикнул:
    - Всюду деньги, господа!
    Скрипка услужливо взвизгула, сыграв вступление, тапёр брякнул по клавишам пианино и тенор слащаво затянул:

    Всюду деньги, деньги, деньги,
    Всюду деньги, господа.
    А без денег жизнь плохая -
    Не годится никуда!..

    Деньги есть, и ты, как барин,-
    Одеваешься во фрак,
    Благороден и шикарен,
    А без денег ты - червяк...

    После сытного ужина друзья покинули бар “Гамбринус” и вышли на Дерибасовскую. Субботние гуляния в центре города были в самом разгаре, когда они спустились к причалу порта, где стояла белая моторно-парусная яхта, тихо покачиваясь на воде. На борту золотистыми буквами было написано:  “Авантюра”.
   - Вот моя красавица-подруга,- сказал Роберт, хлопая ладонью по борту.- Здесь мой дом и плавающий офис. Два кадра могут управлять сим ковчегом. Пассажиров – до восьми штук. Прошу, гости мои дорогие, лайнер отправляется в открытое море.
   - Капитан, отдать швартовы!- зычно крикнул Роберт.
   Вечернее сияние гостиницы “Одесса” и блеск фонарей  причала порта ярко освещали красивый профиль яхты. Друзья вошли на борт судна по трапу. Крепкий мужичок в морской фуражке и полосатой тельняжке выскочил на палубу, снял швартовой канат с причальной тумбы, закинул его за борт и убрал лёгкий трап. Заработал дизель, и яхта плавно отошла от причала, направляясь к выходу из каботажной гавани. Миновав одесский маяк, судно направилось в открытое море, оставляя позади себя пенистый след и сверкающий вдали огнями город.  На море был полный штиль. Легкий, тёплый ветерок ласково касался щёк, а взошедшая луна на чистом небе казалась фантастически близкой.
   Друзья уселись на палубных креслах за столиком и полосатый капитан принёс вино и фрукты. Роберт наполнил бокалы, и со свойственным ему добродушным пафосом произнес:
   - Лехаим, хавейры!- и потянулся бокалом к друзьям.
   Выпили.
   Роберт стал увлечённо рассказывать, как он курсирует на яхте из Одессы в Тель-Авив и обратно с заходом в Самбул и на Кипр, где у него есть торговые контрагенты.
   - Теперь буду швартоваться в Севастополе, а не в Одессе,- сказал с горечью Роберт, встал и спустился в каюту яхты. Через минуту он вышел, держа в руках смычок и скрипку.
   - Это, конечно, не Гварнери, а я не Хейфец, но для вас, мои дорогие, попробую сыграть,-он прошёл на корму и встал, широко расставив ноги.
   Несколько секунд Роберт молчл. Яхта дрейфовала с выключенным двигателем. Стало слышно лёгкое поскрипывание снастей. И вдруг энергичные звуки скрипки словно разрезали тишину. Цыганские напевы с чувственным надрывом ворвались в пространство лунного света - до линии горизонта. В профиль Роберт смахивал на облысевшего демона:  большой, мясистый нос с горбинкой , повисший над массивным подбородком, плотно прижатым к верхней деке скрипки; бритая голова; мощная шея и огромные руки с длинными пальцами, нежно и легко водившими смычёк.
   Лариса взяла руку Семёна и крепко сжала её. Пальцы её были прохладными, несмотря на тёплую ночь. Семён взял руку Ларисы в ладони, пытаясь согреть... Когда Роберт кончил играть и повернулся к друзьям, он заметил влажный блеск их глаз в лунном свете:
   - Ну что, мои дорогие, задело вас?..
   - Ты гений, Робик,- тихо молвила Лариска и поцеловала его в подбородок.
   - Да, не зря бабушка тебя мучила,- саказал восхищённо Семён. – И что ж ты не даёшь концерты?
   - Концерты? Ты смеёшся, Сёма. Ещё дед мой говорил –  на этом заработаешь дулю з маком здесь.
   - Он говорил, что в Америке можно заработать на этом.
   - А я там жил. Три года. И женился на еврейке с Брайтон Бич. Подучился бизнесу чуть-чуть. Хорошая жрачка и хорошая жвачка у них. Ничего не скажешь. Но главное, что я понял после этого, Семён, Америка - это либо ошибка природы, либо большое испытание для всего мира. Нет! Там не место мне. Лучше в обетованной, где моя жена и детки...
   Роберт запустил двигатель и направил яхту к пирсу на Большом Фонтане – по просьбе Ларисы. Там у неё был рыбацкиий домик близко от моря. Она пригласила ребят к себе в гости, но Роберт деликатно извинился под предлогом ещё одной деловой встречи в “Гамбринусе”...
   Семён и Лариса пошли по ночному берегу к рыбацкому домику.
   - Как жаль, что Алька не с нами,- сказал Семён и заметил, как вздрогула Лариска.
   Он  понял, что допустил бестактность...

                ***

   Алька был для Сёмки очень важным человеком. С раннего детства Алька восхищался своим дядей Афанасием – бывшим мотористом огромного теплохода “Одесса”. Афанасий всю жизнь провёл в море, остался холостым, и после того, как по возрасту его списали на берег, купил себе небольшой, но оригинальный дом с башней на Большом Фонтане, и жил затворником. Уже будучи школьником, Алька часто бегал к нему и таскал с собой Сёмку. Именно Афанасию Семён был обязан своим увлечением астрофизикой. В башне у дядьки было много морских атрибутов – начиная от раковин больших моллюсков и кончая штурвалом от старой шхуны. Было множество интересных книг о путешествиях, среди которых попался атлас звёздного неба. Был и телескоп с длинной трубой. Сёмка вдруг открыл для себя бесконечный мир звёзд и галлактик.  А фраза Афанасия о том, что "Есть две вещи в мире, которые больше всего поражают наше воображение – звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас",- надолго запомнилась своей загадочной силой, которую Семён пытался распознать всю дальнейшую жизнь.
   Но был один грех у Афанасия – он часто и много пил виски. Именно у дяди Алька в первый раз тайком попробовал этот напиток и дал его Сёмке, которому стало потом очень плохо. Но Альке тогда напиток понравился. А когда Афанасий выпивал свою дозу, он становился охоч на рассказы о морских приключениях. Мальчики слушали, раскрыв рты, о далёких диковинных странах, о штормах и крушениях, о больших городах, где люди говорят на разных языках, и в мечтах они видели себя морскими волками, плывущими через пучину океанов и морей...

