Не на пир я тебя позову, не на тризну.
Не весельем с тобой поделюсь, не тоской.
То ль заноза мне в сердце впилась, то ль Отчизна.
То ль бунтарство в душе моей спит, то ль покой.
Всё до времени, будто засада в тумане,
Со вчерашнего завтра похмелье — сто лет.
Только вошь на цепи, да блоха на аркане,
Только выход с табличкою: Выхода нет!
Богоравная мать голоштанного люда,
Чье веселие — пити, разбой, да правёж...
Чья душа, словно нерукотворное чудо:
Грош последний отдаст и убьет ни за грош!
Наяву ли, во сне — оживают химеры
То в груди нувориша, то в думах бомжа:
Эй, на кичку сарынь! Да петух красноперый!
Ночь, да сполох набата, да мясо с ножа!
Я не ласковым буду к тебе, не суровым —
Как застрявший в стене бронебойный снаряд...
Расцветёт мое первопоследнее слово
Сорняком на глухих пустырях мартобря,
Где бездомные будут справлять новоселье,
Где из искры (кой раз!) затрещит костерок...
А по Питерской — вдоль — барабанные трели!
И разбитые песни — Тверской поперёк!...
... И всё было, как будет, иль будет, как было —
Не меняется смысл векам вопреки:
По великой стерне едет вечный Аттила,
И надрывным весельем горчат кабаки...
Не молитву тебе пропою, не частушку.
Не судьбу забинтую похмельной строкой...
А за муромским лесом кукует кукушка —
То ли вечную память, то ль вечный покой...
4-5 февраля 1997