ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ
Человек на земле появляется по воле Аллаха, а затем по жизни он сам пытается определить цель, задачи, хотя судьба распоряжается по- своему. Судьба-это все, что Всевышним предрешено при зарождении каждой жизни конкретно. Но главное, для чего он появился - это продолжение рода.
Все, что вокруг этого происходит: притяжение друг к другу, любовь, встречи, то, что происходит даже без притяжения и любви с этой же целью - это все хитрость матушки природы.
Если ты появился на земле, то должен все, что происходит вокруг воспринимать как жизнь и стараться то, что делаешь, делать добросовестно, достойно, не нанося вреда и не принося боли тем,
кто рядом. Сможешь - делай добро, не можешь добра принести - не делай зла, хотя бы.
Построить дом, посадить дерево, вырастить детей - это я считаю, как бы банально не звучало и повторено в веках, главной целью моей жизни.
Если я этого не сделала, для чего же я жила?
Можно спорить о качестве этого дома, полезности дерева и о воспитанности детей. Но я скажу, например, я воспитала детей как подобает горянке, и еще как я могла, ибо не получается у смертного человека делать все идеально. Воспитала бы лучше, но слава Аллаху, получилось достаточно благополучно, я могу сегодня гордиться своими детьми.
Но все равно, мои дети не вписываются в сегодняшний мир полностью, потому что воспитывала их женщина с другими ценностями и из другого времени. Они не похожи на других, им трудно мириться с тем, что происходит вокруг, в этом мире.
Другого мира нет, другой истории и культуры нет, кроме «бывшего» моего СССР, мы здесь и сейчас, а историей стала моя жизнь. Они - дети, не только мои и другие, не верят тому моему миру, моим рассказам, говорят - сказки, фантастика. Иногда я сама думаю, было или нет, верить или нет? Но эту историю не вычеркнешь из нашей жизни.
Я хочу рассказать своим детям и тем, кто прочитает эти строки, о своем детстве, о бабушках - дедушках, о тухуме, о родине, о крови, которая течет в них, о времени и людях - обо всем, но и ни о чем.
Я уверенна, таких как я миллионы, и у каждого человека есть и побольше, что рассказать, и это для него очень важно.
Волею судьбы мои дети перемешались и с другими национальностями нашего многонационального Дагестана. Это, естественно, очень существенно и благотворно скажется на моем потомстве - внуках. Я знаю, это тоже другая история, но хочу, чтобы, когда меня не будет, они читали то, что я для них сегодня пишу.
Главное, чтобы прочитали, вспомнили и никогда не забывали, кто они такие, любили свою землю, язык, кровь и происхождение.
В тот день, когда мои дети забудут свой язык и свое происхождение, они могут превратиться в моральных уродов.
Я обыкновенная женщина, мама, человек, но я хочу, чтобы мои дети, и ребенок каждой матери помнили, что мы отдали им все, что могли, без остатка, вплоть до своей жизни!
Необыкновенно счастливая женщина и мама
Умараги Салихова- Керимова.
ВЕРЮ-НЕ ВЕРЮ….
Мне было, наверное, три или два с половиной года. Не знаю, со скольких лет дети помнят что-то, но я помню, что я расскажу сейчас.
Я смотрела из какого-то окна на очень заснеженную улицу. Все вокруг сверкало, блестело, пушистая белизна снега ослепляла глаза. Все было в снегу: высокие ели, дома, горы, какие-то огромные сооружения; оказалось это были доменные печи, которые строил мой папа. Я думала – это весь мир, другого мира я не помнила и не знала.
А горы были Уральские, совсем как Дагестанские, но не такие высокие. Тогда я думала, что они высокие. Меня горы всегда восхищали, манили к себе, и не зря, оказалось, я родилась в Дагестане, а потом меня родители привезли на Урал, в город Магнитогорск, где работал мой папа.
До меня
До того, как папа женился на маме, у него была жена Ольга и дочь Татьяна. Он на Ольге женился совсем мальчишкой.
У него был очень грамотный прадед Атанас- Муфтий Могоха, ученый, арабист, грамматик, который при Шамиль- имаме работал над шариатскими законами и в совершенстве знал арабскую грамоту, науки и Коран. Моего папу тоже учил его сын, а папин дед - Атанасил Магомед, читать Коран и арабскому языку. Когда рассказывал урок в школе, он начинал с арабского приветствия и учителя узнали и наказывали его, тогда все это особо не приветствовалось. Были и такие времена.
После семилетки папа добавил себе года и поступил в Буйнакское педучилище, учился отлично. Там один студент украл и подложил ему под кровать кирзовые сапоги, прямо у него на глазах, в это время зашли с проверкой, и он не попытался даже доказать ничего. Судили, как вора и дали два года тюрьмы. Отбывал наказание в Подмосковье.
Когда он вышел из тюрьмы, шел по одной Московской улице. Вдруг он услышал по громкоговорителю незабываемую мелодию. Пела Муи Гасанова песню «Мой бубен», на слова Расула Гамзатова. Ничего прекраснее этой песни никогда не слышал, говорил папа…
Там же, в Подмосковье он окончил ремесленное училище и работал на строительстве Московского университета и Останкинской телебашни. Когда я спрашивала у него мнение о том парне, который посадил его в тюрьму, он говорил, что не имеет обиду на него, ради Аллаха простил его, благодаря ему, дальнейшая жизнь у него пошла по другой линии...
В горах у папы болел единственный родной брат- Шахшалмух1амад, (у него была раковая опухоль). Был у него и сводный брат, по отцу – Г1абдулкарин, он тоже оставив одну дочь Хапсат, погиб на войне еще раньше. Да и сестры тоже у него не было.
Папа был очень одиноким, не считая двоюродных братьев Г1абдулпатаха (не могу его назвать, как все - Патах1, потому, что папа именно так называл его) Г1умара, Мирзалава, Ибрагьима и Асх1абг1али. Двоюродных сестер тоже было не много – Бахтика, Пат1и-мат Узлипат, Муъминат, Г1айишат.
