Я лежал и смотрел. Я лежал и не видел.
Лай собак, скрип решеток, грубый окрик над ухом –
Это все ведь со мной, только все как-то мимо.
Из чужих странных жизней кусочки-картинки.
Я боялся уснуть. Нет, не так. Я боялся проснуться не дома.
Промороженный пол – я считал в нем квадраты.
Рыжержавая спутница-клетка – я считал в ней решетки и бреши.
Хриплый лай черных дыр – чьих-то каменных глоток
Уплывал, растворялся. Теплый день, старый сад.
И до боли знакомой калитки скрежет.
Ты стоишь, добегу до тебя, повалю на траву,
Своим носом касаясь твоих щек и волос,
Между лап синь травинок сминая.
Ты смеешься как солнце, сотни маленьких солнц.
И дыхание, биение, касание и пение –
В этом запахе все так знакомо слилось.
А потом вдруг удар. Много грубых чужих и ненужных нам рук.
Нас тянули, и что-то так тонко рвалось.
Меня гулко пинали ногами меж ребер,
Но не это я болью потом назову.
Дикий звук.
Он спиралью вонзался,
Разрывая,
Свивая сосуды и вены
И ломая меня.
Ты кричала. Бессвязно.
На одной тонкой ноте.
Ты кричала - как-будто бы издалека.
А потом – темнота. Я бегу в темноте.
Я ищу тебя в каждой прохожей.
Я ищу тебя в каждом небом и Богом забытом дворе.
Ты хоть крикни меня, я прошу, если можешь,
Или что-нибудь громко разбей.
Вырываю клыками твое имя из замкнутых фраз.
Из дверей и замков,
Из чужих по бетону размазанных глаз,
Чьих-то снов.
Просыпаюсь в холодном поту,
И опять –
Лай таких же, как я
Превращается в мертвый гул.