Новое имя --------------
Полина Пантелеймонова, студентка 3 курса Казанского медуниверситета, лечфак:
"Внезапно, видимо, после разговора на тему, что пора "кончать со стихами" в лирику просочилось какое-то социальное беспокойство за нечитающую нацию."
Я люблю снегопад
И жалею убогих,
Начитавшись историй
Про русскую знать,
Но червонный расклад
Не сулит мне дороги,
Значит ты не Дубровский
И нечего ждать.
Не пускайте в печать
Эти чертовы книжки
Про декабрьских женщин,
Про доблесть и честь,
Будут тайно качать
Их с торрентов мальчишки,
Изводимы не меньше
Желаньем прочесть,
Чем в семь тридцать утра
Сигаретой без фильтра,
Чем японской порнухой
На полный экран,
Ненароком в игре
Им расскажут о мире
Непоседа Безухов,
Базаров-смутьян.
***
Многоэтажка запутанных мыслей,
Светят нули с электронных часов,
Ты бы сказал мне:
"Дуреха, не кисни,
Дело не стоит пропущенных снов.
Думай о светлом и горе не горе,
Бей только в нос и всегда до крови,
Платья носи лишь удобного кроя,
Спи до утра и по сердцу живи."
Все бы так просто!
Прости, что я кисну.
Батюшка с тонким лицом воробья
Твердит над тобою про ныне и присно,
А ты снова спишь в сто раз крепче, чем я.
Анатомический театр КГМУ
С добрым утром.
Семь девятнадцать.
Режет ухо и глаз пустота.
В этот час нелегко просыпаться,
И нелегкие эти места
Тонкой грани
за жизнью и смертью,
Что стоят сейчас рядом с тобой,
Здесь пасуют и Боги, и черти,
В авангард здесь выходят толпой:
Мамин сын, забияка и циник,
Непоседа, везунчик, задрот,
Казанова, непонятый лирик,
Беспокойный и пестрый народ.
Мы учились над трупами жизни,
А на смерти глядеть под углом,
Мы пришли сюда в сто раз капризней.
Ежедневно, с небарским трудом
Мы привыкли к рукам в формалине.
Здесь бываешь бессмысленно рад,
Просто жить,
откликаться на имя,
Рад тому, что ты не экспонат!
Не в растворе, не в зале музея,
Где,
скажу по секрету тебе,
Два халата живого живее,
Дать начало сверхновой судьбе
Успевают,
Забыв про рассудок,
Упираясь ладонью в стекло.
У них не было лишних суток,
Они знают, как время текло
У того,
кто лежит в пятой ванне -
Безымянный сосудистый труп,
Кто он был, лиходей, карманник?
Кто бы ни был, за ним не придут.
Здесь острее все,
все иначе,
Жизнь становится в раз ценней,
Только если о жизни плачут,
если кто-то грустит по ней.
Не хочу расти
Две с половиной сотни
Разных чужих людей,
Кто-то после субботних
Вписок и кутежей,
Кто-то из прошлых счастий,
Маленьких и больших,
Кому-то при встрече «Здрасте»,
Кому-то последний стих.
Этот - болтун и сплетник,
Все говорят, что би,
Тот, что в рубашке летней,
Против любой любви.
Девочка в драных джинсах,
С дисками Depeshe Mode
Носит цветные линзы,
Мечтает который год
О целой конюшне принцев
Или, наоборот,
О принце с большой конюшней,
Чтоб еле влезала в рот,
Зачем ей такое нужно,
Черт её разберет.
Мальчик в потёртых шортах,
В друзьях с тех времён, когда
Не думают об абортах,
Читают про города,
Где всё обладает смыслом,
Где каждый худой матрос,
Не просто от бабы смылся,
А к морю душой прирос.
Теперь он косит под взрослых,
Не смотрит цветные сны,
По вторникам пьёт, а после
Прячется от жены
С пышной, но дряблой грудью,
И с ревностью в полгруди,
И так,
как все эти люди,
Я не хочу расти.
Не завезли
Аптека с окошком «24 часа».
Очередь, верно, не самых счастливых людей.
- Меня укусила за бровь вот такая оса, -
Мужик объясняет и водит рукой вдоль бровей.
Женщина в шляпке, тихонько стучит по стеклу,
Шепчет провизору, просит плотнее пакет,
Прячет всё в сумочку к прочему барахлу.
Мальчик за ней, на вид девятнадцати лет.
Ему отвечают: «Нет, без рецепта никак».
- Я же не в первый раз, я принес бы, но..?
Но может в последний.
Звёздочки в мутных зрачках
Грустят, что в аптеке узенькое окно.
Этой весною всем как-то не до любви,
Кондомы на месте, не тронутый вазелин.
Сходи в магазин и, если там лучше, зови,
Любовь в гастрономы тоже не завезли?
Финики
Меня называют ласковыми именами,
пишут стихи,
Утром восторгаются тем, какая у меня мимика,
Мне очень нравится налет этой праздничной шелухи,
Но я все время думаю о том,
что ты хочешь фиников.
И, конечно, не купишь их себе ни за что.
Принципы:
«не тратить деньги на фигню и не верить женщинам»
А я пришлю тебе письмо с твердым словом
«Recipe:
Два литра меда. Латать каждый вечер на сердце трещины».
Зима на убыль.
Переобуюсь в колеса новые.
Из нор полезут, чуть-чуть согревшись, подснежно-лирики,
Они смешные,
весной похожи на поролоновых,
Не видят сны, не читают Кафку, пьют чай без фиников.
В отделении
У нас в отделении ослепительно белые стены,
Поэтому здесь нескончаемая зима,
Меня невзлюбила сестра из четвертой смены,
Короче, взаимный в целом, круговорот дерьма.
На ночь опять связали, где бы надыбать скальпель.
И перерезать к черту что-нибудь. На совсем.
Знаешь, мне никогда в школе не нравился Бабель.
Нынче и вовсе кажется, он был на колесе.
Ты очень славный малый, сгорбленный и патлатый.
Ты верно очень мудрый, тебе не связали рук.
Как там другие ваши, с двадцать шестой палаты?
На койке у батареи жил мой хороший друг.
Он был чертовски умный, может быть, даже гений.
Но увезли внезапно, выбросили кровать.
Здесь про него гуляют сотни различных мнений,
Будто он мог рубашку без пальцев, зубами рвать.
Будто он знал на память сорок страниц Завета
И зависал над полом без примененья ног,
Про всех, кто в рассказы верит, твердят, что они с приветом.
Но я же сама видала, он правда такое мог!
Он говорил, что где-то есть не такие страны,
Люди там молчаливы, любят других без слов,
Без напускного яда, глупостей и обмана.
А в карте моей сияет: «К выписке не готов».
Болеть за любимых
Я обязательно стану врачом
Ты отвернулся, как будто не слышишь,
Водишь худым и сутулым плечом,
Дышишь ровнее и тише, и тише...
Спишь. Ну и пусть. Я впиваюсь зрачком
В крепко любимую мною картину:
Тонкие вены, лопатки торчком,
Гнутые ребра, кривая грудина.
Кому рассказать, ни за что не поймут,
На что мне такой апогей патологий,
К тому же хитрец и отъявленный плут,
По мне, так в сто раз обаятельней многих.
Надломленный голос, знакомая прядь,
Я так проживу все ближайшие зимы.
Когда-нибудь нам разрешат исцелять,
Но нет благодати болеть за любимых.