                ***


  Рыбацкий домик Ларисы  оказался очень уютным, отделанным вагонкой. Свежий запах сосны вперемежку с морским бризом приятно расслаблял, они открыли бутылку шампанского - подарок Роберта, и усевшись на открытой террасе, смотрели на звёздное небо. Ночь была ясная, и звёзды сверкали необычайно ярко. Глаза невольно расширялись при взгляде в далёкие миры.
  - Ты звездочёт, можно сказать, Семён. Ты доволен жизнью?- спросила Лариса.
  - Не знаю, что и сказать,- задумался Семён. - Моя жизнь в работе. Нет ничего интереснее, чем космос и человек, - он поднял вверх лицо и, вскинув руки, будто желая обнять всю вселенную, с пафосом сказал:
  - Звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас...
  - Как я завидую тебе. Ты нашёл убежище от убожества будней. У каждого есть убежище. Вот у Ромки – музыка. У меня – театр. У тебя – космос... А вот у Альки было одно... Виски.
  Несколько минут они напряжённо молчали, слушая отдалённые звуки морского прибоя.  Лариса прервала молчание первая :
  - Я в последнее время всё чаще думаю о смысле жизни. В мире столько зла и глупости... Как Ромка сказал – весь мир бардак, а люди аферисты. И я, как Ромка, тоже спрашиваю себя – а зачем мы живём на свете?
  - Иначе говоря, в чём смысл жизни? – спросил Семён.
  - Говорят, что смысл жизни в самой жизни,- Лариса пожала плечами, словно сомневаясь в сказанном.
  - Если говорить о жизни человека, то смысл её понятен: человек становится таковым лишь в обществе себе подобных,- ответил Семён. - Следовательно, биологический смысл жизни человека - в сохранении вида. Если говорить о жизни вообще, как космическом явлении, то смысл появления живых существ во вселенной для нас пока непостижим. Потому, что человек слишком мало знает о вселенной и не понимает её глобально. Наш ум слишком узок, чтобы постичь абсолютную истину.
  - Да, Семён, ты прав. Мы даже не понимаем, что и почему происходит у нас в стране, не говоря уже о космосе.
  - Космос, Лариса, заставляет по другому видеть себя на земле. Нужно чаще смотреть на звёзды. Может и зла будет меньше?
  - А ведь правда – люди уткнулись в земную помойку, копаются, как псы бездомные, вырывают жратву изо рта. Насилие, обман... Зачем?! В этом ли смысл?.. Иногда я думаю, что не мы решаем, как нам жить. Словно режиссёр какой-то написал пьесу “Жизнь”, а мы под суфлёра играем роли. И не знаем финала.
  Семён с любопытством посмотрел на Ларису:
  - Ты стала философом, Ларка?
  - Семён, а ты в бога веришь?- вопросом на вопрос ответила Лариса.
  Семён задумался, глядя на луну, висящую близко к горизонту – уже была глубокая ночь.
  - Ты хочешь сказать, что всё в мире в руках божьих?
  - Я сама не знаю почему, но иногда мне просто хочется молиться, и я молюсь, хотя и не знаю молитв. Просто говорю то, что думаю, когда болит душа. И боль отпускает...
  - А что, бог без нашей молитвы ничего не слышит и не видит?  Ему мы должны что-то обязательно сказать, говоря себе самим? Значит, он внутри нас? Он везде, и он всё? Он - нечто, непостижимое воображению. Но он - никто. Нет лица у него, ибо не человек он. Узнать его можно только через самого себя. Через молитву. Через покаяние. А каждый ведь молится по своему. Лишь дух его может сойти к нам, но не он сам.
  Лариса напряжённо смотрела и слушала Семёна:
  - Как интересно ты говоришь. Тебе что-то открылось там, в космосе?- указала пальцем вверх Лариса. – Может дух снизошёл к тебе?..
  Семён улыбнулся, встал, подошёл к Ларисе и присел на корточки:
  - Я молился богу только дважды – когда хоронил отца, и потом маму. Я просил спасти их души. И когда я смотрю в телескоп и вижу гигантские космические миры, иногда вдруг лицо мамы всплывает передо мной, и я слышу отчётливо голос: “Сёма, мальчик мой маленький, мне здесь хорошо.” Иногда, неожиданно, она зовёт меня по имени, словно предупреждает об опасности. Так было не раз.
  Лариса вдруг порывисто обняла Семёна и прижалась щекой к его щеке:
  - Сёмочка, мальчик мой маленький, как же я тебя люблю...

                ***

  Когда Сёмка был ещё малышом, он иногда не мог уснуть до позднего вечера. Однажды он лежал в своей кроватке, открыв глаза, и прислушивался к голосу, тихо льющемуся из радиоточки на кухне. Передавали запись какого-то спектакля. Женский голос, - вкрадчивый, мелодичный  -  что-то декламировал, и Сёмке казалось, что этот голос, как живое существо, проникает в его комнату и витает над ним.  Сёмке становилось страшно, и он звал маму. Она подходила к нему, склонялась над кроваткой и гладила тёплой ладонью лобик, говоря:
  - Не бойся, малыш, это пьеса, -
  - Что такое – пьеса?”,- спрашивал Сёмка. - Это тётя такая?
  - Да, да – это добрая тётя,- отвечала мама и пела ему колыбельную песенку, качая кроватку.
   А Сёмка будто видел, как эта пьеса – тётя в длинном, тёмном платье – медленно летает где-то под потолком, взмахивая широкими рукавами, как крыльями,  улыбается ему, и словно покачивается на волнах в туманном мареве сладкого детского сна...
            
                ***

   Лариса вкочила с кресла и, сбросив туфли, босиком побежала в темноту пляжа, к морской кромке. Она обернулась и поманила Семёна за собой:
  - Сёмка, давай купаться!
   Семён снял одежду, оставшись в одних плавках, и побежал догонять Ларису. Вода была тёплой, поверхность моря удивительно спокойной. Хотелось, как в детстве, бесконечно нырять и плавать в ласковой стихии. Лариска смеялась и брызгала водой на Семёна, ускользая из его рук. Он так и не сумел её догнать…
   Она вышла на берег, отжимая мокрые волосы и чуть-чуть задыхаясь. Семён залюбовался её сильным и ещё молодым телом, на котором засверкали капли воды в лунном свете. Лариса предложила танцевать вдвоём сиртаки. Она взяла Семёна за руки и, напевая греческую мелодию, всё быстрее и быстрее ускоряла темп танца, пока их ноги совсем не увязли в песке. Она рассмеялась и села без сил на песок.
  - Ах, как хорошо, Семён, что ты приехал! Ты вдохнул в меня жизнь. В тебе есть положительный заряд.
  Полоска неба над горизонтом уже чуть-чуть посветлела. Скоро утро. Глаза закрывались сами собой. Лариса вынесла из домика два пледа, раздвинула шезлонги и улеглась на одном из них лицом к морю. Семён сделал то же самое. Укрывшись пледом до подбородка, он тут же уснул...

  Проснулся от крика чаек, которые летали низко над водой в поиска рыбы. Огромный диск светила словно выплывал из моря, окрашивая всё в красно-оранжевый цвет. Семён встал и подошёл к воде. Равномерный, спокойный плеск утренней волны рождал лёгкое дыхание в груди и чувство полного спокойствия и радости.  Яркие блики чуть слепили Семёна. Он подставил лицо солнцу и закрыл глаза. Море пахло свежестью, и приятная утренняя прохлада бодрила, а тёплые лучики грели веки и шею, ласково спускаясь вниз по ногам. Семён оглянулся на Ларису. Она крепко спала в лучах солнца, ей что-то снилось – веки чуть подрагивали. Нежная округлость щёк и припухлость губ во сне неожиданно делали её похожей на ребёнка. Семён с тудом оторвал взляд и медленно побрёл по песку вдоль берега, всматриваясь в горизонт. Спокойствие постепенно переростало в неясное чувство тревоги, словно ему предстояло навсегда проститься с этим завораживающим миром. Он вспомнил, как в далёком детстве уже испытывал что-то похожее...

                ***

   Вот и дачное лето кончалось. Родители Роберта уже вчера приехали и собирались сегодня увезти его на квартиру в город. Слышно через дорогу, как Бася Моисеевна давала распоряжения своему сыну, Залману, -  что брать в багаж, а что оставить на даче. Сёмка залез высоко на шелковицу и, обрывая крупные белые ягоды, наблюдал издалека за суетой в соседнем дворе. Сестра тёти Баси, Фира, разыскивала Роберта в саду, выкрикивая: “Ро-би-ик! Гогель-могель...” Это означало, что Роберту пора есть ежедневную порцию этого сладкого коктейля, а он где-то прятался в кустах, заставляя тётю Фиру суетиться и нервничать.
   Сёмке было не по себе оттого, что все разьезжаются, а он остаётся здесь один. Чувство обиды росло в его сердце, и ему хотелось даже плакать. Но он не понимал, на кого или на что ему обижаться. Длинное, жаркое лето было полно событий и приключений, и каждый день открывал что-то новое, безумно интересное, весёлое. Казалось, этот праздник будет вечным. И вот уходит лето в Одессе – близко осень, туманы, дожди, слякоть.  Скоро в школу - первый раз в первый класс. Что-то очень важное кончалось в жизни Сёмки. И это чувство возрасло до трагической силы, когда, наконец, машина папы Роберта выехала за ворота дачи, нагруженная тюками, коробками и чемоданами, закреплёнными верёвкой сверху на багажнике. Сёмка спрыгнул с шелковицы, его нижняя губа обиженно оттопырилась и бровки сдвинулись. Глаза наполнились слезами. Он медленно подошёл к калитке и исподлобья наблюдал, как в машину садилась тётя Бася, тётя Фира, дедушка Изя, которого дядя Залман усадил на переднее сиденье своей “Волги”, устроив поудобнее ногу с деревянным протезом. Наконец появился Роберт и, увидев Сёмку, весело махнул ему рукой. Сёмка вышел за калитку и остановился у дороги, заложив руки за спину и склонив белобрысую вихрастую голову.
  - Покедова, Сёмка!- крикнул Робик и залез на заднее сидение между бабушками.
   Хлопнули двери, и машина тронулась с места. И тут Сёмку прорвало. Громкий рёв разнёсся по всей улице. Поток слёз хлынул из его глаз. Сёмка смотрел на удалявшуюся в клубах дорожной пыли машину, как буд-то это он сам уезжал отсюда навсегда и безвозвратно. Детская грудь его разрывалась от боли и непонятной тоски, содрагаясь от рыданий. Всё!  Жизнь кончилась! Мир рухнул навсегда. Никогда не вернутся эти таинственные летние вечера, походы на море всей ватагой, атаки на дачные сады. И даже вкус клубники и шелковицы уже будет совсем другой. На мокром лице Сёмки застыло выражение отчаяния ...
   И вдруг он увидел, что машина остановилась, и задним ходом, с жалобным стоном, катится обратно! Подьехав близко к Сёмке, машина остановилась с работающим двигателем, из неё вынырнул Робик, вылезли бабушки и подошли к нему, а Залман прислонился к открытой двери машины и смотрел, широко улыбаясь, на всю эту сцену сквозь большие, тёмные очки от солнца. Сёмка продолжал плакать, но уже не так громко, а дедушка Изя смотрел на рыдающего Сёмку со скорбным выражением вечно печальных глаз, и потом повернулся к своему сыну-гинекологу и увидел в больших стёклах его тёмных очков, как Бася Моисеевна  и Фира гладили Сёмку по голове, уговаривая не плакать, а Робик обнял друга за плечи и улыбался.
  - Не плачь, Сёмичка,- тётя Бася утирала свои слезинки краем кофточки.  - Робик вернётся. Не плачь, Сёмичка. Не плачь, Сёмичка...
   Наконец все опять уселись в машину, и она тронулась с места. Только дедушка Изя, почему-то, продолжал смотреть назад, на Сёмку, и грустные, молодые  глаза с большими ресницами на старческом лице навсегда остались в памяти Семёна. Машина скрылась за поворотом, пыль осела на дорогу, и Сёмка перестал рыдать и побрёл домой, всхлипывая и утирая кулачками мокрые от слёз глаза...

