"Лекари Великой Зари"
(продолжение)
САМОВОЗВЕДЕНИЕ САМОПАМЯТНИКОВ
... В травяном домике спокойно горели светлячки. Глядя в оконце на крыше, Аламея вдыхала в себя высокий ночной мир. Все в этом мире было странно и необъяснимо, как воздух, звезды и ультрамарин. Она смотрела в дрейфующее меж звезд облако, в то самое, в которое вошел Пришелец, и думала о возможности хоть как-то ощутить ту галактику в своей душе, где людей ценят лишь по таланту и по достоинству, где благодаря времени, идущему без остановок, спокойно и неуродливо развивается живая мысль. Можно вдыхать летящий впереди тебя воздух и ощущать миры, из которых он пришел. Ощущать без боязни и страха, что это не тем оттенком падёт на твою мысль, повернет талант не в ту сторону. Талант в любой стороне - талант, и нет у него нужных и ненужных, наших и не наших ветвей. Все, что рождается в душе творца, имеет место быть. Оно реально, потому что уже родилось. И только пастухи альдебаранов способны сортировать это родившееся на угодное и неугодное их кнуту, на опустошающее или наполняющее их собственное корыто, лишая тем самым возможности свободное человечество свободно думать. И обращая это человечество в стадо адьдебаранов, уныло мычащее в музыке небесных светил, в гармонии необъяснимого космоса, тихо смаковать сконструированную реальность.
...Аламея перебирала в памяти всех встреченных за день людей и не могла понять, кого из них можно назвать человеком в истинном значении этого слова. Каждый из встреченных существовал не в мире и даже не в своем маленьком мирке, а в каком-то механизме вращения. Время шло в одну сторону, а человек в сторону вообще. В беспрерывном горжении за свою Великую Зарю великозорцы как бы помахали времени рукой и отошли в сторону.
Горжение застилало в их глазах любые проблески разума. Загордившимся великозорцам невозможно было объяснить, что пора отменять час великого мусора, что час великого мусора несовместим с часом великого торжества. Немощный, старый, выживший из ума от бесконечных возвеличиваний и прославлений Великий Лекарь уже не в состоянии был оценить положения, в котором оказалась Великая Заря. Из всей великозорской культуры он признавал только писателя П-на и то лишь за умение при жизни сколотить себе собственноручно памятник. Великий Лекарь, всякий раз проезжая по площади мимо этого памятника, с восхищением повторял начертанные на серебре слова: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». Лекарь был глубоко убежден, что слова эти принадлежат великозорскому П-ну. Чтобы завоевать любовь Великого Лекаря, остальные писатели: М-ов 1 и М-ов 2 стали возводить себе памятники, по высоте вдвое переплёвывающие памятник уже постаревшего П-на. Нет, они возводили эти памятники не по ночам пером и сердцем, а в буквальном смысле.
Выглядывая в окошко своего травяного домика, Аламея наблюдала, как в свете ночных прожекторов соревнуются они друг с другом, восседая на своих недостроенных памятниках.
Каким-то странным зрением Аламея видела, как в этот момент по обе стороны лестничной клетки издательства «Время» плакали две седенькие редакторши, переправляя на хоть сколько-нибудь читаемый язык рукописи самопамятниковых творцов.
Аламее становилось жаль этих седеньких редактрисс, которые, рыдая над галиматьей, завтра же погонят из издательства лучшие таланты от поколения «немых». Ей жаль было этих подневольных. И еще жаль было главбуха, за своей толстой папкой вечно не замечающего истинной жизни, и жаль было людей, которых бодрят час великого мусора и вдохновляют салюты «во сла-ву». Всю свою жалость она обратила в строчки и по привычке или по мечте скинула стихотворение со скалы.
Восседавший на своем памятнике поэт М-ов 1 воскликнул:
- О! Я сочинил! - и прочитал слова с только что упавшего к нему листочка.
- Чепуха, - сказал М-ов 2, сидя на своей верхушке памятника, - спрячь, а то посадят.
- Не посадят!- усмехнулся М-ов 1, - я уже высоко сижу, далеко гляжу! — И поджёг листочек с чуждой великозорцам поэзией.