Знойный июльский день подходил к концу. Закатное марево, просачиваясь меж веретёнами кипарисов, бросало на асфальт длинные сивые тени, превращая дорогу в спину трепетной зебры, несущейся к забавному домику из обветренного ракушечника, залитого по крышу алым пламенем одичавших роз. Они раскинулись вдоль стены ярким испанским веером, скрывающим от любопытных взоров вытянутые арки витражных окон за кованым кружевом.
Заходящее солнце распласталось на стене, словно ненасытное насекомое, завязнувшее в расплавленном янтаре, жадно обладая сразу тысячами роскошнейшими заложницами. Царственным светом оно плескалось в невинной нежности трогательных бутонов; жарким костром полыхало в бездонных жерлах прекрасных соцветий; и сжигало в запретной неге безумствующего пламени последние мгновения жизни в отцветающих, откровенно распущенных жрицах Эроса, бесстыже выставляющих желтые лохматые сердцевины и роняя лепестки, еще утром скрывавшие их влажное липкое нутро, дурманящее ароматом и доступностью всех без разбора: мохнатых шмелей, вальяжных бабочек и острую ласку дерзких лучей.
“Мы - белые! Мы белые-белые...”, - зардевшись, кокетливо повторяли розы, цепко вжимаясь бледными побегами в каменную жаровню, костенея крученой плотью на раскаленной плахе безрассудной страсти...
В дрожащем от зноя воздухе и в шелесте глянцевой листвы благоуханные красотки в истоме повторяли солнцу как молитву, эти слова набухшими пунцовыми губами, а подкравшийся Зефир, незаметно срывая поцелуи с прохладного атласа лепестков, освобождал из земного плена божественную душу Флоры. И сакральное соитие их душ вновь и вновь наполняет, закручивает, взрывает Вселенную ароматом Любви.