   А на следующее утро его разбудил шум во дворе. Сёмка выглянул в окно и замер: возле крыльца сгрудились соседи, а против них стоял Канарис вместе с Тарзаном! Тут же был и дед Вакула, который в растерянности сосал погасшую трубку, а кот неподвижно стоял прямо перед ним, опустив свою облезлую рыжую голову вниз, и тупо смотрел на носки сапог бандеровца. Трудно было узнать прежднего толстого кота в этом существе, состоящем из рёбер и костей, обтянутых свалявшейся грязной шерстью. Тарзан тихо рычал и скалил зубы, бросая быстрые взгляды на Вакулу. Неизвестно, чем бы закончилось это противостояние, если бы не вопли тёток:
   - Смотрите, люди добрые, Канарис воскрес, Канарис воскрес, господи, прости! Руки прочь от Канариса!..
   - Лучше бы он вознёсся, - ворчал в усы Вакула, неохотя уступая дорогу коту.
   Канарис, нетвёрдо ступая и прихрамывая на все четыре лапы, взобрался на крыльцо и прошёл на кухню. Тётки постелили ему чистый коврик, на который он осторожно прилёг и будто задремал. Тут же перед его носом появилось блюдце с молоком, кусочки рыбы, колбасы и ароматная куриная ножка, вынутая спешно из кастрюли с супом. Кот приоткрыл глаза, принюхался и снова зажмурился. Видно переход от кустов, где он отлёживался почти две недели, дался ему с немалым трудом, и требовалось время, чтобы отдохнуть перед едой. Тарзан тоже сильно исхудал и получил свою порцию пищи. Именно он спас кота, оборвав тогда цепь и выкопав из ямы. Он перетащил его в кусты - в глубину большого двора – и там Канарис отлёживался всё это время.
   С момента воскресения кот стал персоной всеобщих забот. Чувство вины у обитателей дома могло бы сделать его жизнь вершиной кошачьего счастья, если бы не одно обстоятельство – подорванное здоровье. Дед Вакула, разумеется, не разделял всеобщих чувств, но стал осторожно обходить кота стороной, ворча себе под нос: “Когда ж ты вознесёшься, комуняка рыжая... Тьфу!”
   По мере того, как кот поправлялся, он стал выходить во двор, но долго не мог там находится – его раздражал молдой петушок деда Вакулы, который уже стал проявлять бойцовский характер. Кот забирался на чердак, от всех подальше, а потом стал вылезать и на крышу – погреть на солнышке разбитые косточки.
   Однажды в сентябре, когда в Одессу пришли туманы, подул холодный ветерок с моря и послышались  длинные, тревожные гудки кораблей на рейде в порту, кот вылез на крышу дома и больше не спускался...

                ***

   Отпуск Семёна закончился, и через сутки он должен быть на работе. Самолётом улететь не удалось: новые власти в Киеве временно запретили все авиарейсы в Москву.  Пришлось срочно доставать билет на скорый поезд. Только с помощью связей Роберта удалось купить билет. Роберт и Лариса пришли проводить Семёна на вокзал. Они стояли втроём на перроне и ждали отправления поезда.
   - Когда теперь увидимся?- спросил Семён.
   - Мне к тебе приехать проще,- ответил Роберт. – Я гражданин Израиля. Там безвизовый режим. Вот у Ларки могут быть проблемы, судя по базару в Киеве...
   -  А ты переезжай в Израиль тоже,- обнял за плечи Ларису Семён.
   - Так я же не еврейка! – улыбнулась она.
   - Нет проблем! Выйдешь замуж за еврея,- заулыбался Роберт. - Я составлю список лиц. Тебе можно выбирать.
   - Спасибо, я подумаю,- шутливо ответила Лариса. – А может я за русского пойду?
   Все весело расхохотались.
   - Нет, вы посмотрите. Мы стали говорить  о нациях! - Лариса возмущённо пожала плечами. – Всю жизнь никто не думал даже! Вот ты, Робик, еврей в чистом виде. Я помесь грека с румынкой. У Сёмки отец русский, мама полячка. Алька украинец был... Царствие ему небесное,- перекрестилась Лариска. – И ещё венгры были у него...
   - А у меня в корнях ещё и армяне,- уточнил Роберт.
   - И теперь что – мы недочеловеки, что ли?- продолжала Лариса. - Что, плохо жили? Причём тут национальность, Робик?
    Роберт положил свои руки на плечи друзей и притянул их к себе. Теперь они стали в круг, обнявшись втроём, словно заговорщики, и Роберт тихо сказал:
   - Так вы же мне, как брат и сестра. И национальность у нас одна – Одессит!
    В этот момент по вокзалу объявили, что скорый поезд Одесса-Москва отправляется через пять минут. Друзья обнялись, расцеловались и Семён   вошёл в свой вагон. Поезд тронулся с места. Семён махал рукой в открытое окно и грустно улыбался. Лариска посылала ему воздушные поцелуи, а Роберт пожимал свои ладони, подняв руки над головой. Они стояли так, пока последний вагон не ушёл с платформы.
   - А что касается национализма,- вдруг задумчиво сказал Роберт, - то он никому из нас не нужен. Он нужен тем, кто исповедует один древний принцип.
   - Какой?- обернулась Лариса.
   - Разделяй и властвуй...

   Семён долго стоял в коридоре и смотрел на пригороды Одессы, мелькающие за окнами вагона. В соседнем купе две солидные дамы обсуждали новости о том, что в каких-то поездах  на полустанках пассажиров “шманали” бандиты, и куда надо спрятать деньги, чтобы не нашли.
   Когда поезд проходил район Пересыпи, Семён вдруг заметил мелькнувшую вдали голубую полоску и понял, что теперь не увидит Одессу и море, может быть, никогда. Проводник вагона включил радио, где звучала песня:

"В тумане скрылась милая Одесса -
Золотые огоньки.
Не горюйте, ненаглядные невесты,
В сине море вышли моряки..."



