Война, как известно, есть наиболее чуждое, наиболее анти-природное состояние для чувственного ума, – поэтичного, приобщённого (все-композиционной) гармонии. Война – «адское чудовище» - своим вражеским обликом оскверняет вид прекрасно-преображённой стороны бытия, кой вместе с таинственной грезой приходит оттуда, где добродетельно царит Смерть. Война, в особенной степени, сосроднена с «умиранием», а потому с «распадом» всего того, что в ином случае стало бы воплощением избранных надежд. Всякий раз, лучших надежд оная есть гибель. По всякую сторону, война, воистину, есть враг доброй памяти истинных друзей и доблестных героев; она – безумный диссонанс высших эфирных и животно-земных сфер.
Коль скоро война обезображивает лик любящей Земли и образ блаженного «посмертия», что же, в таком случае, представляет собой антропология сего зла? – Летопись «распада» [decay] : распад биологический и нравственный, нарушение гармонии естества, крушение истории и извращение доброй, прямой судьбы. – Эллинист и нео-платоник, Шелли заведомо пристален в том, что есть Человек в своём Теле и в Мире и, соответственно, тому обратно. Оттоль, худший пример всей этической дисгармонии – драматически-неоправданная, несчастливая смерть добродетели на земле. («Королева Маб») Сие обращает взгляд поэта ко смыслам всех незабвенных мытарств и метаморфоз странствующего, в постижении себя, любящего Духа. – К тому – первообраз «распада», разделения; – мы часто говорим «схизм» в истории, в судьбе, но что есть этакое разделение в отношении отдельного индивидуума? – вот, тело и дух; вот, мёртвое тело, но вдруг…две субстанции! Субстанция духовная и субстанция животная; – именно «субстанциями» называет поэт эти две составляющие; – к сему, их обличаемая борьба. Та интерпретируемая мысль Платона, о возможности посмертного переселения человеческой души в животное, по сохранении животной памяти, а, с тем, и обратного её возвращения, находит, поистине, своё наглядное продолжение. Обнажаются два рода Эроса, светлых и тёмных энергий, и это как олицетворение той изначальной битвы, той «войны», что имеет место внутри человеческого тела, в результате коей каждая из субстанций всё более отдаляется от другой; так, одна из них соотносится сферам эфира и космоса, а другая всё более соединяется с (протагонической) Землёй, а, с тем, и с человеческой историей.
Оная слепа и, – соотнесённая только лишь инстинктиву, – как если бы чужда самому Человеческому Смыслу в ней. (Восходящий) Дух Добродетели, с высоты звёздных башен космогармонии, единственно, способен не отринуть Человека от его собственной Истории, единственно способен излить свет истины в темноту её. («…Такие мелкие все существа, но те же в них симпатии и антипатии.») Сия – заведомо, темнота внутри животного человека, но, вот…. Животная борьба (непостигнутых/не-просветлённых) прав производит виды насилия – именно так и проявляет себя «война» в отношении заповедной внутренней жизни организма: как животное «вскрытие» всего заповедного и сакрального, как преступное вторжение в сокрытую интимность первородных начал. Сколь отвратителен подобный вид насильного «вскрытия» пред ликом Природы! Обезображенные внутренние органы, образы всех воплощённых болей и умираний – сия грязная брутология становится достоянием грубого убийцы, Врага, бросающего вызов самой идее Жизни. Так, проясняемый ход истории, в своём изначале, утверждает кризис безысходно-надуманной цивилизации: Враг всё более соотносится низкому зверочувству, Зверь воспитуем самобытной приязнью к первоприродному праву добродетельного (Часа) бытия. С тем, появляется полагающий мотив противостояния: – Враг или Зверь, и оттоль уже – Деспот (во Врагах) или Зверь, Власть или Свобода. – Настолько, насколько Деспот проявляет себя как Враг во всё более раскрытом пространстве животного и, в отвратной животности, прогрессирующего языка, тем самым сея вокруг себя порчу брутального проклятия, равно настолько же фактор «войны», в болезненных образах, простирается обоюдно и на фауну, и на божественно-чувственную флору. Итак, Власть или Свобода? (Мнимо-высшая, доминирующая власть или абсолютная первопомысленная (естественная) свобода?) Поэтическое откровение изображает в том саму суть причинной конфронтации – так обнажаются наиболее крепкие, национальные корни Войны.
