Растрескалась кожа от хлёстких ударов бича,
Покуда брели каменистой дорогой к Голгофе,
Стегал конвоир равнодушно, с оттяжкой, с плеча,
И выбил сомнения в том, что он истинный профи.
Но виделось мне, что касается каждый удар
Души палача, затаившейся в мышечной массе,
Души, принесённой когда-то во временный дар
Моим же отцом – и оставшейся «табула раса».
А тело моё, потеряв человеческий вид,
Бредёт безучастно своей бесконечной дорогой,
Боля всё сильнее, как будто, слабее болит,
Всё меньше во мне человечьего – больше от Бога.
Отца не прошу: палачей моих умилосердь!
Пусть будет страданье моё без предела и меры:
Я понял, что только кровавая, тяжкая смерть
Пробудит людское сознанье для истинной веры.
В подножье креста будет пениться тёплый прилив,
Накроет смоковница полупрозрачною тенью…
И тело вернётся на землю – людей впечатлив
Недолгим, волшебным и ярким для них воскресеньем.
А чтоб не забыли с течением долгих веков,
Что Бог никогда не смыкает усталые вежды,
Пред взоры гуманных и злых, мудрецов, простаков
Нисходит огонь благодатный, вселяя надежду.
И только немногие, те, кто, действительно, смог
Отсеять от плевел зерно, что вовеки нетленно,
Сумеют понять, что не боль и страдание – Бог,
Что Бог есть любовь – в этом главная мудрость Вселенной.
* * *