1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13...
Юрий Дулесов

один со стаканом — такой неказистый дуэт
где б третьего взять пусть такого же пьяного кекса
чтоб в старой квартире где вечно мигающий свет
на пятую точку давить рассуждая о сексе

семь пядей во лбу здесь не нужно... сиди, керосинь —
октановых чисел немного в горилке и те ведь
разбавлены так что клянёшь — хоть чертей выноси —
к тому же — для вкуса — в стакане кристаллы льда-девять

десятая заповедь сделана не для меня
жену бы соседа — не глядя что ноги как спицы
да дюжину пива и вечером трудного дня
в постель завалиться а то ведь без бабы не спится

не спится не спится не спится не спиться бы мне —
пробили «тринадцать» часы... я один в тишине


12 апреля - день всех неистовых
Дорожная Пыль
                Кто оставляет след, тот оставляет шрам

    Сегодня 12 апреля, мой самый любимый праздник – день всех неистовых. Причём тут космонавтика? Да, в этот день человек достиг высоты несколько десятков километров  и скорости 7,9 км/сек. И что? Разве в этом дело? Если бы дело было только в этом, 12 апреля не стал бы праздником всего человечества. Сегодня человечество стало человечеством.
    Сегодня был совершен поступок не за деньги, не за новый путь в Индию, не за власть. Это был подвиг, подвиг в чистом виде. Сегодня человек поступил так, просто потому, что он - человек. Сегодня люди узнали, что они могут быть людьми. И сегодня я скажу. Я помню всё.
    Я помню тебя, неистовый Юра, когда я, маленьким мальчиком в белой рубашке и коротких штанишках с цветами встречал тебя на десятой площадке (так тогда назывался Байконур, а Байконуром называлась «двойка»).
    Я помню тебя, неистовый Алик. Ты не мог подвести товарищей, ты не мог посрамить свою честь – честь русского офицера. Я благодарен Богу, что в последнюю секунду он заставил дрогнуть твою руку, и пуля прошла мимо виска. Ты стал ясновидцем. Теперь эта бабуля-психиатр лечит вас с Гришей Перельманом. От чего? Она - мудрая бабка. Она не знает.
    Я помню тебя, неистовый Вова, красавец, умница. Даже ты, мастер спорта, не выдержал этого: сутки за сутками без отдыха; управление этими чертовыми аппаратами. Ни смены, никого. Я вёл тебя к врачу, я помогал тебе идти, я нёс тебя, но ты все равно умер. Ты оставил меня один на один со всем этим.
    Я помню тебя, неистовый Толя, главный конструктор наземных систем. Ты орал на меня: «Сопляк,  мальчишка! Ты не мог пересчитать базовую чувствительность! Ошибка в 10 децибел?! Ты чокнулся! Где ты нашел Кассиопею? Это не те галактические шумы!» Ты пригласил меня работать вместе.  Ты был чист и честен.
          Я помню тебя, мой неистовый отец, мой верный друг. Ты, который…? И вдруг… «Мне надоело лгать, я уезжаю. Куда? В лес, лесником». Мы встретились … потом… в лесу. Чёрт! Мне тогда надо было стоять на коленях сутками в храме. Только бы ты жил. Но я спорил, о коммуняках.  Идиот!... Боже! Пусть они живут вечно, эти седые, верные идее, эти неистовые. Я - на Байконуре, в музее космонавтики.  «Смотрите»,- говорит мой ученик, - «ваш однофамилец. Ой, извините, это ваш отец? Как вы не похожи!» Он даже не знает, насколько он прав. Он и не догадывается, как страстно я хотел бы хоть чуточку быть похожим на него.
* * **********************************************************
   Я сижу в кабинете. Напротив этот, лощёный, в блестящем костюме.
- Что там, в приемной, за кабанчики?
-Это моя охрана.
- Они защитят тебя от последствий  очередного предательства?
Он молчит. Я ему нужен.
- Послушайте, даже у моей любовницы машина стоит дороже любой, припаркованной здесь… .
- Ты слишком дорого оцениваешь свой член. Такие подарки ему… .
Он терпит. Я – председатель правления банка. Чтобы предавать дальше, ему нужен я.
- Скажи, у тебя были в жизни счастливые минуты? Ну, вспомни, были?
Он хмурится, думает.
-Да, были.
- Скажи, хоть в одном из этих моментов были деньги? Деньги, говорю, были?
- Нет. Странно... Я об этом никогда не думал.
-  Ты предал себя. И  я … . И я… .
Он уходит. Пишу заявление: Прошу уволить меня … .   Пятнадцать лет безумия! Зачем?
                    Вышел на улицу: солнце, птички, лужи. Как хорошо!  Двадцать первый век. И по- прежнему, всё, что действительно нужно человеку: любовь, дружба, здоровье, всё это бесплатно. Да, по-прежнему! Ну, что, судьба? Я свой ход сделал. Мяч на твоей стороне. Давай, не ссы …! Сегодня классный день! Сегодня день всех неистовых! Сегодня меня лучше не трогать!

12 апреля 2008 года.


Иду по жизни неприкаянно...
Галина Дадукина

Иду по жизни неприкаянно,
Как будто дни беру взаймы,
И счастье кажется нечаянным
Среди разрухи и зимы,
Когда бессильны всемогущие,
А всякий вор и пьян, и сыт,
И все грехи ему отпущены,
И устарело слово  "стыд";
И под бесчисленными грифами
Архивы правду стерегут...
Увы, мир не исправить рифмами,
Но хоть украшу, как смогу.

Северные дали...
Игорь Цюприк Якут

Неба дно прогнулось -
Туч груз неизмерен...
Парусом надулась
занавеска двери.
Распахнул.., достала -
духота июля.
Вроде: лета мало -
скоротечно  пулей.
Но жарой замучит -
ждешь дождя, как чудик.
Потому-то - тучи,
как - "пирог на блюде"...
Первые упали -
принимай подарки.
Северные дали...
Климат летом - жаркий.

Грохотнул-пролился...
Посвежело трохи,
город не журился -
хоть такие "крохи".
Заблистал нарядно -
помогли в том лужи...
И на этом - ладно,
где взять, какой нужен...
Широта Якутска -
Питер, в одну строчку.
Также волокутся
пары в "белу" ночку.
Птицы не доспали:
в шоке - нет рассвета...
Северные дали...
И - причуды лета...   

Память - злая штука.
Что за заморочки?
Как "в трубу" - наука...
Жизнь - "как на листочке".
И опять рисует -
 ...то - в Якутске лето...
Помянул - не всуе.
Она, тоже - где-то...
Нас жара случила
в судьбы повороте.
Бесшабашно-милым -
было:  "Я не против"...
Ямочки у Гали,
розовые губки...
Северные дали -
на душе зарубки...


Питер
Дорожная Пыль

Этот старый подъезд коммунальных трущоб,
Эти стены и запах и что-то ещё.
Батарея в  углу и проржавленный штырь,
И прилипший на кафеле рыбий пузырь.

Мне б рвануться на пятый!
Мне бы сдернуть засов!
Там, быть может, распятый
Труп души мой засох...


В этом городе мертвых давно нет живых.
Лишь одни Минотавры дворов проходных


Казак есть состояние души
Игорь Шептухин

Не тот казак, кто, хвастаясь наградой,
На грудь навесил дЕдовских «Крестов»,
Усы и чуб с казацкою бравадой
Всегда продемонстрировать готов.

Кто лихо, заломив свою кубанку,
Кричит повсюду: «Любо!», с пеной аж,
В окопе, сидя, лишь во сне «под танком»,
Забыв совсем, как выглядит «калаш».

Кто водкой разговляясь постоянно,
Горланит за столом «Не для меня...»,
Красуясь сувенирной шашкой с «Анной»,
На фото, под уздцы ведя, коня.

Не тот казак, в ком есть происхожденье,
Не тот, кто смог мундир себе пошить,
Кичясь своим особым положеньем...
КАЗАК ЕСТЬ СОСТОЯНИЕ ДУШИ!

Той, что на бой за други и за веру,
За землю... До конца... Не показнО...
Вставала в полный рост. Была примером.
Как на Руси всегда заведено...





Первая песня
Алексей Сечкин

  В сердце Её облака,
  люди, весна и дорога.
  Нужно успеть Ей так много,
  поступь Её так легка.

  В сердце Её ровный свет.
  Птиц ветер к югу уносит.
  Скорбная девочка осень
  листья роняет Ей вслед.

  Музыка – из тишины,
  из белизны – многоцветье.
  Связанными на столетья
  быть с Ней мы обречены.

  Будут и боль, и полёт,
  ангелов прикосновенья,
  вечность в едином мгновеньи –
  то, что уже не пройдёт.


зов
Татьяна Комиссарова

да что ж такое – снова журавли.
ведь их там нет – ты это знаешь точно.
так, архетип  печали беспорточной,
седой тоски извечное курлы.

но безрассудная душа спешит
вверх по ступеням беспробудно серым,               
а следом дышит духом дикой серы
земля зверей убитых и машин.

сквозь мрак и хаос внятен долгий зов
на юг летящей небывалой стаи,
и крылья сизой стали вырастают
у существа, пропахшего кирзой.

