ОДИССЕЯ
Песнь восьмая
(Попытка приблизить перевод Жуковского
к современному литературному языку)
Встала из тьмы молодая с перстами пурпурными Эос.
Мирный покинула сон Алкиноева сила святая.
Встал и божественный муж Одиссей, городов сокрушитель.
Царь Алкиной многовластный повёл необычного гостя
К месту вблизи кораблей, где на гладко отёсанных камнях
Часто любили сидеть горожане. На площади главной
Важные для феакийцев совместно решались вопросы.
Сели пришедшие рядом на камни. А в эти мгновенья
Дочь светлоокая Зевса Афина Паллада, облёкшись
В образ глашатая царского, быстро пошла по мощёным
Улицам, каждого встречного оповещая, чтоб шёл он
К пристани, где горожане решают судьбу незнакомца.
Бурей недавней он выброшен на феакийскую землю,
Принят царём Алкиноем и светлому богу подобен.
Так говорила богиня, такой интерес вызывая,
Что за короткое время скамейки на площади главной
Были заполнены все до единого. И на проходах
Люди стояли. И каждый из них с удивленьем великим
Взор обращал на Лаэртова сына. Богиня Паллада
Образ ему придала до того несравненно красивый,
Что феакийцы почтительный трепет к нему испытали.
И, обращаясь к ним, царь Алкиной произнёс: «Приглашаю
Выслушать слово моё, земляки дорогие. Его я
Высказать так постараюсь, как сердце велит и рассудок.
Гость иноземный (его я не знаю), по миру скитаясь,
К нам от восточных народов прибыв иль от западных, может,
Молит о том, чтоб ему помогли мы вернуться в отчизну.
Мы, сохраняя обычай, молящему гостю поможем.
Ибо еще ни один чужеземец, мой дом посетивший,
Долго не ждал, чтоб сердечную просьбу его я расслышал.
Нужно спустить на священные воды новейшее судно,
В море еще не ходившее. Выберем из молодёжи
Двух да еще пятьдесят самых сильных гребцов. Пусть прикрепят
Вёсла к скамьям корабельным и пусть соберутся в палатах
Царских и пусть на дорогу отменный обед приготовят.
Всех я к себе приглашаю. Гребцам молодым объявите
Так от меня. А самих вас прошу во дворец мой собраться,
Чтобы со мной и супругой моей угостить на прощанье
Гостя прекрасного. Всех вас прошу – отказаться не властен
Нынче никто. Позовите певца Демодока – богами
Дан ему песенный дар, чтобы всем, что рождается в сердце,
Радовать нас». Так сказал Алкиной; со скамейки поднявшись,
Первым пошёл ко дворцу; остальные за ним поспешили.
А созидатель пиров Понтоной поспешил к Демодоку.
Вскоре по воле царя пятьдесят два гребца на прибрежном
Жёлтом песке собрались возле нового судна. Совместным
Общим порывом на воды свещенные сдвинули. Ловко
Мачты подняли. Пристроили все корабельные снасти.
В крепкоременные петли просунули длинные вёсла.
И паруса прикрепили. Поставив корабль свой на взморье,
Вскоре они собрались во дворце Алкиноя. Палаты,
Гридница и переходы меж ними – всё было забито
Знатью и людом простым. Наряду с молодёжью стояли
Старцы почтенные. Тут же теснились мужи помоложе.
Жирных двенадцать овец, двух быков круторогих и восемь
Крупных свиней приказал Алкиной заколоть. Изобильный
Вскоре обед приготовили гости. И в это же время
Со знаменитым певцом Понтоной возвратился в палаты.
Муза певца при рождении злом и добром одарили:
Очи затмила его, но за это дала сладкопенье.
Скованный из серебра, весь увитый резьбой, пододвинул
Стул Понтоной к знаменитому лирнику, и на него он
Сел перед сонмом гостей, прислонившись к колонне высокой.
Лиру слепца на гвозде над его головою повесив,
К ней прикоснуться рукой (чтоб он знал, где она находилась)
Дал Понтоной. И корзину с едою принёс, и подвинул
Стол, и вина приготовил, чтоб пил он, когда пожелает.
С явной охотою все приступили к предложенной пище.
