ВТОРОЕ АПРЕЛЯ
Владиславу Попову
Бодрый свет апрельского утра. Остатки снега – жесткие, хрусткие обмылки его. Смело ступай и иди в любую сторону – не провалишься ни за что. Теперь только тепло несусветное или первый дождь размягчат эти снежные кремни. Но припорошены снегом, праздничные сегодня. А выглянет солнце – смотреть невозможно.
Свет апрельского утра не спутаешь ни с каким другим: сеяние просветленных снегов, мороженные утренниками светлые леса в легком белом флёре, гулкие сверкающие насты полян.
Смело суй ноги в валенки и иди в набирающие стремительно солнца деревенские просторы. Читай на тонкой снежной накидке полей свежие узоры мышиных троп, птичьих танцев. Рассматривай грубые и нежные рельефы оплывших зимних маршрутов лис и зайцев. Веселись дурашливым игрищам собак, их праздничной возне, пыхтению и бегах впопыхах. Сам заражайся здоровым и животным настроением. Бросаешься на наст и подставляешь лицо их горячим шершавым языкам, катаешься с ними по насту молодым дураком и вплетаешь в их кобелиное повизгивание свой восторг. Чувствуешь, как тает на лице снежок, про которого у нас говорят: внучек за дедушкой пришел.
Щекотно и тепло скатываются к спине капли.
Треплешь за макушки в «гончарных кругах» наста, в их каменных почти воронках «племя, младое, незнакомое». Ломаешь хрупкие, звонкие остожья прошлогодних трав, взрываешь тончайшую пленку свежего снежка взлохмаченными шишками. Слушаешь, как сочно взламывают их крепкими зубами собаки, терзают их, мотая головой, и притворно ворчат.
На середине подъема от заброшенных и зарастающих полей до леса всегда останавливаешься и любуешься небом и открывающимися сверху просторами.
Уютная вселенская юрта. В её центре плывут рядна, волокна, кудели облаков. Из чьей-то гигантской горсти на западе выплывают они и текут бесконечными лентами, заполняя всю сердцевину небосклона. Их невыносимые для глаза дали и полёты обращают к космосу, мягко принуждают тебя почувствовать посреди Земли, Неба и Солнца. Размах движения запредельно высоких пелен, их ленивое философское плавание в небесных пучинах полнят тишиной тебя и собак. Сверкая влажными клыками, высунув горячие языки, весело и быстро попыхивая лёгкими, собаки рассматривают долину Согры.
Зато по южному и северному окоёмам горизонта мчатся звероватые, суетливые, земные облака.
Примерно через час гигантская небесная пиала очищается от облаков и полнится той степенью синевы, о которой говорят: хоть на хлеб мажь.
Вот когда хорошо опрокинутся навзничь и утонуть на время в ней.
И вот, бессмертные на время,
Мы к лику сосен причтены
И от болей и эпидемий
И смерти освобождены.
С намеренным однообразьем,
Как мазь, густая синева
Ложится зайчиками наземь
И пачкает нам рукава.
И так неистовы на синем
Разбеги огненных стволов,
И мы так долго рук не вынем
Из-под заломленных голов,
И столько широты во взоре,
И так покорно всё извне,
Что где-то за стволами море
Мерещится всё время мне.
Как-то внезапно, как часто бывает весной, невесомая седоватая дымка запахивает часть неба, и из неё начинает сыпать легкая, мягкая крупка, небольно постукивая бисерными шариками по лицу, подставляемым ладоням. Долину Согры наполняет ласковый шорох.
Но солнце не изживает своего света. Досады нет. Веретенца снежной крупы спускают и спускают к земным долинам блеск и радость апреля. Всё вокруг и туманно, и светится: и чистые березняки, и деревня Елюга, и молодые сосняки, и собачья шерсть, вся в бисеринках… Трогательные до желания наклониться и поцеловать их, проталины на тропе и в лесу полнятся матовыми катышками.
А молодой ельничек на взгорке почти без снега. На ослепительно рыжем от игл мхе россыпь желтых «гусениц» с белым носиком – помет гуляющих тетеревов. Они чуть влажные и пахнут сырым снегом.
Весь снег в березняке, окружающем укромный ельничек изукрашен птичьими хороводами: саночками от развёрнутых и влачащихся по снегу крыльев ухаживающего самца и аккуратными трилистниками лапок важничающей тетёрки.
Жаль, что мы нарушили их свадебное пиршество: – так у них в тенёчке уютно, по-домашнему, сокровенно. Так интимны и не для нас теплые ковры из хвои под ельником и листа у корней берёз.
Зову собак, трогаю за спину глухого «дедушку Прутика», читаю в его глазах вспыхнувшее: «Домой!» – и наша троица начинает спускаться к высоковольтным опорам.
А там, у первых домов деревни, мы постоим и послушаем сиплые посвисты прилетевшего вчера скворца.
Надо же, стервец, первое апреля заявиться…