Он приехал в горы с женой Ольгой и дочкой Татьяной, и некоторое время жил там. Люди говорили, что он по всей России искал, наверное, самую некрасивую жену, а папа говорил, что ему не красота была нужна, а уход. Ольга была очень сильная женщина, не только физически (она одна с размаху поднимала мешки с навозом на осла), но и духом, характером, иначе, как объяснить ее последующий поступок. Ольге было очень трудно среди новых людей, горцев, чей уклад жизни и мировоззрение не совпадали с ее представлениями о жизни, она затосковала по родине, она не могла привыкнуть к горной местности, говорила, всю жизнь ходить верх- вниз не может, просила папу уехать обратно. А папа пока не мог- брат был при смерти, его дети очень малы, мать стара и одна.
Но Ольга все не успокаивалась и засобиралась уезжать. Она, рекомендовала папе обратить внимание на мою маму, (кстати, ее же хотел видеть папиной невестой и его брат), с которой дружила и уехала. Папа посадил ее с дочкой на поезд в Махачкале и больше их не увидел…
И вот папин брат стал уговаривать моего папу, чтобы он женился на родственнице и остался в селе, ухаживать за матерью. Он дал умирающему брату слово, но потом говорил, что не смог это слово сдержать, пришлось уехать.
Через годы, оказывается, приходил от запрос от Ольги в сельский исполком про отца. Им отправили ответ, что он пропал без вести. Папа ничего не знал про это, и искал их, даже когда женился на маме…
Тогда в села, по комсомольским путевкам приезжали работать русские учителя и врачи. В нашем селе они тоже работали и жили в мамином доме, (у них был большой дом, и там устроили сначала гостиницу, а потом ясли). Мама от русских научилась хорошо разговаривать на русском языке и дружила с Ольгой. Мама была единственной дочкой, среди трех братьев, отец погиб на войне, и ее судьбу решал дед. Но дед был ого- го! Очень суровый и правильный! Когда приходили ее сватать, он всем отказывал: то- род не тот, то - бедный, то - неработящий, и еще по многим другим причинам не выдавал ее замуж. Ей было уже много лет, целых 20 лет, даже «старость» по сельским меркам. И вот, моя бедная мама вышла замуж за папу и попала в незнакомый мир бескрайней России…
Когда выросли мы, мама дала нам старый адрес Ольги и сказала, чтобы мы искали сестру. Мы ее искали через радио, архивы, писали письма, посылали запросы, и ответила ее мама. Она была очень обижена, что папа не уехал с ней, но потом поняла и простила его. Она больше не выходила замуж, усыновила еще мальчика и жила в Белоруссии. А с Таней мы переписывались, посылали посылки, но она тоже не попала к нам в Дагестан, хоть очень хотела видеть отца. Она жила Мурманске, вышла замуж за немца, капитана дальнего плавания, и видимо, переехала в Германию. Она теперь Кинстлер Татьяна Вагидовна, когда мы общались у нее были две дочки. С ней мы потеряли связь после распада СССР. Так и распространилась наша кровь по миру.
Вот так судьба свела моих родителей. Папа очень полюбил маму. Когда я узнала, как они поженились, я думала, как он мог жениться на малознакомой девушке, которую даже не видел, не любил. Когда меня саму выдавали замуж, он мне сказал, что любить не обязательно, ее не бывает, надо строить эту любовь вместе. Я думаю, у кого как получается его строить, получилось - хорошо, не получилось- разводись, а что-то среднее- терпи, не ради чего-нибудь, а ради детей, если они есть. Это уже другая история…
Некоторое время мой папа работал на Гергебильской ГЭС, в трудовой книжке есть запись, что он временно, на капремонт шлюзовых ворот принят на работу сварщиком 7 разряда, а в архивах у них есть запись - благодарность, за устранение неполадки шлюзовых ворот. Рассказывали, что они не открывались, и сложилась очень критическая ситуация, вплоть до угрозы разрушения плотины, и мой папа устранил эту проблему.
Его не оставляли в покое, вызвали снова в Златоустовское управление «Уралстальконструкция». Он участвовал в конкурсе- отборе газоэлектросварщиков по СССР, победил, и в числе всего трех человек, был отправлен в Байконур на работу…
Его брат умер, оставив троих детей, в возрасте 28 лет. Я помню, хоть мужчины не плачут, как мой папа, до последнего дня плакал по умершему своему брату и просил прощения у него; такой хороший брат был у него, по сегодняшний день люди очень часто вспоминают его. Он отлично танцевал, был очень жизнерадостным, веселым, балагуром, работал секретарем сельского исполкома. Говорят, три года ни одной свадьбы не было в селе, даже маленькие девочки одевали покрашенные в черный цвет марлевые платочки, так носили наши сельчане траур по нему.
Я уже на Земле
Потом папа забрал маму к себе в Златоуст, где родилась моя старшая сестра Зара. В ее паспорте запись, которую дети читают и удивляются, говорят, как ты туда попала, мама? Вот я и пишу, чтобы и мои дети знали обо мне и семье, знали почти все, потому что все пересказать невозможно…
Мама не раз еще ездила в горы, ведь там вся ее родня, бабушки, ее два брата, (один брат умер в 12 лет), и в один из приездов родила меня. Меня маленькую повезли в Челябинск, папу уже перевели туда. Я смутно помню, как мы с мамой, папой и сестрой ехали на поезде. Это, видимо, было не в первый раз. На одной станции папа вышел купить чего- нибудь, я требовала, наверное, и отстал от поезда. На другой станции он нас догнал, как, интересно? Но я помню свой плач, нет - рёв, я думала, что больше не увижу папу. Вот тогда, может быть, зародился в моей душе страх потерять родителей, и он меня всю жизнь преследовал…
Я помню, как папа приезжал за нами с дядей Петром и дядей Сайгидином. Мы с мамой тогда опять были в Могохе. Они были очень красивые и непохожие ни на кого, кого я видела в селе: папа носил беретку, куртку для летчиков, унты и толстые брюки. На куртке у него был очень мягкий и теплый капюшон с молнией. Он раскрывался и закрывал почти всю спину. Мама говорила – беличий, а мне было жалко этих белок.