И Демодок не отстал от соседей. Когда же он голод
Свой утолил, вдохновенная Муза ему подсказала,
Что нужно выбрать из песни, в то время любимой народом –
Место о храбром Ахиле и мудром царе Одиссее.
Там говорилось о том, как однажды на жертвенном пире
Страшная распря меж ними в обидных словах разгорелась.
Был Агамемнон доволен в душе непонятной враждою
Двух знаменитых ахеян, которую славный оракул
В храме Пифийском ему предсказал как начало удачи.
А между тем это было началом несчастий и бедствий,
Богом богов приготовленных сонму троян и данайцев.
Песню запел Демодок. Одиссей же лицо торопливо
В мантию яркопурпурную спрятал, чтоб слёз набежавших
Не показать феакийцам. Когда же певец сладкогласный
Песню прервал ненадолго, он слёзы украдкою вытер,
Кубок наполнил вином, совершив возлиянье бессмертным.
Снова зепел Демодок. Попросили его феакийцы
Лиру послушную взять и еще одну песню исполнить.
И Одиссей снова в мантию спрятал лицо, чтобы слёзы,
Вновь подступившие, скрыть от гостей. Но от пристальных царских
Глаз утаить их не смог. Алкиной эти слёзы приметил
И догадался, что скрыто за ними. Он встал над застольем,
Руку поднял и сказал, обращаясь ко всем приглашённым:
«Судьи, вельможи, народ феакийский! Прошу вас послушать
Слово моё. Вы вполне насладились моим угощеньем
И сладкозвучною лирой певца Демодока. Настало
Время мужских состязаний, в которых и ловкость, и силу
Сможете вы показать, чтобы гость наш, на отчую землю
Благополучно вернувшись, своим соплеменникам мог бы
Правду о вас рассказать – сколь искусны вы в беге проворном,
В яром кулачном бою и в борьбе напряжённой, насколько
Многих других превосходите вы». И, сказав своё слово,
Быстрой походкой пошёл он, возглавив участников пира.
Звонкую лиру повестив на гвоздь, Понтоной благородный
Вслед за другими пошёл с песнопевцем на главную площадь.
Там уже все собрались. Многочисленно-шумной толпою
Тех окружили, кто в играх участвовать нынче решился.
Было немало бойцов – Акроней, Окиал с Элатреем,
Навтий, Примней, Анхинал, Эретмей с Анабесионеем.
С ними стояли Понтей, Прореон и Фоон с Амфиалом.
К ним молодой Эвриал с силачом Навболитом пристали.
Был Навболит равносилен Арею, который красою
Всех феакийцев затмил бы сегодня, когда б Лаодамом
Не был сражён красотою, поистине силы небесной.
Вот подошли, наконец, Лаодам, Галионт с величавым
Клитонеоном – три сына прекрасных царя Алкиноя.
Первыми в беге себя испытали они. Устремившись
С места, где рядом стояли, – они понеслись, поднимая
Лёгкую пыль, через поприще. Всех оказался проворней
Клитонеон богоравный – насколько два мула быстрее
Борозду плугом проводят по свежему полю, настолько,
Братьев оставив своих позади, он скорее вернулся
К толпам народа. Теперь свои силы испытывать стали
Юноши в трудной и ловкой борьбе, так любимой в Элладе.
Всех Эвриал одолел, превзошедши искусством первейших.
Не было равных в прыжках Анхиалу. В бросании диска
Вышел вперёд Эретмей. Но в кулачном бою отличился
Сын Алкиноя, любимец его, Лаодам. Поклонившись
Зрителям, так он сказал: «Не прилично ли будет спросить нам
Нашего гостя? В каких отличиться хотел бы он играх?
Роста завидного он. Могут голени, бёдра и руки
Всем нам служить идеалом. И шея его жиловата.
Мышцами крепок наш гость. И годами покуда не сломлен.
Правда, превратности жизни изрядно его изнурили.
Нет ничего – утверждаю – сильней и губительней моря:
Крепость и самого сильного мужа оно сокрушает».
«Умным, – сказал Эвриал Лаодаму, – твоё предложенье
Мне показалось. Теперь подойди к чужеземцу и сделай
Вызов ему – поучаствовать в играх, в каких он захочет».
Сын Алкиноя, не медля, совет Эвриала исполнил.
Гостю сказал он с нескрытой иронией: «Милости просим,
Странник почтенный! Себя покажи нам в сегодняшних играх,
В тех, что по сердцу тебе и в каких ты особо искусен.
