Плывя по бытию в парнасовой гондоле
в рывках вперёд с волною не синхронно,
в антрактах песенных я думаю всё доле
о нём, в ладью вдруг прыгнувшем Харона.
Маршрут он заказал до Стикса,
едва тридцатилетия достигнув.
Непонятость, должно быть, здесь причина
в желанье всё объять одною лишь иронией.
И смех его ребёнка и мужчины
раздавлен болью в нём нарушенной гармонии.
Боль эта – как призвание, профессия,
даёт она с тьмой свету равновесие.
Одной иронией не справился он с адом
и счёл борьбу нестоящей излишней
с судьбой продажною, повёрнутою задом.
Он плоских не уваживал умишек,
у сильных не просил аудиенции,
добившихся парнасовой Венеции.
И полпути проплыв в парнасовой гондоле,
с моей гондолой шедшей параллельно,
решил он, петь уж невозможно боле,
халтурой – заглушаемый - елейной…
Но Летой в принесённых честно грузах
найдут его особенную музу.
С игрою слов и мыслью – режиссёром,
с калейдоскопом ярких декораций.
Избитые не встретите в них зори.
Поймите божество ассоциаций!
Маршрут он заказал до Стикса,
едва тридцатилетия достигнув.
------- . ------