А в джунглях дорогого Индостана
Удавы очень выросли в длину.
Шакал Табаки выбился в Шер-Ханы
И развязал столетнюю войну.
Теперь его не то чтобы боятся,
Но избегают: запах – не того...
И только обезьяны веселятся,
Бездумно голосуя за него.
Они визжат и щёки надувают,
Сомкнув тесней хвостатые ряды,
Как будто стяги, гордо задирают
Свои патриотичные зады.
Слон Хатхи стар, но, как его учили,
Трубит подъём, за что его бранят,
А коршун Чиль вчера подался в Чили:
Свободы захотел для коршунят.
Медведь-шатун с охоты не вернулся,
Теперь везде полно кабаньих рыл,
А волк Акела сильно промахнулся:
Не вовремя про мир заговорил.
Где нашей вольной стаи честь былая? –
Кто был застрелен, кто ушёл в бега.
Да я б сама рванула в Гималаи!
В Килиманджаро! К чёрту на рога!
Лишь бы глаза не прятать виновато
И не завыть от боли и тоски,
Не слышать по ночам, как брат на брата
В безумье точит когти и клыки.
Уж новые обиды наготове
И старая соседская вина…
А я ничьей совсем не жажду крови,
Хоть я черна, и жизнь моя черна.
Похоже, тут я скоро одичаю:
Ещё немного – буду есть траву.
Мой Маугли! Я по тебе скучаю,
Но я тебя обратно не зову.
Пускай к другому ты прибился стану,
Всегда тебя в молитве помяну.
…А вот и радость: в джунглях Индостана
Удавы очень выросли в длину.