Но, вероятно, во всех ты искусен. Умелому мужу
Славы придать ничего так не может, как лёгкие ноги,
Крепкие мышцы и ловкость движений. Яви же нам, отче,
Силу свою, изгони из души все печальные думы.
Путь твой уже предрешён. Самый лучший корабль быстроходный
С берега сдвинут на воду. И люди готовы к отплытью».
Так он сказал. И ответил ему Одиссей хироумный:
«Друг, не обидеть ли хочешь меня ты своим предложеньем?
Мне не до игр. На душе несказнное горе. Довольно
Бед испытал и немало великих трудов перенёс я.
И, сокрушённый тоской по отчизне, сижу перед вами,
Вас и царя умоляя помочь мне в мой дом возвратиться».
Но Эвриал Одиссею ответствовал с колкой насмешкой:
«Странник, я вижу, что ты не относишься к людям, искусным
В играх, одним лишь могучим атлетам приличных. Пожалуй,
Ты из числа промысловых людей, обтекающих море
В грузоподъёмных своих кораблях для торговли. О том лишь
Мысля, чтоб, сбыв свой товар и опять корабли нагрузивши,
Больше нажить барыша. Ты ничуть не похож на атлета».
Мрачно взглянув на него, так сказал Одиссей благородный:
«Слово обидно твоё. Человек ты, я вижу, злоумный.
Боги не всякого всем наделяют. Не каждый имеет
Враз и пленительный образ, и ум, и могущество слова.
Тот по наружному виду внимания мало достоин –
Прелестью речи зато одарён от богов. Веселятся
Люди, смотря на него, говорящего с мужеством твёрдым
Или с приветливой кротостью. Он украшенье собраний.
Бога в нём видят, когда он проходит по улицам мимо.
Тот же, напротив, бессмертным подобен своей красотою –
Прелести ж бедное слово его никакой не имеет.
Так и твоя красота непорочна. И Зевс бы, наверно,
Краше тебя не создал. Но зато не имеешь ты смысла
Здравого. Сердце в груди у меня возмутил ты своею
Дерзкою речью. Но я не безопытен, должен ты видеть,
В играх мужских. Среди первых бывал я в те годы, когда мне
Молодость свежая, силы вливая, служила надёжно.
Нынче ж мои от трудов и печалей истрачены силы.
Видел немало я браней и долго среди бедоносных
Странствовал вод. Но готов я себя испытать и лишённый
Сил молодых. Оскорблён я твоей безрассудною речью».
Так он ответил и, мантии с плеч не снимая, поднялся,
Камень схватил, что намного тяжельше был каждого диска,
И, размахнувшись, рукою своей жиловато-упругой
Кинул его с небывалою силой. И камень тяжёлый
С воем и свистом промчался над праздной толпою. И люди
Головы в плечи втянули и крепко пригнулись. А камень,
Диски на поле стремглав пролетев, далеко опустился
В поле широком. И тут же богиня Афина Паллада,
В виде почтенного старца представ возле места паденья,
Знак там заметный поставив, к толпе подошла и сказала,
Низкий поклон совершив перед гостем: «Твой камень тяжёлый
Вмятину сделал в земле, да такую, что даже слепому
Станет понятна победа твоя, уважаемый странник –
Слишком отметка твоя далека от отметок атлетов.
Так далеко ни один фиакиец подобного камня
Кинуть не сможет». Великая радость наполнила сердце
Гостя, когда он услышал слова феакийского старца.
Тут же, с душой обновлённой, сказал он атлетам спесивым:
«Юноши! Прежде добросьте до этого камня. За вами
Брошу другой я, и столь же далёко, а может, и дальше.
Пусть все другие, кого побуждает отважное сердце,
Выйдут и счастье свое испытают. Сегодня я всех вас
Вместе на бой рукопашный, на бег, на борьбу вызываю.
С каждым сразиться готов. Лишь с одним не могу – Лаодамом:
Гость я его. Подниму ли на друга любезного руку?
Тот неразумен, тот пользы своей распознать не способен,
Кто на чужой стороне с дружелюбным хозяином выйти
Вздумает в бой. Несомненно, себе самому повредит он.
Но меж другими никто для меня не презрителен. С каждым
Рад я схватиться, чтоб грудью на грудь испытать свою силу.
