Вон в сторонке божий храм
Виден одинокий.
В.А. Жуковский
Он стоял здесь давно, золотясь в поднебесной прохладе,
Посредине села, да у тех ли базарных рядов,
Он стоял здесь не хуже, чем главный собор в Цареграде,
И держал бы осанку на стогнах любых городов.
Он стоял величаво, ухоженный лептой народной,
И, как белый Архангел, вздымался над грешной землей,
И зимою и летом, мерцая во мгле непогодной,
Он держал свою вахту, как верный собрат-часовой.
А во дни торжества он, как птица, и гордый и вольный,
И царил, и парил, не жалея воскрылий своих,
И гремел голосами, и грохал жезлом колокольным,
И вовсю распускался хвостом перезвонов цветных.
И стоял он, бессменный, у каждой незримой печали,
И любые восторги он гласом своим освящал.
И под знаком его здесь рождались, любили, хворали,
И под знаком его покидали сей грустный причал.
Но пришли времена, и замолкли здесь медные гулы,
И поднялся над ним растревоженный галочий хор.
И свернули ему динамитом кирпичные скулы,
И сорвали с него золотой поднебесный убор.
А потом, в сенокос, когда сохли болотные кочки,
Подогнали к нему, как волов, тягачей поутру,
И вкатили туда – под него – громоносные бочки,
И под стены его грозовую пустили искру.
И закончился век той пресветлой земной эпопеи,
И навеки ушла та лебяжья пречистая стать.
И лежал он в пыли, как виденье погибшей Помпеи,
И тот горестный прах чернобыльником стал зарастать.
А потом сюда вновь подвели гусеничную тягу –
И убрали тот прах в самый дальний болотный карьер.
И теперь здесь горят, услужая всеобщему благу,
Вымпела на шестах да рекламы из ярких фанер.
Только снятся порою удары вечернего звона,
И над сердцем моим золотой проплывает хорал.
И храню я, как память, те притчи царя Соломона,
Что когда-то я там, среди мертвых камней, раскопал.
И пускай моя песня воскурится славой свободной
И восходит, как миф, на высокой волне ветровой...
Он стоял здесь, как свечка, пред ликом земли непогодной
И держал свою вахту, как верный собрат-часовой.
1982