Я помню, залезла на плечи дяди Петра, он наклонился, и я скатилась кувырком и ударилась головой об угол печки. Было больно, но я не плакала, не хотела огорчать папу. Потом мы впятером долго ехали на поезде. Сестру оставили у бабушки в горах, и я скоро про нее забыла…
У нас был очень гостеприимный дом, все время были гости. В то время где-то рядом жил односельчанин Абдула Абдулжалилов, женатый на татарке. Мне до сих пор нравится ее имя- Халида. Очень красивая она была. У них был сын- Камиль. Они жили с моими родителями, как одна семья. Что-то у них не поладилось, они потом разошлись, и его женили на родственнице, и друг- друга с сыном потеряли. Когда я училась уже в седьмом классе, Камиль приезжал к нам в горы, мои родители нашли и пригласили его. Из всего этого одна я пострадала, пришлось отдать ему все собрание сочинений Расула Гамзатова, но я не жалею, пусть читает на здоровье! Пусть все знают, кто такой Расул Гамзатов, и что такое Дагестан!
Мой мир
Так вот, я росла уже в рабочем бараке города Магнитогорска (папу опять перевели), и с балкона второго этажа смотрела, знакомилась и изучала свой мир. Иногда просыпалась рано и видела, как люди каждый день куда-то бегали- оказалось на работу. Поезд все время возил руду, в сторону огромной доменной печи, там из него варили сталь. Папа всегда очень рано уходил - я еще спала, и очень поздно приходил, но я его долго ждала и не спала. Он стряхивал с себя снег, брызги летели на меня, и я смеялась, лезла на спину, висла на шее и мучила вопросами.
Однажды я нащупала на его голове огромный шрам и спросила, кто его побил? Он сказал, что упал в тайгу с самолета при катастрофе. Он летел на Тикси и самолет упал. Его спас сугроб. Зачем летел на Тикси, я не стала спрашивать, поняла, что он там работал, но было жалко папу, ему, наверное, было очень больно.
Нижний Тагил, Качканар, Тикси, Норильск, Байконур, Магнитогорск, Златоуст, Челябинск, Москва - где только мой папа не работал до того, как переехал в Дагестан. И мама за ним, как «хвостик».
Хорошо помню огромные новогодние подарки. В нем были мандарины, шоколадные плитки «Алёнушка», кукурузные хлопья, конфеты и печенья, орешки, театральные помадки - почему, интересно, они так назывались? Их ели только в театре, или там готовили? До сих пор не знаю.
Иногда папа приносил большие цветные бумажки. Оказалось это были деньги, я узнала потом. Цветные бумажки мама прятала под матрас. Когда мама уходила куда-нибудь, я их вытаскивала, складывала и делала из них машинку, дома, мост и водила машинкой по своему «городу».
Но они пропали, то есть обесценились, мама говорила, ими потом бабушка обклеила двери и весь туалет и сарай! Папа только премии получал по 75 рублей, это были огромные деньги по тем временам. Впрочем, папа деньги считал просто бумагой, мог раздать их всем детям на улице, сжечь, порвать, (он устраивал такие показательные уроки, помню однажды в селении, в доме у своего двоюродного брата он порвал и выкинул в растопленную углем печку целую пачку двадцатипятирублевых купюр), и никогда «не молился» на них…
Зима в Сибири была очень долгой, почти всегда - мне так казалось. Снежинки, когда они падали на мою черную варежку, были очень красивые, как кружева, разные, разные! А когда начиналась пурга, ветер страшно выл, и я калачиком сворачивалась под папиной курткой на русской печке и спала. Вот очень практичная и удобная эта печка! Сразу несколько комнат обогревала. По этому примеру папа потом в селе делал печь, чтобы гости не спали в холодных комнатах зимой, да и самим было очень удобно, везде тепло, только на ней не спали.
Иногда папа уезжал надолго, и мама говорила, что он в командировке. А иногда, когда не было снега и было тепло, мы вместе ходили в город, папа надевал на голову каракулевую папаху, как в селе мужчины, а мама - белый шелковый платок с длинной бахромой и платье из красного хара. Папа говорил маме: давай, Сиядат, покажем им Дагестан. И в самом деле, все смотрели на них, а я гордо шла, держа их за руки. Иногда папа ходил в очках, шляпе и плаще, как «шпион», и я не могла понять, кто он.
В те времена Челябинск и Златоуст были «закрытые» города. Туда запускали по специальным пропускам. Теперь, когда все закрытое стало открытым, я понимаю, в каком опасном месте работал папа и жили мы. Не зря он говорил, что там была черная зона - смертельная. Со знаком ядерной опасности я знакома с тех пор, колючую проволоку и эти знаки я помню. Потом мы уехали. Ехали очень долго, папа говорил, там были испытания, взрыв какой-то бомбы, опасно, и мы приехали в место, где не было зимы, я вначале так думала.
На поезде папа подарил мне красивую куклу, она все время звала маму. Я хранила ее до десятого класса, а потом она исчезла, наверное, ушла к маме…
Мой Дагестан
Это был Дагестан, поселок Дубки, на краю красивого Сулакского каньона. Мне уже было почти пять лет. Первые дни я с большим интересом смотрела, как какая-то большая машина привозила половину комнаты, кран снимал его, ставил на бетонные блоки. А потом привозили вторую часть, и строители соединяли их болтами, засовывали стекловату в щели, забивали досками и клеили на это место обои. Вот и комната готова. Так и построили нам тоже домик из трех огромных комнат, ванной, кухни, коридора, веранды и туалета. Он был очень красивый, родной и уютный. Мне он нравился, может быть, оттого, что он стоял на родной земле Дагестана. Любовь к родине бывает в крови, я это точно знаю! Папа мне объяснил, что это дом-коттедж, его придумали в Финляндии. К этому домику потом пристроился огород, сарай и беседка. Я думала, что все дома так строят, но оказалось, в селе его строят из камня и это очень тяжелый труд. Сама испытала, ведь папа всегда «думал», что я помощник, т.е. мужчина. Ему просто некому было помочь. Вот с этого сарая и невинных овечек началась моя взрослая жизнь в пять лет.