Но говорю наперёд, что в любом я сраженье искусен.
Первой стрелой поражу я противника, даже когда он
Будет толпою бойцов окружён. Лишь одним Филоктетом
Был я всегда побеждаем, когда мы, ахейцы, под Троей,
Споря с собою из лука тугого стреляли по целям далёким.
Но утверждаю, что в этом искусстве со мной ни единый
Смертный, себя насыщающий хлебом, сравниться не может.
Я не дерзнул бы, однако, бороться с героями древних
Эллинский лет – ни с могучим Гераклом, ни с метким Евритом.
Спорить они и с богами в искусстве своём не страшились.
Правда, до старости мудрой они не всегда доживали.
Скажем, Еврит, разозлив Аполлона своим святотатным
Вызовом на поединок, был богом из лука застрелен.
Предупреждаю, друзья, что копьём я врага настигаю
На расстоянье, которое стрелам порой не подвластно.
Я допускаю, что кто-то из вас победит меня в беге,
Но потому лишь, что многие дни на плоту неуклюжем
С бурей неравную битву я вёл, и все силы растратил».
Так он сказал. И в ответ получил гробовое молчанье.
Но Алкиной тишину напряжённую речью разрушил:
«Странник, ты словом своим нас ничуть не обидел. Поскольку
Ты показать нам желаешь, какая еще сохранилась
Крепость в тебе. Ты разгневан безумцем, тебя оскорбившим
Дерзкой насмешкой. Зато ни один, говорить здесь привыкший
В здравом рассудке, – ни в чём не помыслит тебя опорочить.
Выслушай то, что скажу я тебе, со вниманьем, чтоб после
Дома его повторить при друзьях благородных, когда ты,
Сидя с женой и детьми за семейною трапезой, вспомнишь
О дарованьях, которые нам по велению Зевса
Добрым наследством от наших отцов перешли. Не сильны мы
В ловком кулачном бою, и в борьбе от других не отличны.
Быстры ногами зато и проворны в бушующем море.
Любим обеды роскошные, пение, музыку, пляску,
Свежесть одежд, сладострастные бани и мягкое ложе.
Но пригласите сюда плясунов феакийских. Зову я
Самых искусных, чтоб гость наш, увидя их, мог, возвратившись
В дом свой, там всем рассказать, как других мы людей превосходим
В плаваньях трудных морских, в быстром беге, и в пенье, и в пляске.
Пусть принесут Демодоку его звонкогласную лиру.
Видимо, где-то в дворцовых палатах её он оставил».
Так он сказал. И глашатай, хозяйский приказ исполняя,
Тут же пошёл в Алкиноев дворец за оставленной лирой.
Судьи народные, девять числом, на широкое поле
Вышли, чтоб место удобное для плясунов приготовить.
Этой порой из дворца возвратился глашатай и лиру
Подал слепому певцу. Демодок перед стихшим собраньем
Вышел на поле. Цветущие юноши слева и справа
Стали от лирника, в быстрой и лёгкой искусные пляске.
Стали притопывать ловко они под напев Демодока.
И с удовльствием лёгкость мелькающих ног феакийцев
Гость удивлённый отметил. Гремя сладкозвучною лирой,
Пел вдохновенный певец о Кипрее и боге Арее.
Пел, как свидание первое их во владеньях Гефеста,
Страстно прошло, и как много истратив даров, опозорил
Ложе Гефеста Арей. И о том, как Гефесту поведал
Гелиос зоркий, любовное их подсмотревший свиданье.
Только достигла обидная весть до Гефестова слуха,
Мщение в сердце замыслив, он в кузне своей наковальню
Крепко на толстую плаху поставил и начал проворно
Сети ковать из железных, тончайших, нервущихся нитей.
Хитрый свой труд завершив и готовя для Зевсова сына
Стыд и позор, он пошел, где богатое ложе стояло.
Там он, сетями своими опутав подножье кровати,
Их прикрепил к потолку паутиной невидимо-тонкой.
Были они незаметны не только людским, но и взорам
Вечных богов – так искусно сковал их Гефест хитроумный.