вот такие пироги, или каждому своё
Екатерина Чухонцева
                — Эх я, дурак! Зачем, зачем я не улетел
                с нею? Чего я испугался, старый осел! Бумажку
                выправил! Эх, терпи теперь, старый кретин!          
                (М. Булгаков. "Мастер и Маргарита")      
               
               

над ним смеётся лунный свет, тенями уши удлиняя.
идёт вразвалку наглый кот — навалерьяненный в дугу.
покоя не было и нет. звенят последние трамваи,
и кажется, она вот-вот его окликнет на бегу.
откинет чёлку, хохотнёт призывно и немного странно,
дразня весёлой наготой и будто требуя: смелей! -
и он из дома ускользнёт - хоть стрекозлом, хоть бабораном,
а может, боровом — как той разгульной ночью Королей.

он был случайно вовлечён в громокипящий  туш мажорный,
в котором всё произошло одновременно и всерьёз, -
летя, он чувствовал плечом её бедро античной формы,
топорщил мнимое крыло и не скрывал счастливых слёз.
он вдохновенно хрюкотал и ощущал себя Пегасом,
и даже как-то на лету зарифмовал: Марго - ого!
а дома ждал его причал семейный с плюшками и мясом,
герань в оранжевом цвету и грач, владеющий арго.

за этой женщиной готов куда угодно, кем угодно,
в любой из мыслимых личин и декорациях любых.
но наш добрейший из миров, как неразборчивая сводня,
без всяких видимых причин (на всякий случай) бьет под дых:
без счета в дебрях местных кущ зеленоглазых и не очень,
наяды  дальних островов - сплошь маргариты,  кто ж еще?
он перманентно вездесущ: среди лукавых многоточий
еще мгновенье - и  вот-вот …  мелькнет знакомый пятачок.

и он завоет на луну от вечных мук несовпадений,
тряся козлиной бородой и угрожая кулаком,
но этих сладостных минут вблизи божественных коленей
не променяет ни на что…
«так что там, плюшки с пирогом?
иду, голубушка. уже! куда, скажите, смотрят власти?
летают все, кому не лень».
и как примерный гражданин
нырнет в отважном вираже в свое откормленное счастье,
на подвернувшейся метле – на штурм супружеских перин!


Неторная тропа
Николай Бошинцев

жажда крови никогда
жажда мысли повсеместно
междупутно и окрестно
беспредельная страда

что нам править волшебство
и плясать под дверью храма
если семо и овамо
всё едино ничего

звери ангелам сродни
всё бунтуют всё пророчат
мир в тебе случиться хочет
только руку протяни

прикоснуться свет души
оглянуться тень пустая
книгу белую листая
знак оставить не спеши

Трям.. пам-пам
Юлия Вергилёва

Спой мне что-нибудь. День прозрачен.
Синь небесная в пол-окна.
Я почти собралась на дачу.
Время ехать. Совсем весна.
Шторки, шляпки, цветные плошки...
Ты далёк от моих морок
Спой мне что-нибудь на дорожку -
Много ль там у меня дорог?.

Спой мне что-нибудь.
Я поверю
В сказку. В песенку. В близость душ.
Столько ветра в моем апреле -
Можно верить в любую чушь.
Птицы свищут. Стакан разбился.
Детский щебет. Кошачий вой...
Спой.
Мне важно, чтоб не забылся
В этом гомоне голос твой.


Признание
Елена Роговая

Я обожаю тебя с того момента, как познакомилась с тобой.  Ты был уже не молод, но все еще крепкий мужчина.  Почувствовав меня, ты  даже испугался своей реакции и попытался как можно скорее все позабыть, не зная, что повстречавшись со мной хоть раз,  навряд ли расстанешься.  Я вся в тебе. Я живу тобой. Без тебя меня нет. Я будоражу твою кровь, воспаляю твое тело ,  сознание и фантазии на предмет   нашего будущего.  Ты знаешь все мои  пристрастия. Знаешь, что я люблю сыры, мясные деликатесы, кофе и шоколад. Не откажусь от выдержанного временем бокала красного вина. Все это меня стимулирует и еще больше привязывает к тебе.  Единственное, что меня успокаивает – это море и теплый песок. Со мной твое сердце бьется чаще , а движения становятся  осторожнее и  сдержаннее.  Я  известная личность.  Даже Эрнест Шарль Ласег  посвятил мне немало строк.   Мне не важно сколько тебе лет и чего ты добился в жизни. Мне неважно кто ты и как  твое имя. Главное – мы вместе: ты и я - твоя подагра.




Ворон
Владимир Войтенко
       (Навеяно-
           АРИЯ- "Ворон")

Гром ущелий
            речною рапирой,
Аиром молвы...
Ворон ранен
            норовом
                Мира,
Рвите тени простора рвы...
Берите тираны
              кричащее мясо,
Дарите дикаркам
                экстаз био-массы.
Агония лунных монет-
-"Мир обречён,
               Выбора нет"...
Некроморгер-Ворон
                в шуме ослиных ушей
отринь этот "ТИР"
                купленных торгашей.
Гложет быль "Быть может"
       розовеющих кукол-пажей,
   и краденых ложек...
Раненный ворон,
                сплетай эту белую боль,
"Королевство Кривых"
                цинично идёт за тобой...

      1 МАЯ 2014г.

Лихо
Владимир Войтенко
           (Под музыку "Океан Эльзи".)

Рыхлой рябью вода на Донце,
Табачок-самосад горчит.
С Крымских "курортов" казак-
                рубец на рубце,
-"Лихо"- сказал у печи...
Натворили ироды
                делишек,
Демоны заморские "бузЯт".
Возле "Гуляй Поля"
                полыхают крыши,
Моськи врут бесстыже,
и "чумой коричневой"
                красят поросят.
Атамана Платова
                надо на подмогу,
Чтобы всё вернулось
                "на круги свои".
Чарку гАрной чАчи
                выпивши "С дороги",
Слушал старый воин,
                как плачут соловьи...

   ( Май 2014 )




Сладкая морошка
Мари Соломина

одиночество выращивает тени
без горшка и без полива на окне
и пытается поставить на колени
эту женщину в домашней тишине

чтоб она переползала из ненастья
в многофобную приземистую жизнь
чтобы разные печали и напасти
вырастали небоскребно в этажи

опоздало (хоть немного но фатально)
одиночество с пророчествами зла
эта женщина случается печальна
но свободна и сердечно весела

и цветут себе фиалки на окошке
из-за розы улыбнулся "декабрист"
неизведанная сладкая морошка
непременно прорастает в январи




Отведи меня, улица
Виноградова Евленья
                От смерти нет в саду заветных трав (с)
                ("Аптекарь" В.Орлов)
Отведи меня, улица, на заглохший пустырь.
Там на травы невхожие, как стена в монастырь, -
жёлто-жухлые, вялые, под снега обречённые, -
упаду я усталая, октябрём удручённая.
Волновалась вопросами под цветущими вишнями:
прихожанка? послушница? непутёвая? лишняя?
Не готова я к постригу, только воля замучила.
За собою все мостики посжигала заученно.
А назад-то как хочется! Да, боюсь, не назад...
И во снах всё бормочется про невиданный сад.
Льют там травы нетленные ту же самую песнь?

Мой пустырь, друг смиренный мой, может, сад этот есть?



Постельное бельё, халат, бумаги
Виноградова Евленья

 Постельное бельё, халат, бумаги.
Ах, да, - и тапочки… уложено в пакет.
Где  корвалол?.. Ах,  да, - не надо влаги.
Всё собрано... отваги только нет…
Итак, - аборт. К шести утра в больницу.
Узнать бы (будущее - чёрное пятно)
"чем кончу дней несчастных вереницу?",
и к старцу, в лес. А ночь почти, темно.

"Не открывай, - жена в сенях ворчала,
- покоя нет… шатаются… Володь…"
- Сперва, давай, молись... всё для начала
поймёт тебя и сжалится Господь...
А я ему: " Что делать?... не готова,
хоть пять годков ребёночка звала...
… двенадцать дочери, да - безотцова…
… нет денег… закусивши удила…"
- В грехе погрязла: ненависть к мужчинам –
отца, того, и братьев не простишь.
Душа твоя от злости – мертвечина.
Нет выхода, голубка, .. дело – шиш.
Родишь ты, иль решишься  на убийство –
и так и так придётся умереть.
В случАе первом хоть не так уж быстро…
 Спасай душонку… чай, крещёна ведь…”
- Неправда! Я хорошая, не злая…
 
Со мной, похоже, случай  без дилемм.
... Как в яму провалилась, засыпая…
вот так контакт отходит между клемм.