Я думаю, что все эти испытания и трудности, которые я видела с детства «построили» меня, как личность, закалили и обогатили физически и духовно, дали силы устоять перед дальнейшими жизненны-ми ситуациями. Это все обогащение и выкладывается сегодня на эти листочки моим рассказом об обыкновенной дагестанской девочке.
Космос
Папа уже работал на строительстве Чиркейской ГЭС, газоэлектро-сварщиком. Когда я спрашивала у него, что это такое, он говорил, что он «сварил» Московский университет, Останкинскую башню, в Байконуре он опять же, «варил» шарниры или еще что-то там, что он там подружился с Гагариным и Титовым. Я не верила, думала: вот папа врет, с самим Гагариным, говорит, знаком был. Я его простила за «вранье», когда мама перебирала какие-то бумаги и оттуда выпали фотографии папы с Гагариным и надпись сзади, которую я, еще читать не умела. Мама прочитала, но не убедила. Потом я сама научилась читать и прочитала: «На память Васе Керимову от Юрия». Они, оказывается, так называли папу, как будто не могли произнести - Вагид. Когда в космос полетела Терешкова, я помню очень хорошо. И вот почему. У нас не было телевизора, а у тети Маруси он был. Папа однажды сказал, что идем к Марусе все вместе. Мы с мамой и папой взяли всяких гостинцев и пошли. Сели как в кино и смотрели передачу: там чествовали прилетевших из космоса Титова и Терешкову, папа почти всех называл по именам и рассказывал про них. Это было что-то наподобие «Голубого огонька»…
У папы было очень много друзей и знакомых, очень многих я не помню.
Если бы пока родители живы, мы - дети открыли бы не только уши, из которых одно влетает, другое вылетает, но и сердцем умели бы слушать их, где может что-то остаться, осесть, то я бы много помнила. Но почти все дети эгоисты, особенно маленькие, их волнует только то, что их касается. Такая была и я, о чем очень сожалею до сих пор. Папа рассказывал очень много историй о Байконуре, как запускали ракеты, и они много раз падали, взрывались, не доходя до цели, теряли орбиту, сколько труда вложил Советский народ в космос. Сколько было людских потерь, материального ущерба, кропотливого труда, но добились своего - первым в космосе был наш Гагарин…
Подпасок
Так вот, один друг папы из Хунзахского района, селения Амущи, тоже жил в Дубках. Его звали дядя Ислам. У него было много детей, был один сын, который не ходил, а передвигался сидя, помогая ногами и руками. Я думала, что ему лень встать и пробовала так «ходить», но очень быстро устала. Потом я узнала, что он инвалид. Дядя Ислам и папа купили по 15 баранов, и я, не догадываясь даже, что этих бедняжек ожидает, играючи пасла их в дубняках, оврагах и полях. Но не всегда это было играючи.
Поля были очень зеленые даже тогда, когда все вокруг желтело и сохло. Это была озимая пшеница, и я гоняла туда своих баранов. Однажды прискакал на коне один дяденька и кричал, что он арестует меня и овечек и снимет шкуру, у родителей, за ущерб озимой пшенице его колхоза, заберет все имущество. Он выгнал нас с поля. Каждый раз после его ухода, я аккуратно гоняла овец обратно, и пасла их там, пока они становились кругленькие и сами поворачивали к дому.
Удивительные были эти овечки! Целый день, мы вместе с детьми дяди Ислама пасли их, они перемешивались, а вечером они, как школьники в строю разделялись и шли каждый в свой сарай. Днем, пока мы придем домой, мама отваривала перловую крупу, а вечером мы с папой кормили этой крупой овечек. Вместе с ними я тоже горстями, с удовольствием ела эту перловку.
Мне было всего пять лет! Когда у меня родились и росли дети, я с ужасом думала, как могли мои родители отправлять меня одну на край Сулакского каньона, на эти горы и овраги, леса и поля. Там часто стоял очень густой туман, я теряла овечек и бродила, пока не найду овечек, а потом еще дом. Бывали страшные ветра, ураганы, однажды меня ветер вырвал из маминых рук, и я скатилась в овраг. Могла упасть со скалы вниз, и никто меня бы не нашел. Но об этом я думала потом.
Прекрасное было это место: вокруг дубовые рощи, не зря поселок получил такое название, горы, леса, овраги, а внизу бушует Сулак. На горах и склонах росла ковыль. Она невзрачная, пока не расцветет, а распушится - загляденье, особенно когда поднимается ветер. Она колышется волнами, как настоящее море. Я собирала ее в букет и любовалась, проводила по щекам, по мягкости и нежности ничего с ним не сравнится.
Весной, когда начал таять снег, я впервые в моей маленькой жизни нашла подснежники. Это было настоящее чудо! Они прекрасно пахли и были очень нежные и красивые. Я каждый день, пока они не отцвели, ходила туда и любовалась ими. Наверное, от этого первого чуда у меня в сердце навсегда осела любовь ко всем цветам, без исключения.
А осенью я восхищалась жёлудями в коричневых юбках и серых шляпках. Они были похожи на гномиков и на грибы. Потом я собирала их с соседкой- тетей Марусей для ее хрюшек, кто лучше меня знал самые желудинные места! Они - хрюшки, были очень забавные и очень любили жёлудей. Потом я узнала, что из желудей делали муку, и в голодные годы люди спасались от смерти.
Осенью весь овраг около поселка заполнялся желтой, коричневой, последней - зеленой, даже черной листвой. Его туда сносил ветер, а ветра там бывали сильные и частые. Я во весь свой рост утопала в этой листве и вдоволь наслаждалась запахами осени. На некоторых склонах горы там росли карликовые дубы - это дубняк, он только листвой похож на большие вековые дубы, растет кустом и недолговечен. Сухой дубняк похож на скелет и очень хорошо горит. Проверено мной - горит.