Вот, западню перед ложем устроив, Кузнец притворился,
Что отправляется в Лемнос, любимый Гефестом бессмертным
Более всех городов на земле. А соперник тем часом,
Высмотрев спешный отъезд и сгорая от страсти к богине,
В дом к ней отправился тайно. Отца посетив на Олимпе,
Зевса всемудрого, в спальне Киприда своей отдыхала.
Тихо прокравшись к любовнице, взял её за руку Арий:
«Милая, час благосклонен. Пойдём на роскошное ложе.
Муж твой Гефест далеко. Он на Лемнос с утра удалился.
Видно, какое-то дело призвало владыку к землянам».
Так он сказал, и на ложе охотно легла с ним Киприда.
Вволю любовью натешась, они усыпились. И сети,
Хитрой работы Гефеста, упали вдруг сверху на сонных,
С силой такой охватив, что ни встать, ни движения сделать.
Тут же они убедились, что бегство для них невозможно.
Скоро и хитрый ловец с полдороги обманной вернулся.
Двери Гефест отворил, и душа в нём наполнилась гневом.
Громко Кузнец закричал, чтобы крик его слышали боги:
«Дий вседержитель! Блаженные вечные боги! Скорее
В дом мой спешите, чтоб смеха достойное дело увидеть!
Как надо мной, хромоногим Гефестом, Киприда с Ареем
Гнусно свершили посмешище, в спальне моей сочетавшись.
Разве же я виноват, что рождён был хромым? Виноваты
В этом родители. Горе мне, горе! Зачем я родился?
Вот посмотрите, о боги, как, мило обнявшись друг с другом,
Спят на постели моей, усыплённые сном сладострастья.
Горько мне видеть такое бесчестье. Но знаю, о боги,
Что им заснуть больше так не придётся. Сетей не сниму я
С них до поры той, пока Всемогущий Родитель Киприды
Мне не вернёт за невесту несметных богатых подарков.
Чудно прекрасна она, но её переменчиво сердце».
Так он сказал. И в его медностенных изящных палатах
Тотчас Олимпа жильцы собрались. Посейдон земледержец.
Эрмий пришёл дароносец. Пришёл Аполлон, издалёка
Стрелами метко разящий. Другие пришли на «смотрины».
Но, сохраняя пристойность, богини смотреть на бесчестье
Все до одной отказались. Тем временем в спальню Гефеста
Дружно вступили податели благ, всемогущие боги.
Подняли смех несказанный, воочью увидев, какое
Хитрое дело ревнивый Гефест совершить умудрился.
Так меж собою они рассуждали, смотря друг на друга:
«Злое не впрок. Над проворством здесь медленность верх одержала.
Как ни хромает Гефест, а поймал он Арея, который
Наибыстрейший из вечных богов, на Олимпе живущих.
Хитростью взял он. Достойная месть посрамителю брака».
Так говорили, друг с другом беседуя, вечные боги.
К Эрмию тут обратившись, сказал Аполлон светоносный:
«Исренне мне отвечай, согласился бы ты под такою
Сетью лежать на постели одной с золотою Кипридой?»
Аргуса зоркий убийца ответствовал так Аполлону:
«Если б могло то случиться, о царь Аполлон стреловержец,
Сетью тройной бы себя я охотно опутать дозволил.
Пусть на меня бы, собравшись, богини и боги смотрели,
Только б лежать на постели одной с золотою Кипридой!»
Так отвечал он. Бессмертные вновь от души рассмеялись.
Лишь Посейдон не смеялся. Чтоб выручиь бога Арея,
С просьбою он обратился к искусному богу Олимпа:
«Дай им свободу. Ручаюсь тебе за Арея. Как сам ты
Требуешь, всё он заплатит сполна при свидетельстве нашем».
Бог хромоногий Гефест, отвечая, сказал Посейдону:
«Нет, от меня, Посейдон земледержец, такого не требуй.
Знаешь ты сам, что всегда неверна за неверных порука.
Чем же тебя, всемогущий, могу я к уплате принудить,
Если свободный Арей убежит и платить не захочет?»
Богу Гефесту ответствовал так Посейдон земледержец:
«Если бессмертный Арей, чтоб не быть принуждённым к уплате,
Скроется тайно, то я за него всё платить обязуюсь».
Так хромоногий Гефест отвечал Посейдону владыке:
«Воли твоей, Посейдон, не дерзну я, послушный, отвергнуть».
Только он эти слова произнёс, как рассыпались сети.