И мне легко, бездумно, бесшабашно.
В прозрачном киселе резвлюсь щенком.
Ни верха нет, ни низа, и не страшно.
Ворота странные и вензель с буквой “О”
Вдруг слёзы, слёзы, слёзы, слёзы, слёзы…
И “Отче наш…” всю вспомнила и крест, -
(наедине с собою не до позы), -
как будто бы я век из этих мест.
Тепло и нега растворились в теле.
Ликую от объятий, - так никто
не согревал… Сознанье  тлеет еле…
и нет понятий прежних. Но зато
то ликованье не сравню ни с чем я.
Что страсть и сытость на горе из шуб!?

- ТЕБЕ  ПОРА.  ИЗВЕДАЕШЬ  МУЧЕНЬЯ..
ВСЁ  ВПЕРЕДИ  ЕЩЁ… ПОРА...
                ...и я дышу…

Дочь надо мной в слезах. И давит, давит
на грудь, на сердце. Рвота мне в лицо…
- Ах, девочка моя… куда... куда мне?
Здесь не хочу… там хорошо… с Отцом…
И снова я, как в киселе брусничном...
тепло от горла ручеёчком … Вдруг
раскрылась грудь, - рывок!... Как непривычно…
большие крылья, - крылья вместо рук!
… Ах, для чего сюда я, (как пустынно…)-
ужели только ради этих крыл?
Навстречу ангел ( как же его имя?!)...
с букетом лилий… значит, - Гавриил…

- Я  ПОКАЖУ  ТЕБЕ,  О  КОМ  МОЛИЛА
 ТАК  МНОГО  ЛЕТ  У  БОГА,  -  И...  УБИТЬ!?

У ног моих (с восторгом проследила,
а к сердцу тут же протянулась нить)
плескалось… вижу: голова в кудряшках,
два белых крылышка и карие глаза.
И снизу с любопытством та мордашка…
поверьте, я не знаю - как назвать…

На голос-крик: ”Да что же это, мама!
Ты умерла? Прошу, - очнись, очнись!” -
и давит, давит, давит грудь упрямо…

- Да, Ника, да…               
                и победила жизнь.




Как странен мир...
Владимир Фокас 2

ПОВЕСТЬ О ЧЕЛОВЕКЕ И ВОЛШЕБНОЙ ЛОШАДКЕ...

«... Я скачу на деревянной лошадке 
По  сугробам  без  пальто  и  без  шапки»...
   
(Из старой бардовской песенки)

ЧАСТЬ I – ВОЛШЕБНАЯ ЛОШАДКА.

Глава I – КАК СТРАНЕН МИР…

Какое там «скачу»… Увы, скорее
Тащусь, бреду… Мне б песенки иной
Слова твердить – честнее и вернее
Слова той песенки… Чего ж такой больной

День нынешний?.. И вечер, что восходит,
Безмерно пуст, и в этой пустоте
Дрожит озноб, а холод так и бродит,
Шепча слова и песенки не те:

«Эх, скакали мы с тобой, летели вдаль стрелой,
Искры сыпались с булыжной мостовой,
А теперь плетемся тихо по асфальтовой –
Ты да я поникли оба головой…»

Тебе не нравится? Молчу… Кому ж такое
Понравится?… Вот взять бы и разбить
Все зеркала – и думать о покое,
А все излишнее убить, изжить, избыть!..

Иль взяться крепко, дружно, как, бывало,
Я брался ранее, и с головою влезть
В короткий миг извечного Начала,
Который лишь сейчас и только здесь,

Где поиск – грех, идея совершенства –
Бессмыслица, и дать себе обет:
Достичь нирваны - вечного блаженства -
Где нет тебя, нет мира, Бога нет...

Забыть других и ВСЁ, что составляло
И жизнь, и труд, и дней водоворот,
И боль утрат – и, став безмерно малым,
Забыть! Забыть!!. – в надежде, что придет

Покой и просветление… Пустое!
Твердишь, твердишь: «Ушел… Совсем ушел…»
Уйду, конечно – в Небеса Покоя
Уходят все: пришел, потом – ушел…

Оставить все и в самоугасаньи
Утратить память мира, где всегда
Природа чувств есть Высшее Касанье,
Где молодость, сугробы, города,

Где мы неслись, не чувствуя мороза,
Без шапок, рукавичек… Был тогда
Иным мороз, иными были слезы –
Светлее нынешних… Ах, слезы – не беда,

Мороз – не враг, а ветер – не помеха!…
Ты помнишь, милая, как мы с тобой вдвоем
Скакали вдаль, и радостное эхо
Скакало вместе с нами: «Эх, живем!..»

Как ты легка была, как сказочно прекрасна,
Моя Лошадка! Сколько мы с тобой
Прошли дорог, коварных и опасных,
И покорили царств, и как на бой

Тогда рвалИсь.… Как жгла несовместимость
Добра и Зла… Как в сумерках времен
Не Истину искали – Справедливость,
Любовь и Верность... Где он, этот сон?

Куда мы делись? Поредела грива,
И чистый звук серебряных подков
Не греет сердце, где ползут неторопливо
Туманы зябких черно-белых снов…

А шарики!… Ты вспомни, как любили
Мы их воздушность, круглость… Где теперь
Они живут? Как мы о них забыли?
Где потеряли? И зачем закрылась дверь?

Их нет, тех шариков… Дороги так унылы,
И тело износилось, и слова,
И мысли, и почти угасли силы…
А лица, лица! .. Впрочем, ты права –

Ворчу, брюзжу… Неверье и усталость,
Погода, возраст, чей-то хмурый взгляд,
Иль сглаз, иль шепоток, а проще – СТАРОСТЬ…
Кого винить? Никто не виноват…

Пойдем, родная… Солнышко восходит,
И будет хлеб, а может, и вино...
Ты вновь права: кто ищет, тот находит,
Найдем и мы – иного не дано…

***

Шанти
Алёна Лёшина

если тихий шёпот похож на крик,
если стала вдруг не нужна весна,
если делит надвое всё внутри
война,

если мир потерян, не добр, не цел,   
на кусочки хаосом разнесён,
только голос сердца прими за центр,
и всё,

если стали  ближние вдруг лихи,
если веет холодом тьма зрачков,   
только птиц небесных корми с руки,
волков

бесполезно потчевать, - смотрят в лес,
свежей крови требует их нутро,
тех, которых точно попутал бес,
не тронь

им - дорога долгая, дикий тёрн,
им - судьбу до гулкого дна хлебать,   
только небо знает, что их спасёт...
судьба

нам с тобой - иная, не плачь, сестра,
нам суровой ниткой разрывы  шить,
нам бальзам готовить для рваных ран   
души
 
нам с тобой о мире молить, шептать,
если так сегодня зовётся бог,
пусть вернётся он,
тихо-тихо так,

шанти  шанти  шанти
любовь   
_______________________________________
Шанти (санскр.) — мир.


Как странен  мир! Откуда тот порядок,
Что изначально дышит и живет?
Вот этот – добр, а тот – безмерно гадок,
Один – умен, другой – наоборот?…

Мир горек, кисл, солен, порою сладок…
Есть мир людей, мир звезд и мир цветов,
Есть мир камней и вод, есть мир Лошадок,
Мир пирамид и мир волшебных снов,

Мир тайных слов, прозрений и мечтаний,
Мир старых кухонь, мир вчерашних щей,
Есть мир любви и мир холодных знаний,
Есть ты и я… Есть мера всех вещей…

Жизнь так ЗАГАДОЧНА!… У мира  Человеков
Есть тень, есть отражение, и в нем
Лес рубит заскорузлых Дровосеков,
А Волк и Заяц бегают вдвоем,

И ловит Кот усатую комету
За пышный хвост, и где-то до утра
Поет Вода, а утром к Магомету
Спешит к намазу древняя Гора…

Есть много всякого, да мы не замечаем –
Спешим, бежим… А нет бы - постоять,
Понюхать, подойти с другого края,
Решиться и лизнуть, как в детстве…

Не узнать нам мира этого... Я думаю, познанье –
Не мысль, не разум; в грохоте машин
Нет истины, а в разуме нет знанья –
Лишь мешанина следствий и причин…

Не возражай!.. Я помню, что читали –
Так долго, так прилежно… Что с того?
Читали много – мало так узнали
И не умеем, в общем, ничего…

И не сумеем… Думаю, причина
Финала этого достаточно проста:
Нельзя потребовать того, что не по чину –
Лишь пустоту рождает пустота…

Ты понимаешь? Деланье Великих
Есть ТАЙНА… Несуетность… Тишина…
Есть передача смысла… У Безликих
Иная цель, но вычерпать до дна

Колодец Мудрости – бессмысленное дело…
Дойти бы лишь… Коснуться… И тогда
Заговорит Душа и смолкнет тело…
Вот мы идем – как будто в никуда,

И все стараемся понять, и собираем
Из мелких камешков пленительный узор,
И чертим карты, и сдаем, и вновь играем,
Не зная правил… Кто-то до сих пор

Еще не понял меры отношенья
Ума и Духа, и чем более умен
Желающий достигнуть просветленья,
Тем путь трудней, тем дольше бег времен…

Опять я заболтался… Что ж, бывает,
Молчу, молчу… Ты знаешь, иногда
Так нужен тот, кто просто ПОНИМАЕТ,
Хоть и молчит – как лес или вода…




Одуванчиковый чай
Петра Калугина

Это как сдуть одуванчик во тьму:
Краткая зримость печали.
Это как сердце поведать уму
В тихой беседе за чаем.