Хулиганка
Однажды, в холодный ветреный день, недолго думая, я собрала охапку сухих веток и развела огонь, чтобы согреться.
Это был мой первый, не нарочно, но хулиганский поступок. Огонь радостно и быстро пробежал по ковылю и верх по горе. Я до упаду гасила огонь курткой, которую привез дядя Ахмед из Германии, (он там служил в Армии), и сожгла его. Но это не помогло, огня стало еще больше и больше. Тогда я постаралась выгнать овечек с этого места, я вспомнила, однажды папа говорил: огонь против ветра не пойдет. Когда увидела кричащих и бегущих в мою сторону людей, я испугалась, но не плакала.
А когда к папе пришли люди с бумагами, это были пожарники, и забрали у него тех цветных бумажек, я подумала, папа выкупил горы, зря я их сожгла. Но он мне объяснил, что он заплатил штраф, и теперь в наказание, он не купит мне обещанные санки, и еще мама добавила за куртку трепки, вот тогда я заплакала. Но не долго, я подумала, ну и пусть, без санок не пропаду- покатаюсь на «Белазе» дяди Бори.
А весной сожженные мною горы покрылись очень красивой свежей зеленью, лучше прежней, и я сильно обрадовалась…
У нашего соседа дяди Бори была огромная машина «Белаз», он возил на ней щебень и грунт на стройку. Иногда он приезжал домой на ней. Вот стоял грохот, и казалось, что все горы дрожат!
У него были колеса в три раза выше меня, а карабкаться в кабину надо было по длинной лестнице. Я гордо сидела наверху, и все вокруг казались мне муравьями. Мы ездили до Восьмиквартирни. Почему это место так называлось, я не знаю, там была школа, магазин, клуб и гостиница. Это было недалеко и можно было возвращаться оттуда пешком через лес. Дядя Боря всегда покупал мне монпансье- французские леденцы в железной коробочке. До сих пор у меня осталась одна из них, правда, пустая…
Моя бабушка
Папа привез в Дубки мою бабушку - свою маму. Она была высокая, худая, чуть сгорбленная, всегда в черном длинном платье, она его прибирала на уровне талии и затыкала за пояс, а снизу выглядывали такие же черные, широкие штаны. На голове она носила чохдо, моя мама ей шила их, а на чохдо надевала платок, на ноги- черные мягкие кожаные сапожки- ичиги.
Она с утра до вечера читала книги, я потом узнала, что это был Коран и книги (г1ажам - т1ехь) о жизнеописании пророков, и говорила маме и папе - не пропускайте намазы. Она меня учила разговаривать по - аварски, но говорила я очень плохо, но кое- что понимала, учила арабскому алфавиту (алиф) и читать молитвы. Я ложилась под кровать на мягкую шкурку и с большим удовольствием слушала, как она читает, хотя не все понимала. Это было похоже на стихи. Время от времени, я просила у бабушки мятную кофету, но она, не отрывалась от Корана, и я говорила, «дицагониги босилиш баба?», и лезла под подушку, где она их хранила.
Почему-то она всегда спрашивала: вы не видите огня на моей груди. Но я смотрела и не видела…
Потом я поняла, что за огонь это был. На моей груди этот огонь тоже горит с того дня, как умер мой маленький сын, но тогда, в пять лет я не понимала, что такое горе и потери. Все это было потом…
Моя « новая» бабушка и забытая сестра
Однажды к нам приехала незнакомая женщина и взрослая девочка с косичками и бантиками. Она была какая-то смуглая, и я ей сказала, какая ты черная. Она ответила: на себя посмотри, я хотела ее побить, но мама сказала, что это моя сестра Зарипат и бабушка Умайганат. Я подумала, что моя бабушка Патимат лучше, (ее же я не знала), а сестра пусть будет, будет с кем играть и ходить за барашками. Я рассказывала ей про свои «подвиги» то по - русски, то как могла, по - аварски. Почему-то она смеялась сильно, а я злилась. Потом я начала разговаривать как она, распевом и растягивая слова, думала, так надо, а теперь смеялись мама и папа, и я не знала, что делать.
Потом она пошла в школу во второй класс повторно, потому что программы были разные, и на правах старшей сестры стала командовать и играть со мной в школу. Она, видите ли, учительница, а я должна была примерно сидеть и писать сто раз одно и тоже.
Но ее уроки мне помогли, да так, что, когда действительно пошла в школу, мне стало скучно, потому, что я это все знала!
Я знала про космонавтов и пророков, про доменные печи и про руду,
вольфрамхромникелевую нитку, эта та, что в лампочках, (папа долго не мог добиться, чтобы я правильно это сказала, а мне это и даром не надо было) про природу, читать и писать, складывать и умножать - мне казалось, я все знаю. Но я ошибалась. До сих пор ошибаюсь…
Моя бабушка Умайганат тоже была стойкая, очень трудолюбивая, умная женщина. Ее муж, а мой дед Сайпудин, ушел на войну вместе с братом Насрудином. Дед работал тогда завмагом, а его брат - председателем сельского исполкома, т.е. мэром, по- новому. Она родила моего дядю Ахмеда, когда мой дед был на войне, и он вообще не видел отца. Мне его было жалко всю жизнь, я же знаю, как дети любят папу! Я своего папу любила очень сильно!
Бабушка вырастила троих детей, и дала им образование. Мама не училась, а сама научилась вышивать, шить мастерски мужские костюмы, брюки, платья, все село она обшивала много лет. Дядя Магомед окончил Дагестанский сельхозяйственный институт и стал ветврачом. Многие годы, до ухода на пенсию, он работал главным ветврачом Дагагропрома. Дядя Ахмед окончил Тбилисский театральный институт имени Шота Руставели и стал актером Аварского театра, но потом ушел, (не все жены, видимо, хотят, чтобы мужья были среди других женщин и в разъездах), работал в мин. культуры, а потом в типографии прокуратуры, и открыл частную типографию. Но оба брата мамы ушли из жизни в один год. Хорошо, что мама не увидела этого горя, умерла вперед них…
Я помню, как бабушка помогала им, отправляла мешки с продуктами, забирала на лето и смотрела за детьми, а потом они ее тоже забрали к себе. Только умирать она сбежала в горы, к моей маме и папе, когда ей было уже под девяносто лет.