Бог и богиня, вскочив, улетели. Во Фракии скрылся
Быстрый Арей. А Киприда, понятно, умчалась в Киприду.
Был ей алтарь там в Пафосском лесу благовонный воздвигнут.
В водах святых искупали богиню хариты. И тело
Маслом душистым натёрли, каким ублажают бессмертных.
И госпожу облачили в одежду, что прелести чудной.
Так воспевал вдохновенный певец. Одиссей благородный,
Слушая песню, смеялся в душе. Ну, а с ним веселились
Смелые гости морей, покорители бурь феакийцы.
Но Алкиной повелел Галионту вдвоем с Лаодамом
Пляску начать. В ней давно уже им не предвиделось равных.
Мяч разноцветный, для них рукодельным Полибием сшитый,
Взяв, Лаодам с молодым Галионтом на ровное место
Вышли. Один лёгкий мяч к облакам темно-светлым подбросил.
Выбрав мгновенье, другой разбежался и, прыгнув высоко,
Мяч на лету подхватил, не коснувшись поляны ногами.
Точным бросаньем мяча в высоту поразмявшись, умельцы
Начали быстро плясать, и от топота ног их гудела,
Мерно дрожала земля. И сказал Одиссей Алкиною:
«Царь Алкиной, благороднейший муж из мужей феакийских,
Ты похвалился, что пляскою с вами никто не сравнится.
Правда твоя. Это сам я увидел, в восторге немея».
Так он сказал, разбудив Алкиноеву силу святую.
Тут же к согражданам царь обратился: «Я вас приглашаю
Выслушать слово моё. Нет сомнений, что гость иноземный
Разум великий имеет. А мудрых бессмертные любят.
Мы, по обычаю предков, всегда им дарили подарки.
Вот и теперь, феакийцы, нам случай божественный выпал.
Областью нашею правят двенадцать владык знаменитых,
Праведно-строгих судей. Я тринадцатый, главный. И каждый
Чистое верхнее платье с хитоном и золотом, равным
Весом таланту, пусть нашему гостю в подарок назначит.
Всё повелите сюда принести и своими руками
Гостю отдайте, чтоб весел сидел он за царским застольем.
Ты ж, Эвриал, удовольствуй его, перед ним повинившись,
Но и подарок вручи – грубым словом его оскорбил ты».
Так он сказал. И одобрено было его предложенье.
Каждый глашатая в дом свой послал, чтоб подарки доставил.
А Эвриал, осознавший вину, Алкиною ответил:
«Царь Алкиной, благороднейший муж из мужей феакийских!
Я удовольствую гостя, желанье твоё исполняя.
Медный свой меч с рукоятью серебряной в новых
Ножнах работы чудесной из кости слоновой охотно
Дам я ему, и мне кажется – дар он достойно оценит».
Так говоря, среброкованный меч свой он снял и с поклоном
Гостю его передал и от чистого сердца добавил:
«Радуйся, мудрый отец иноземный! И если сказал я
Дерзкое слово, пусть ветер его унесёт и развеет.
Ты же, хранимый богами, увидишь супругу и дом свой
После печальной и долгой разлуки с семейством любимым».
Так отвечал Одиссей на душевную речь Эвриала:
«Радуйся так же и ты и, хранимый богами, будь счастлив.
В сердце ж своём никогда не раскайся, что мне драгоценный
Меч подарил свой, повинным меня удовольствуя словом».
Так говоря, среброкованный меч на плечо он повесил.
Солнце уже заходило. Дары были собраны вскоре.
Их поспешили глашатаи в дом отнести Алкиноев.
Там сыновья патриарха, приняв дорогие подарки,
Отдали матери их, многоумной царице Арете.
Царь же повёл знаменитого гостя со всеми другими
В дом свой. И сели они за столами в высокие кресла.
Царь обратился к царице Арете с такими словами:
«Ну-ка, жена дорогая, внеси нам ковчег драгоценный,
Верхнее платье в него положив вместе с тонким хитоном.
Пусть и подарки собратьев моих разместятся в ковчеге.
Но перед этим пусть в банях горячих усталость дневную
Смоет с себя Одиссей и, вернувшись сюда, подношенья
От феакийцев осмотрит, и весело сядет к застолью,
Чтобы и трапезой душу утешить и песней приятной.
