Дороги, ведущие в пропасть,
В душе прочертили пунктир.
Парижская злая трущобность
Тенями ложится на мир.
Там. в доме, от вечности старом,
На лестнице тёмной, один,
Всё дышит хмельным перегаром
Великий писатель Куприн.
Он смотрит сухими глазами
На тёмный и грязный подъезд,
И рад бы залиться слезами,
Да слёз этих нынче – в обрез.
Косые татарские скулы,
Раскосая боль на лице.
Он сгорбился пьяный, сутулый
И грезит о близком конце.
Ни встать, ни уйти нет охоты,
Тупая бесцельность в душе.
Но снизу торопится кто-то,
Он близко, он рядом уже.
Руками в нелепости машет,
И ахать готов, и страдать.
Кричит:
- Встань же на ноги, Саша,
Нельзя так себя распускать.
И горько цедя междометья,
Мешая их с матом. хмельным,
Куприн отвечает:
- Поверьте,
Я кончился,
Я аноним.
Сейчас, только на ноги встану.
И сразу пойду на вокзал.
В России – небесная манна
И светлый небесный хорал.
Там жизни великая трезвость
Целует любовно в плечо,
Там нет этих пошлых подъездов,
Пропахших кошачьей мочой.
Настала пора расставанья.
Зовёт меня берег другой
Вгляделся в пришедшего:
- Ваня!
Ах, Бунин, прости, дорогой.
Я пьян, но душа повернула,
Бесцельная, к русской тоске.
Он встал, и впервые блеснула
Слеза на небритой щеке.
Неведомый возглас печали -
В кипенье похмельных седин.
Плетётся в советские дали
Великий писатель Куприн
Глядит из вагона он строго,
Старик в полудетском пальто,
Но там, на московских дорогах,
Его не узнает никто
Другие кометы пунктиром
Летят по безумию книг.
Не вспомнят, что был он кумиром,
Лишь вычеркнут, как черновик.
Рафаэль-Мендель
21 марта 2014г.