Авар театр
К нам в Дубки приезжал дядя Ахмед с труппой Аварского театра. Их было очень много и такие красивые все! Они гостили у нас все дни, пока шли спектакли. Они пели, читали стихи, танцевали - было очень весело! Тогда я услышала впервые песенку про Килиманджаро, и узнала, что это гора в Африке. Еще, до сих пор люблю песню «Королева красоты», дядя и Хабиб (потом он долго работал директором театра), пели ее и танцевали твист.
Вот тогда еще я узнала, как меня обманывали взрослые! Как жесток был мир! Папа зарезал мою овечку и сварил его.
Когда я это увидела, я убежала на край каньона, очень сильно плакала, я даже не думала, что так сильно умею плакать, и долго не хотела идти домой. Меня искали, и привели домой. Я сказала папе, что не верю ему больше. Бабушка мне очень долго рассказывала о пророках, жертвоприношении, о том, что такое пища, о голоде в войну, о гостеприимстве, о садака. Я сказала, что согласна с этим, но моих овечек не трогайте больше. Эти взрослые уж очень непослушные и не держат слово! Мои овечки дальше тоже исчезали, я догадывалась – куда, но сделать с этим ничего не могла.
Так вот, в том месте, куда мы с дядей Борей ездили, был большой клуб. Там первый раз я была на спектакле Аварского театра.
Потом к нам привозили кинофильм про войну. На стене медпункта повесили простыни, недалеко поставили скамейки, некоторые приносили из дома стульчики, и когда потемнело, начался фильм. До сих пор помню, как это было загадочно и страшно. Как будто эти танки сейчас выедут, и будут стрелять в нас. Люди плакали, когда показывали, как немцы расстреливают наших солдат…
Папина работа
К нам в гости приезжали и многие односельчане. Я водила их на экскурсии на каньон, и всем становилось страшно, когда видели эту бездну. Однажды приезжала Аминат- дочь Чаранава. Она мамина двоюродная племянница. А Чаранав, ее дед, по преданию старожилов, Могохский «диналъул бугъа», что значит- сильнейший ученый- арабист.
У ее отца есть библиотека арабских книг, Коранов, учебников, которую мало где найдешь…
Я ее сразу повела показать свиней тети Маруси, они как раз опоросились и как грозди винограда висели на мамке. Она очень удивлялась, как их много, а я даже не думала, откуда они берутся.
Часто к нам приезжали мои двоюродные сестры Патимат и Заграт. Заграт тогда училась в Буйнакском педучилище. Я помню, как моя мама ее любила, шила ей платья и защищала. У нее были золотые, толстые косы, которые доходили до колена, и я любовалась ими. Мама уговорила папу защитить ее, когда ее хотели выдать насильно замуж за взрослого разведенного человека с детьми. Папа сказал свое слово, но мама ее была очень своенравной и жесткой женщиной и не послушалась папу. Ее выдали, но недолго она жила с ним, ушла. Потом вышла за Сулейманова Гаджи - учителя, отличного и любимого человека, у них два сына и дочка, и по сей день живет счастливо. С ними приезжала к нам в гости и другая Патимат, Исуг1амал Гьат1и, как мама говорила. Она всегда потом подкалывала меня, что я чуть свет вставала и бежала на качели и кричала сестре, что пока никто не занял, иди качаться. Эти качели – то делал мой папа, а качаться, надо было занимать очередь! Я до сих пор, пусть мне много лет, люблю качели. Однажды, недавно, я ездила в Железноводск, и там, на площадке были такие же качели. Ночью, когда люди занимались своими делами, я ходила туда и от души, с удовольствием раскачивалась на них, до неба! Видели бы меня мои дети, подумали бы, что мама сошла с ума…
Я однажды попросила папу взять меня на работу. И вот мы с ним стоим на смотровой площадке и смотрим вниз, на дне каньона даже большие машины были похожи на букашек. Папа рассказывал мне про водоотводную туннель, про башенные краны, про море, которое будет здесь потом.
Я восхищенно смотрела, как ловко и быстро карабкаются верхолазы-скалолазы на гору и долбят, сверлят там шурфы, для закладки пороха, они взрывали частями скалу и спускали камни вниз. Папа показал мне, где он работает, и сказал, что это наша тайна, маме не говори, а то она будет нервничать и нам подарит больного брата. А мама, как раз, должна была родить нам брата. Мы все его ждали, даже я хотела узнать, какой бывает брат. Потом мне мама рассказывала, что меня тоже хотели родить мальчиком, даже «сонек» - это специальная трубка на люльку, была приготовлена для мальчика. А когда неожиданно родилась я, и оказалась девочкой, моя любимая бабушка не разговаривала с мамой целых три месяца.
Хорошо, что я это только потом узнала, а то я все ее мятные конфеты съела бы, назло ей. Она их держала под подушкой и ела, когда не могла дышать, а мне давала по одной конфете в день, но они у нее не кончались. И потом, я подумала, вот почему папа отправлял меня с овечками, может, он еще не верил, что я девочка.
Потерянные надежды
После того, как рождалась очередная девочка - пухленькая Муслимат, а потом и другие, папа больше не говорил, что хочет мальчика, просто радовался, что нас - Керимовых становится больше, но это тоже было временно, никто из нас не смог сохранить эту фамилию, видимо, поэтому мой папа и хотел сына.
Вот у меня появилась сестренка-богатырь по имени - Муслимат. Она росла не по годам, а по часам, и скоро я не могла ее поднимать на руки. Она была очень красивая, с ямочкой на подбородке, как у дяди Ахмеда, спокойная и улыбчивая.