Я же еще драгоценный кувшин золотой на прощанье
Дам, чтоб, меня вспоминая, он мог из него ежедневно
Дома вершить возлияния Зевсу и прочим бессмертным».
Так он сказал, и царица Арета велела рабыням
Яркий огонь разложить под огромным котлом троеножным.
Тотчас котел на огонь был поставлен. Воды родниковой
В меру налили в него. И усилили хворостом пламя.
Чрево котла охватило оно. И вода закипела.
Вскоре почётного гостя домашняя ключница в баню,
Кланяясь низко, пройти пригласила. И тёплой купальне
Рад был прославленный муж, благородной услады лишённый
С мига того, как дворец Калипсо он покинул, в котором
Нимфы ему, как бессмертному богу служили. Когда же
Тело омыла ему и елеем натёрла рабыня,
Лёгкий надел он хитон и, богатой облекшись хламидой,
Вышел из бани, как будто бы только родился. И в гридню
Бодро ступил. В это время царица ковчег из покоев
Внутренних вынесла гостю. В ковчеге лежали подарки –
Золото, ризы и всё, что ему поднесли феакийцы.
Гость с благодарностью ей поклонился. Царица же гостю
Добрый совет подала: «Оберни погрубей покрывалом
Этот ковчег, и тесьмой обвяжи многократно, и узел
Так затяни, чтоб никто по дороге чего не похитил
Ночью, пока будешь спать в корабле по дороге заветной».
Тут же последовал странник совету царицы и крепким,
Хитрым тесёмку узлом завязал, как Цирцея учила.
В залу прошёл Одиссей. Навсикая, богиня красою,
Возле колонны стояла. Когда он сравнялся с царевной,
Слово к нему обратила прекрасная дочь Алкиноя:
«Радуйся, странник. Но, в мирную землю отцов возвратившись,
Помни меня. Ты спасением встрече со мною обязан».
Так отвечал Одиссей благородный любимице царской:
«О Навсикая, прекрасноцветущая дочь Алкиноя!
Если мне Геры супруг, Кронион громоносный, дозволит
В доме отеческом сладостный день возвращенья увидеть,
Буду я помнить тебя и тебе ежедневно, как богу,
Сердцем молиться. Спасением встрече с тобой я обязан».
Так ей ответив, он в кресло почётное возле владыки
Сел, поклонившись. Уж мясо раздали. Живое искрилось
В чашах вино. И глашатай с певцом Демодоком явился.
Чтимый в народе, певец посреди светозарной палаты
Сел за столом, прислонившись спиною к колонне высокой.
Полную жира хребтовую часть запечённого вепря
Взяв из тарелки своей, Одиссей подозвал Понтоноя:
«Эту веприну вкуснейшую дай от меня Демодоку.
Я и в печали, и в радости чту его дар несказанно.
Всем на обширной земле проживающим людям любезны,
Всеми сердечно любимы певцы. Научила их пенью
Муза сама. Охраняет она это племя святое».
Так он сказал. И не медля отнёс от него Демодоку
Мясо глашатай. Певец благодарно даяние принял.
Трапезы время настало. Когда же и жажда, и голод
Были насыщены сладким питьём и добротной едою,
Так, обратясь к Демодоку, сказал Одиссей благородный:
«Выше всех смертных людей я считаю тебя, песнопевец.
Музою, дочерью Дия, а может, наученный Фебом,
Песни поешь ты правдиво, что было с ахейцами в Трое.
Можно подумать, что сам ты всё видел воочию, или
От очевидцев всё это узнал. А теперь попрошу я
Спеть о коне деревянном – Эпея чудесном творенье,
Созданном по вдохновенью небесной Афины Паллады.
Спой нам, как в Трою доставлен он был Одиссем итакским,
Полный ахейских вождей, изнутри Илион сокрушивших.
Если об этом правдиво, как всё это было, споёшь ты,
Буду тогда перед всеми людьми повторять неустанно
То, что божественным пением Небо тебя одарило».
Так он сказал. И запел Демодок, преисполненный правды.
Начал с того он, как все на своих кораблях крутобоких
В море отплыли данайцы, предав на прибрежье пожару
Брошенный стан свой военный. И как во главе с Одиссеем
В Трое остался отряд, в деревянном коне размещённый.
Долго решали троянцы, что делать с загадочным даром.
