Меня будил настырный лучик,
Ждала молочная еда,
А следом бабушкино: «Внучек,
Поди, пожалуйста, сюда!»
Я приближался неуклюже
С извечным отзывом «Сейчас!»
И, головой кивая, слушал
Нехитрый бабушкин наказ:
За пять минут убраться в хлеве,
Домашним птицам дать зерна
И в магазин слетать за хлебом,
Потом быть вольным дотемна.
Со вздохами в разгаре лета
Пускала бабушка за двор:
«Ан прохудились сандалеты.
Что скажут люди? Стыд-позор!»
А люди мне в глаза смотрели
Иль шли спокойно впереди.
Для них я был таким пострелом,
Каких вокруг хоть пруд пруди.
Цыганка матерно и звонко
Вовсю молола языком,
Ведя за шкирку цыганёнка,
А он, сердечный, босиком.
Я, размышляя, морщил губки
И мог немедленно решить,
Что были б ноги, без обувки
Вполне на свете можно жить.
Но очень скоро и забавно
Пришла нежданная пора:
Явились в спальню с дедом бабка
И разбудили в пять утра.
Они помедлили немного.
Дед потрепал волос копну.
Потом задрать велели ногу –
Верёвкой смерили ступню.
И дед сказал: «Спи, поросёнок!» –
И чмокнул весело в чело.
Они ушли, а я спросонок
Так и не понял ничего.
И через миг закрылись сени.
Ведь надо же! Представить лень,
Что было просто воскресенье,
А значит, был базарный день.
Они пришли почти к обеду,
Внесли пахучий каравай.
И бабка тут сказала деду:
«Ну что, родимый, доставай!»
Я на мгновенье замер в шоке,
Готов кричать на целый свет,
Как показались из кошёлки
Носки прекрасных сандалет.
Сверкала и хрустела кожа –
Как раз на зависть всем друзьям…
Я без привычки – осторожно
Бежал между бугров и ям.
Шла заодно к ногам притирка
В безумном беге по траве –
Так, что плясала бескозырка
На обалделой голове!
С особым смыслом и серьёзно,
Но всё же как бы между дел
Я говорил: «Смотри, Секрёжка!»
И он смотрел, смотрел, смотрел.
И подзывал сестрицу Свету
Сказать с завидным блеском глаз:
«Ему купили сандалеты…»
И я устраивал показ.
И поправлял застёжку пальцем,
Чтоб смысл особый соблюсти.
Чего уж там, пошли купаться!
Как было радостно идти!
Я пел по-бременски куплеты,
От счастья просто дуралей.
Серёжка молвил: «Сандалеты,
Наверно, стоят пять рублей?»
«Не знаю, может быть, дороже, -
Я говорил, как Геку Чук, -
Они, смотри, из чистой кожи,
Подошва – чистый каучук!»
Серёжка клял свои ботинки –
Ему, мол, в них нехорошо.
И уступал он мне тропинки,
А сам сквозь град репейный шёл.
Я расцветал, как незабудка
От рвенья друга услужить,
Себя отметя, что с обувкой
На этом свете лучше жить.
Мой друг уже купался, я же
С утра желал движенья вод.
Слонялся, ржал, визжал на пляже
Не замечавший нас народ.
Я был в полёте каждой жилкой,
Хотя лишён, понятно, крыл.
А сандалеты бескозыркой
С особой нежностью накрыл.
И, оттолкнувшись посильнее,
Я прыгнул в воду животом
И в ней торчал до посиненья,
Всю прелесть жизни видя в том.
Я счастлив был по той причине,
Что вот уже почти пять лет
С Серёжкой мы неразлучимы,
Как будто пара сандалет.
Мы вышли, полные веселья,
Из взбаламученной воды
И у вещей по-царски сели,
Собой и всем, что есть, горды.
Так хорошо бывает в цирке,
Когда кругом и смех, и свет…
С песка я поднял бескозырку
И не увидел сандалет.
Ползла букашка по песочку,
Туман налазил на глаза,
И возле ног, поставив точку,
Упала крупная слеза.
Меж пальцев чувствуя песчинки
И ощущая в горле ком,
Я шёл обратно по тропинке,
Как цыганёнок, босиком.
Больней мне не было от ссадин –
В душе моей царил разлад.
Ну а Серёжка плёлся ссади,
Как будто в чём-то виноват.
И причитала бабка сухо
О том, что этого ждала,
Что мать моя – земля ей пухом –
Уж очень рано умерла.
Другие бы задали порку,
Такой устроили бы стресс!..
Но дед у бабки взял пятёрку
И с мокрых глаз моих исчез.
На редкость праздничным, под мухой
К вечерней дойке прибыл дед.
Я взял с большим стыдом и мукой
Вторую пару сандалет.
Эх, сандалеты! Сандалеты
Я расцеловывал тайком,
Но всё оставшееся лето
Ходил купаться босиком.
1986 г.