Однажды мы с мамой поехали в Буйнакск к дяде, там находился Аварский театр. Дядя жил в общежитии, и мама целый день стирала его вещи, убирала комнату, готовила еду, а я смотрела за сестрой. Потом мы пошли на спектакль «Горцы», сидели на балконе театра, и я оттуда смотрела и искала дядю, но не узнала. Они его так загримировали, что никто не узнал бы. Когда дядя после спектакля подарил маме большой букет цветов, я подумала, был бы у меня тоже брат, мне тоже подарил бы букет…
Когда мама поломала голень, мы старались ей помочь, я таскала воду из крана, не кувшином, почему-то, а маленькими ведрами. Ведра эти висели на коромысле. Это такая дугообразная деревяшка с крючками на конце, туда цепляют ведра и несут на плече. Если нет равновесия, не можешь идти, тянет туда- сюда.
Сестра после школы стирала, мыла посуду, чистила керогаз. Это была разборная маленькая печка, туда в чашу наливали керосин, запускали в керосин фитили, три штуки, сверху ставили кастрюлю и готовили кушать. Долго, но готовили. Но не думайте, что эти керогазы были у всех- они были, даже когда мы переехали в село, не у всех. У многих были керосинки, а керогазов не было. Вот такие были времена…
Зимой мы топили печку углем: «антрацит», «семечка», «газовая», у нее даже дым был другого цвета, и там же готовили. Было тепло и загадочно: дрова и уголь трещат, в духовке бабушка пекла то кар-тошку, то тыкву, свеклу, яблоки, груши, даже лук. До сих пор помню вкус этих деликатесов…
Она рассказывала сказки про Чилбика, Нарта, Медвежье ухо, быль про Хожол Хожо, про Хунзахскую ханшу Бахтику, про Хочбара, про Горного Али, Шамиль - имама, про то, как прадедушка Атанас работал над шариатскими законами при Шамиле - имаме, как убили Махмуда из Кахаб росо, как Гамзат Цадасы приезжал к нам в село, как строили Красный мост на Аварском койсу-чего только моя бабушка не знала.
Когда мои мама и папа громко разговаривали, наверное, ругались, бабушка защищала маму, а я начинала сомневаться, чья это мама. Они оба называли ее - эбель.
Ужасные события
Однажды в поселке произошло очень страшное событие. У соседа – дяди Вити, была большая собака. Я с ней всегда играла, хоть бабушка говорила нельзя мусульманам трогать собаку, ( удивительно, но я собак никогда не боялась, и они меня не трогали). Вот эта собака укусила одного мальчика за ногу очень сильно, говорили - она взбесилась. Пришел папа этого мальчика с ружьем и стрелял в собаку пять раз, пока не убил его. Все взрослые стояли и смотрели, а собака очень сильно визжала.
Когда я к ней подбежала, все кричали, уходи- укусит. Я же знаю, что не укусит, это был мой друг, у него изо рта текла кровь с пеной, (как раз мама меня искупала и завязала большие банты на голову, и я потом пришла домой вся в крови), из глаз текли слезы, и я узнала - не только люди плачут! Никогда этого не забываю, она дала мне лапу и закрыла глаза.
Через месяц, человек, который убил собаку, упал с обрыва на бензовозе и сгорел. Все говорили, на нем грех за убитую собаку, Всевышний наказал его…
Потом умер дядя Боря. Его долго искали, он не пришел домой после работы. Мама и бабушка шушукались, что Люба, его жена виновата, она «гуляет». Где и почему взрослые так долго «гуляют», что дяде Боре пришлось умереть, я не понимала…
Его нашла я. Он лежал на скале, где было мое тайное место, где я пряталась, когда обижалась, было плохо, и надо было плакать.
Это был самый край каньона, выступ, но прикрытый скалой, сверху ничего не видно. Я спускалась туда по еле заметной тропинке, а оттуда был такой восхитительный вид! На дне виден был Цолботль, село, которое потом переселили. Меня туда возил папин друг- дядя Абас, в корзине на ослике. Впереди, на другой стороне - огромные горы и зеленые луга, там, на вершинах даже летом стоял снег, говорили там село Дылым, ночью светились огоньки…
Дядя Боря был какой-то синий и большой, как в фильме про войну. Я очень испугалась и не могла даже пошевелиться. Потом побежала домой и рассказала папе. Как он кричал на меня, когда увидел, куда я хожу. Собрались люди, но не могли туда спуститься, падали камни. Наверное, я была легкая, у меня они не падали. Папа повел меня в сторону и показал, как надо завязать ноги дяде Боре. Меня тоже он веревкой обвязал под мышками и спустил вниз. Я очень боялась его трогать, но папа кричал; не бойся, что до темноты его надо поднять. Я изо всех сил старалась и, в конце – концов, его подняли. Папа строго запретил мне туда спускаться, я и сама не пошла бы уже…
Моржиха
Была очень снежная зима. Я помню, как трактором делали дороги, откапывали двери друг у друга. Дети не ходили в школу, а взрослые - на работу. Там у самой горы было какое-то замерзшее озеро. Мне надо было все узнать, испытать, попробовать, поэтому я пошла туда кататься на санках. Уговорила сестру и детей дяди Ислама. Как только я наступила на лед он треснул, и я пошла ко дну. Я не помню, кто и как меня спасал, но помню, как меня в первый и последний раз побила мама. Я с тех пор боюсь воды и не научилась плавать. Когда муж хотел потом учить и потащил по горло в воду, я начала вырываться и царапаться в шоковом состоянии, и он попытку меня учить до сих пор не повторяет…
Через три года в Дубках у меня родилась еще одна красавица сестра-Патимат. Когда мама ее привязывала на люльку, Муслимат плакала, что это ее люлька и топала ногами. Я по поведению сестры поняла, что дети такие бывают, и мечтала хоть один раз капризничать и добиться чего - нибудь. Но, как только я один раз показала этот номер, папа мне сказал на ухо - ты же у меня не такая жидкая нюня, перестань. Это слово «нюня», «жидкая»- для меня осталось на всю жизнь оценкой слабости людей.