Или губительной медью громаду на месте разрушить.
Или, до замка её докатив, опрокинуть с утёса.
Или оставить среди Илиона великою жертвой
Вечным богам. На последнее все согласились, поскольку
Было судьбой решено, что падёт Илион, отворивший
Дару ахейцев ворота, в утробе которого будут
Лучшие эллины ждать, чтобы смерть принести Илиону.
После воспел он, как, чрево коня отворив, беспощадно
Бросились воины в город, троянцев дворцы разоряя.
Вот Одиссей к дому нового мужа Елены, Дейфоба,
Ринулся вместе с божественно-грозным в бою Менелаем.
Вспыхнула страшная битва в пенатах Приамова сына.
И не известно, смогли бы ахейцы желанной победы
В этом сраженье добиться, когда бы не помощь Паллады.
Так Демодок о троянском побоище пел. И растроган
Был Одиссей. И ресницы его заблестели слезами.
Теми слезами, которыми воины плачут невольно
От неизбывной печали и самого сильного горя.
Всеми другими они не замечены были, но мудрый
Царь Алкиной их увидел и понял. Сидел по соседству
С ним Одиссей, прикрывая ресницы и скорбно вздыхая.
Вновь обратился владыка к своим землякам: «Приглашаю
Судей, царей феакийских, гостей дорогих, с пониманьем
Выслушать слово моё. Пусть певец наш прекрасный заставит
Звонкую лиру умолкнуть. Не меньше она нас пленяет
Нынче своим сладкозвучьем, чем в пиршества раньше пленяла.
Но, как заметил я, нашему гостю она разрывает
Раны сердечные, что нанесла ему Троя жестоко.
Лучше умолкнуть певцу, чтобы все мы могли веселиться –
Гость наш и мы. Это, право же, будет вдвойне нам приятней.
Должен сказать, что давно уже всё к отправленью готово.
Данные дружбою нашей, в ковчеге хранятся подарки.
А по-другому могло ли случиться, ведь странник молящий
Всем нам не менее брата родного любезен, поскольку
Наделены мы от высших богов не безжалостным сердцем.
Ты же теперь, ничего не скрывая, ответствуй на то мне,
Гость наш любезный, о чем попрошу – откровенность похвальна.
Имя скажи мне, каким и отец твой, и мать, и другие
В дальнем отечестве милом с рожденья тебя называют.
Между живущих людей безымянным никто не остался.
Каждый в минуту рожденья, пусть знатный он будет, незнатный,
Имя своё от родителей в сладостный дар получает.
Землю свою назови, и народ свой, и город, чтоб, строго
Сверившись с волей твоей, наш корабль направление выбрал.
Кормщик не правит в морях кораблём феакийским, поскольку
Нужного всем кораблям, не имеет руля он. Издревле
Строим мы так корабли, что они без малейшей ошибки
Сами легко понимают своих корабельщиков мысли.
Сами находят пути к городам и моря обтекают,
Мглой и туманом одетые. Сроду не знают боязни,
Чтобы их волны разбили и шторм потопил их в пучине.
Вот что, однако, в ребячестве я от отца Навсифоя
Слышал. Не раз говорил он, что бог Посейдон недоволен
Нами за то, что развозим мы всех по морям безопасно.
Некогда, он утверждал, феакийский корабль, увозящий
Странника в землю его, возвращаясь по морю обратно,
Будет разбит Посейдоном, который высокой горою
В город подход преградит. Но когда он угрозу исполнит
(В этот ли раз или нет) – одному Посейдону известно.
Ты же, мой гость, откровенно скажи, чтобы знал я об этом,
Где по просторам морским ты скитался? Какие увидел
Страны? Какие народы в них жили? Встречал ли такие,
Дикие, что ненавидели правду? Встречал ли народы,
Чтущие волю богов? И скажи, отчего же ты плачешь?
И объясни мне, зачем так печально ты слушаешь песни
О легендарно-давнишних сраженьях данайцев под Троей?
Кажется мне, ты утратил у рухнувших стен илионских –
Милого брата иль тестя, которые нашему сердцу
Самые первые сразу же после возлюбленных кровных.
Или товарища самого лучшего, кроткого сердцем,
Там потерял ты. Не менее брата родного нам дорог
Верный товарищ, испытанный друг и разумный советник».
Конец восьмой песни