Темная комната, маленький свет,
Ночи бессонная арка.
Бедная химия трех компонент –
Сахар, вода и заварка.

Вечная магия трех компонент…
Сердце, ты веришь ли в Душу?
Ум разливает по чашкам ответ,
Первым вопрос обнаружив.

Ум объясняет, даёт имена,
Рамки толкает всё шире...
Это дрожит, затухая, струна –
Всё, чем ты был в этом мире.

Всё, что ты помнил, забыл, не успел
Сделать, сказать на прощанье...
Белые души срываются с тел,
Тонкие стебли качая.

Кто-то навстречу. Знаком силуэт.
Ветром влечет к силуэту.
Это как сдуть одуванчик во свет –
Облаком встречного света



родина
Евгения Костюкова
-1-

высоко – слову низкому не достать,
далеко, но на этом свете,
существует домишко сто двадцать пять –
в нём тоскуют двухъярусная кровать,
домовой и тайник в паркете.

нет причины – помчаться сейчас туда,
где плетёт паук-завсегдатай
подвесные посёлки да города,
на крылечке горит светлячков слюда,
чик-чирикает призрак сада…

но когда в электричке услышу "дед",
мальчуган мне уступит место  –
я рвану в ту обитель, где смерти нет.
распахнётся тайник, излучая свет,
из него улыбнётся детство.

-2-

страхами нарисованы,
речью невыразимы:
волки среди ракит,
папин ремень и клоуны
(виделись мне под гримом
клыки).

добрая фея (бабушка)
чудо пекла под песни
(где-то фырчал винил)
и ворковала радужно: 
"скоро христос воскреснет!"
дом был.

дедушка вечно с марками,
словно с детьми, возился,
кактусы разводил.
даже вороны каркали
(в нашем дворе) красиво.
мир был.

родина – неприметная,
родина – не с плакатов,
родина – без камней,
родина – что не предана –
ладно горит лампадой
во мне.


эвтаназия
Евгения Костюкова

ну где, сказитель, что-нибудь своё:
где ночь, в которой можно застрелиться,
где эльфы на ромашковых ресницах,
а на полях тетради – вороньё?!
ты в 37 по-прежнему стоишь
и смотришь в несгораемое небо.
оно, что сейф, хотя на ощупь – слепок
с того, о ком молчишь, кто ликом – тишь.
так просто, скинув туфли, побежать
в себя по раскалённому асфальту.
котяра подворотен станет сальто
проделывать, вонзая хвост-кинжал
в солёный воздух, липкий от медуз.
фламинго-месяц выгнется устало.
бесовки, с милосердием весталок,
в клубок смотают нитевидный пульс,
а эхнатон, похожий на христа,
прошепчет "отче наш", ты не подхватишь,
ворочаясь от боли на кровати –
кровоточит над рёбрами звезда.
пытался с-прыгнуть, сделав ход конём,
но пешки дышат клеточным законом.
бессонный фрейд – измученный ребёнок –
тебе из лёгкой бездны подмигнёт.

------------

Живет на Урале девчонка...
Юрий Хохолков

Короткая русая челка
Откинута взмахом руки…
Живет на Урале девчонка,
И пишет девчонка стихи…

Мы только в обыденность верим,
Живя в казематах квартир,
Но настежь распахнуты двери
В её удивительный мир,

Где степь освещают зарницы,
И где на утесе крутом
Мечтает Драконья Царица
О чем-то… А, может, – о ком…

Где, в лёт уходя от погони,
В серебряной призрачной мгле
Храпят длинногривые кони,
И всадники гнутся в седле.

Где звёздами выстлано поле,
А небо – в дымящих кострах,
И где в камышовой неволе
Живет перепуганный Страх.

В том мире у каждого рода
Есть предназначенье своё,
Там мы не царим над природой,
А просто частичка её.

Там чувства острее и шире,
Там ночью в полнеба луна,
И в этом мерцающем мире
Одна лишь хозяйка – она.

Захочет – помчится волчицей,
Сливаясь с росистой травой,
Захочет – полночною птицей
Скользнёт над твоей головой…

Входи, тебе будут здесь рады,
И скажут – Бери, всё твоё…
Вот только не надо неправды –
Одна лишь крупинка её –

И мир разлетится на части,
Осколками в бездну скользя…
Девчонке так хочется счастья,
А счастье придумать нельзя.

-------------

революционная...
Автор Произведений

Участи не ждущая иной,
На телеге с прелой вонью хлева,
С выпрямленной гордою спиной,
К месту казни едет королева.
Как самоуверенны враги -
Слезы не подарит им Пандора?
Челюсть, Робеспьер, побереги
Вечером восьмого термидора.
Жаждет обезумевших толпа
Вылакать до дна чужое горе.
Молода, красива и глупа -
В этом и виновна, кто же спорит?
Щедр у революции улов…
Слезы душат, в горле закипая,
Взгляд летит поверх людских голов
К месту заключенья шалопая.
Ото сна вспотел его висок,
И на ручке пухленькой два шрама.
Затерявшись, плачет голосок
В сводах Тампля: - Мама, мама, мама.
Не найти позорнее страниц…
Революционных скупость строчек:
Сын был забран, мать упала ниц,
Сжав руками шелковый чулочек
Короля. Пусть только будет жив,
В голос распевает Марсельезу.
Ложью подлой насмерть окружив,
Мысли не пришло головорезу
Дать на растерзание бродяг
Малыша – так Господа не гневай…
Сущий королеву ждет пустяк:
Умереть сегодня королевой.

--------------

Камбала
Мария Крамер

Заколачивай гвозди молний,
Небо, в крышки морей по шляпки!..
А меня не колышут волны,
Я валяюсь на дне, как тряпка;

Рыба-профиль – никак не больше,
Рыба-солнце – никак не меньше;
Только выпучен глаз на толщу
Непроглядной воды кромешной,

И ни брюхо кита, ни днище
Корабля не тревожит взора…
Черта с два – никому не пища
Та, кто видит изнанку моря!

Как Атлант, неподъемным грузом
В блин раскатан почти до дырок,
Я лежу, я хребет без пуза –
А на мне – вся свобода мира:

Все ветра, паруса да мели,
Рифы, штормы да ураганы…
Глубина ведь на самом деле –
Высота. Только вверх ногами… 

---------------

Танцы Синей Гусеницы из цикла
Алёна Голуб
~
Алисе
~
Ты думала, в норке у Кролика душно и сыро,
а вышло довольно чудесно в пределах Страны.
Да кто ты такая, чтоб брезговать трубками мира? –
ну, или затяжкой за дружбу и против войны?
Запомни, не каждая пешка идёт в Королевы,
и козырь – не всякая карта, где красная масть;
и ты зачастую от курса уходишь налево,
давно уже зная, куда бы хотела попасть.
Но нужно ответить, когда на часах ровно восемь,
и в детском стишке повстречается слово не то,
и синяя бабочка спросит:
Детка, ты кто?

~
От-ЧАЯ-нное
~
Без затяжки новеньких не встречают.
Выпить яду проще, чем выпить чаю.
Если ты не Кролик, получше прикинься белым.
Это между делом.

Тут не всё так страшно, но легче играть без правил –
всё равно съедят того, на кого поставил,
ибо выше тот, кто держит тузы и кассу –
и летят фламинго в отпуски первым классом,
а ежи в крокете питаются свежим мясом.

В окружении жженья, блаженным глаза разуть бы,
чтоб в улыбке монстра острые видеть зубы.
У Чеширского есть улыбка и нет урчальника.
Это так, для «чайников».

~
Гусеница советов не даёт
~
Я живу здесь давно. Воплощаюсь то сном, то трамваем,
и не лезу в политику, истину зная простую:
этот мир не такой. Но ведь где-то же чудо бывает,
и законы природы здесь более полно трактуют.