Старый Чиркей
Время от времени я говорила маме, что хочу в Дружбу. Там тоже жила наша родственница, которая вышла замуж за Зубаира со старого Чиркея. Дядя Зубаир был похож на цыгана, кучерявый и очень смуглый, но он был наследником знаменитого рода богачей- Узаира и Зубаира Чиркейских. Меня они брали с собой в старый Чиркей, на Ураза байрам, и я потом еле тащила подарки, которые их родственники дарили мне. Это я хорошо помню!
А Чиркей тогда готовился к переселению, заливали бетоном кладбище, я помню, как мы ходили туда, и они говорили, что больше не увидят этих могил.
Вот у этого дяди Зубаира и тети Патимат было много детей, и я, когда уставала от своих овечек, наверное, устраивала себе каникулы- ехала к ним.
Один раз папа показал, как сесть на рабочую вахту. Это была какая-то машина с домиком, там была внутри печка, труба, окошки и скамейки. Я на ней доезжала до поселка Дружба и шла куда мне надо. Это был временный поселок строителей. Я там могла побыть даже три дня. А когда у них надоедало, прощалась и ехала обратно. Какая са-мостоятельность! Даже сегодня я не такая смелая! Но тогда люди были добрее, проще, милосерднее, гостеприимнее, доверяли друг- другу, поэтому, наверное, мои родители тоже не боялись за меня.
Потом моя бабушка заболела сильно, ее сломило горе, тоска по умершему сыну и беспокойство за его детей. У нее началась чахотка. Она попросила папу повезти ее в село. Папа помнил, как он не сдержал слово, данное брату не покидать село, продал дом и переехал туда.
Возвращение в горы
Я хорошо помню, как приехали за нашими вещами колхозные машины, как мы грузили вещи. Их было очень много, особенно досок, бревен - папа заранее повез их в село, чтобы построить там отдельный дом. Потом я и бабушка на кузове, (мама постелила нам там матрасы, одеяла между вещей), она с трехмесячной моей сестрой Патей в кабине, мы поехали в село. Сколько всего я увидела по дороге. Меня восхищали, уже более осознанно, красоты моего Дагестана! Мы ехали через Араканское ущелье, и оно поразило меня! Реки, сады, села, даже ишаки на дорогах восхищали меня. Но…
Детство мое кончилось, уже окончательно, через три месяца. А мне исполнилось всего восемь лет…
Моя бедная мама, если бы она знала, что ее там ожидает, и как повернется ее цветущая жизнь, она никогда не согласилась бы туда поехать.
Но Аллах нас ведет туда, куда он хочет, и делает с нами все, что суждено.
В селе у папы был отцовский дом, мы немного пожили там, папа оставил его детям брата, мы временно поселились у маминой мамы, и папа начал строить наш дом. Скоро мне надо было идти в школу. Это был самый запоминающийся день из моей жизни. Мама меня красиво одела в школьную форму, белый фартук, дала портфель и хотела завязать бант на голову, я категорически отказалась, это девчонки носят, я не хочу - гордо заявила я. Пришла в школу, а там все очень хорошо и быстро разговаривают по аварски, и я не могу уловить, о чем они говорят. Я была огорчена, но когда зашла в класс, и мой первый учитель Магомед Дахадаевич начал урок, я обрадовалась.
Слава Аллаху, подумала я, хоть один человек разговаривает на понятном языке. Мне было очень легко учиться, (легче, чем за барашками смотреть).
В классе у нас было много детей, что пришлось разделить его. Урожайный, видимо, был год! Еще летом я познакомилась с первыми подружками из села. Это была Сидрат Саламова, к тому же и троюродная сестра. Один день мы с ней пошли далеко за село, откуда возвращаются коровы со стада. Это место называется «лъим ххалеб бак1», что значит, место где плавают. В самом деле, там было рукотворное озеро, в котором ходили купаться молодежь села мужского пола. По сегодняшний день я не знаю места в селе, куда бы ходили купаться женщины и девушки. Вот я и Сидрат лазили там по пещере- лабиринту и столкнулись с тем самым учителем Гаджи Сулеймановым, за которого вышла моя сестра Заграт. Сидрат мне говорит, что это «к1ул кьабулев учитель», что я запомнила на всю жизнь. Она объяснила, что у него большой ключ, и он бьет по голове тех, кто не слушается. Я без лишних слов обошла его и ушла в сторону села. Еще я познакомилась с Суайбат, мы пошли в один класс и все годы учебы были неразлучными подружками, целыми днями вместе, то у них, то у нас. Родители говорили, что мы должны были родиться сестрами.
С первого дня, постепенно, мама знакомила меня с родственниками. Она говорила, что если увидишь мужской пол нашего тухума, кивни, склони голову, чтобы видела свои колени, и молча проходи мимо. Когда я стала так делать, уже в более взрослом периоде, начали говорить, что я гордая и молча проходит, не отвечает на обращение. Но все - таки, я делала так, как говорила мама.
Не прошло и двух месяцев после первого сентября, как моя мама заболела. Это очень тяжело вспоминать, потому, что я до сих пор считаю себя виновницей этого. И вот почему; я подралась в первый и последний раз в жизни с одной девочкой из нашего класса. Она меня обозвала «г1урусай», что значит это, все знают. За это, может, и не стоило драться, но я считала себя истинной аваркой и гордилась этим.
Эта девочка после драки, когда я уже шла домой, подбежала сзади и толкнула меня так, что я полетела и упала, повредила колени и лицо. Я старалась на роднике отмыть все, но не смогла и пришла домой со страшным лицом. Мама была в шоке, и пошла разбираться к маме той девочки. Она не привыкла ругаться и разбираться с женщинами, заниматься разборками, не знала уже сельских женщин. Эта женщина стала проклинать мою маму и тоже обозвала, что она по Россиям проездила и приехала теперь показывать культуру, что у нас кушают горчицу и майонез, (мама их готовила сама), потому, что кушать нечего, и т.д. и т.п. Это через годы мама сама рассказывала мне. Я неоднократно анализировала потом эту ситуацию, и винила себя, почему я рассказала маме, хотя все было налицо. Мама тоже ругала меня, что она все равно увидела бы, и это ничего не изменило бы.