Взгляд поверхностно скуп и глубинное кажется внешним –
вариантов так много, что выбор заметен не сразу.
Кто-то пряники ест, кто-то нервно жуёт сыроежку
или просто печеньку – приход здесь у каждого разный.

Здесь кому-то Кобейн, а кому-то, простите, и Будда;
здесь гранитными лбами таранят чугунные двери;
и ненужного нет – гармоничность и хаос абсурда
глубоки непомерно, пока их никто не измерил.


Просека
Полежаев Сергей

Вырубка, просека, засека .
Мощный энергопоток.
Vиповских мачт опасайся ка –
Держат небес потолок.

Лезвием страшного ножика
Правится жизнь на кону.
Только до пьяного ёжика
Дела здесь нет никому.

Выпить ему б анальгетика,
Снять оглушающий стресс.
По х.. ежу энергетика
И не понятен прогресс.

За полосою терновника,
Словно упавший колосс,
В грязных обломках коровника
Спит разорённый колхоз.

В крайней избушке до вечера
Дед керосинку зажжёт,
Дверь приоткроет доверчиво-
Ёжика пьяного ждёт.

Вянет брусничная бусинка
В щёлке меж досок стола.
Дедушке с ёжиком грустненько-
Просекой жизнь утекла.

Ноябрь 2012г.Тверь.

Боевой подруге
Виталий Помазан

Здравствуй, что ли,
                подруга моя боевая!
В твоей камере смертников душно и пахнет ладаном.
Знаешь, каждый по-своему счастье себе добывает,
и по-своему знает,
                что надо нам.


Боевая подруга, мечта бунтаря, медсестренка в санбате,
будь спокойна –
                тебя оправдает любой трибунал,
каждый знает, что верность нас только горбатит,
а у вольной души своя правда, своя глубина.


«Идеалы» - вообще устаревшее слово.
Не расстреливать же человека за архаизм?
Только знаешь – и дружба стоит на каких-то основах,
убери их – все к черту разрушится,
                канет вниз.


У меня в спине нож, но на нем не твои отпечатки.
Не изменник, а просто женщина –
                дело раскрыто, Ватсон! -
Комиссарша, бесстрашный чекист,
                как простая мещанка,
сдалась перед тем, кому многие жаждут сдаться.


Наш абстрактный марьяж рассыпался в этой сдаче –
засвечены явки, известен прикуп –
                два в гору, один под ребро!
Но лучше всю жизнь в одиночку взрывать поезда, чем
признать,
          что моя война – это просто ломанье дров.


Не осудят тебя ни друзья, ни враги, ни Партия,
не вынесет приговор
                ни один здравомыслящий.
Ты сама дала старт,
а тебе ли не знать, как стартовый
вдруг становится финишным
                – стоит лишь дуло выточить.


Ты – сама свой судья, обвинитель, палач и прозектор,
а сердца иногда после смерти
до старости бьются.
Только я отойду, отмотаю обратно кассету,
и умру за идею один.
Меня ждет миллион революций!

......................

Каламбурит судьба,
                а в эмоциях столько ереси!
Помнишь, я тебя встретил
                посреди грязных: кухни
                и января?
Я подумал тогда –
ты, последняя, кому я бы доверился.
А сейчас боюсь,
что последняя, кому доверял…



Читай стихи...
Светлана Митина Конопляник
            

  Грустишь, что мир несовершенным создан,
  Что за грозой опять спешит гроза...
  А ты почаще вглядывайся в звёзды,
  Ведь звёзды - это Вечности глаза.

  А ты почаще слушай голос моря,
  Пусть искаженный записью кассет:
  Он шепчет, что не бесконечно горе,
  И что конца у этой жизни нет!

  Читай стихи - они живят, как воздух,
  Они - лучи любви средь темноты:
  В них плещет море и мерцают звёзды,
  В них всё, чем жил и всё, чем НЕ жил ты!


В фокусе жизни. Записная книжка - 11
Наталья Коршакова-Марон

7.

М О Й    П А У К

«Паук!  Звучит-то как  –  почти как «государь».  А приглядишься  –  да не, паучок..»  Как-то давно у меня в ванной, в дырочке под стиральной машиной «Алесей» жил паук.  Я стала замечать, что он реагирует на то, что случайно попадает в пределы его видимости, выскакивает и набрасывается, думая, что это добыча.  Я назвала его Платон и стала носить ему мух и жирную пищевую моль, осторожно бросала у входа в норку на паутину, и звала:  «Платончик, ты где?»  Он выпрыгивал, хватал жертву, и утаскивал в свою норку.  Даже когда просто заходила в туалет и включала свет (а ванная и туалет у меня совмещенные), он вылезал и смотрел на меня, блестя глазками.  Я на унитазе сижу, а он смотрит, любуется.  Так и жили.  Потом он, наверное, умер, пауки ведь долго не живут, и его его сменили другие.  Но все равно, я всех их звала "платончиками" и кормила мухами.  Оказывается, при желании  –  и с пауками можно подружиться!
 
8.   

Н Е Д О У М Е Н И Я

Позвонила знакомая, сообщила, что у нее траур:  хомяк умер. 
Честно скажу, не знала, как ей сочувствовать, потому что не умею скорбеть о смерти хомяков.  Вообще неясно, зачем они там живут в своих стеклянных банках?..  Так что мне не совсем понятно, когда умирает хомяк, и что такое траур по хомяку.  Но мне понятно, когда умирает кошка, когда умирает собака...

10.

«ГОВОРИМ   И   ПОКАЗЫВАЕМ»
Один сюжет этой передачи был посвящен… не поверите!  –  собакам «короля эстрады» Киркорова.  Не сомневаюсь в том, что зрители удостоились великой чести!  Собакам Киркорова, двум кобелям, подвесили на ошейники камеры, и они бегали «по дубовому паркету и персидским коврам» (слова ведущего), в общем, вели обычную светскую жизнь, как и подобает собакам «звезды».  60 тыс. рублей ежемесячно у «звезды» уходит на прокорм своих питомцев, к тому же между делом приходится отбирать собачью еду у служанки, выгуливающей собак.  (Может, служанка не доедала?)  А дальше  –  самое интересное(!) дальше голос диктора Леонида Закошанского:  «Вот так смотришь…  и понимаешь, кем бы ты хотел стать в следующей жизни».  После чего на сцену выносится миска с собачьим кормом, вежливо выпрошенная у «поп-звезды», все пробуют и хвалят.  (Немая сцена...  Без комментариев…) 


17.

Нашла в инете!  «Если в слове «ХЛЕБ» исправить четыре буквы, то получится  -  «ПИВО». 

22. 

И последнее на сегодня.  Вычитала где-то такую фразу: «Старость – это когда не можешь помыть пятки в раковине».  Очень сильно удивилась.  Пошла пробовать!



Serp. биография солнца
Вокс Попули

 один мужчина в полночь
 вдруг принялся.. рожать
 о как он звал на помощь
 /всерьёз.. не надо ржать/

 его крутили корчи
 весь криком исходил
 и где-то к часу ночи
 он.. глобус вдруг родил

 лежит молчит и смотрит -
 вот индия.. кавказ..
 а там на обороте -
 канада.. и техас

 а вот внизу подставка
 и пумпочка идрить
 такого даже кафка
 не мог себе приснить

 мужик не понимает
 мужик как мышь вспотел
 он глобус обнимает
 /да где ж я залетел/

 встаёт он как лунатик
 и к зеркалу идёт
 а там.. уж будьте-нате
 всё точно.. ё-моё

 как будто павел глоба
 глядит на мужика
 да он же тоже глобус
 попиленный слегка

 но та же морда шаром
 и пумпочка и цвет
 каким же он макаром
 жил столько зим и лет

 и прыгнул он с балкона
 и в небе стал кружить
 стал глобусом законно
 и только начал жить

 а сын мычит в оконце
 папаня! брекеке!
 /папаня - значит 'солнце'
 на детском языке/

 и пумпочкою тычет
 подставкою стучит
 и азией курлычет
 и африкой кричит

 он вырастет конечно
 и если всё поймёт
 с балкона прям как папка
 отправится в полёт

 пускай ему неймётся
 пусть чешется моссад
 но вырастет и солнцем
 взовьётся в небеса

 сотрутся все границы
 на пузе на боках
 исчезнут все столицы
 облезут словно прах

 и тоже он взовьётся
 как взвился вверх отец
 и станет в небе солнцем
 и тут всему конец

 © Copyright: Обыкновенный Серёжа, 2009