Внезапно-созданный характер Агасфера, его явление и последующие тому, чрез ряд поэм, эманации этого художественного образа – сие, воистину, редкий аспект философского наследия Шелли, выделяющего его из ряда мыслителей-сакралистов своего времени. ( Возможно, к своему стыду, но Я не могу особенно припомнить, этак, и до сих пор, ни одного всерьёз крупного философа современности, кто сумел бы подробно исследовать сей заветный предмет – «феномен Агасфера»… Исследуют Сизифа, исследуют Каина, наперебой исследуют Иуду, но Агасфера?!...) Два, наиболее видных таковых воплощения «раннего» и «позднего» Агасфера у поэта – это два времени существования образа, две стороны вечности; – изобличая природную конфронтацию первопричинной Войны, вначале мы обращаемся к «раннему». («Королева Маб») – В огне и в крови битвы Свободы со Властью рождается Символ премонитивного несмирения и протеста: крепко держащийся за былую вечность своего отношения с землёй и с её природой, по насилию, учиняемому против него и его потомств, Сей, не приемлющий навязываемые ему рабство и подчинение, приемля в себя всея антагонизм живых сфер, остаётся единственным, кто выживает в час всеобщей гибели: – пережив Воина, он остаётся в образе великого, мрачного Древа, выстоявшего в чудовищной буре, перенёсшего страшную потерю всех своих детей. Титанически-крепки его корни, тяжела его грусть, безмерен оного пессимизм. «Гротескное изображение людских всех заблуждений» – так, сам Шелли, во главе поэмы, отдельно посвящённой образу, именует сей характер.
Постигая сию ужасающую правду – правду неизбежного несмирения, Шелли бросает гневные проклятия тиранам и деспотам (к прим., «Наполеон», и др. малые пр-ния, «Королева Маб», «Эллада» и др.). В своих разных сочинениях, Он открыто критикует Восток и Запад, так, к примеру, политику России в годы Греко-Турецкой войны («Эллада»), - что весьма особенно, - или тем же разом импер-колониализм Англии, Францию или ожесточённый Ислам. Сие, быть может, удивительно, но как ни у одного другого автора, из современников или предшественников сего рода романтизма, будь то в Англии или за её пределами, у Шелли отсутствует какое бы то ни было поклонение пред фигурами сильных владык и доминирующих победоносцев: в его творчестве, раннем и тем более позднем, просто нет места для образа давлеющего Культа Силы. (К примеру, так, даже великий Геркулес воспринимается им как доброе сознательное дитя, в своей натуральной и непосредственной участливости освобождающее Того, кто противостоит наиболее чудовищной из существующих доминант. («Прометей Раскованный»)) Ибо даже в стихиях, кои первосвободны в своём темпераменте, остающийся живым первонравственный интеллект слышит отголосок всех проклятий тиранической власти, тираническому господству ужаса неправедных сил.
Вершащаяся борьба за знание о праведном, возводимая к культу вер, произволит всё последующее развитие конфликта, каковой свидетельствует лишь о том, что сама Война есть Деспот, сам несмиримый дух её влиятельно подчиняет Тирана к власти среди прочих зверств. Существо Тирана посему не может не быть противоестественным, и все процессы, протекающие в его уме и в его организме, обращены совершенно обратно, совершенно противно здоровой функциональности добродетельного существа: Тиран в своей власти преисполнен в себе всех болей, всех болезней, всех возможных ущербов и стонов, (к примеру, «Королева Маб» - наиболее впечатляющий образ негативного Короля, и мн. др.) и власть, его внешняя власть, никогда не в силах избавить оного от внутреннего отвращения и проклятия по не способности быть господином в своём собственном теле. Коль скоро власть оного всерьёз невыносимо велика – о том свидетельствуют многие природные явления, движения коих как если бы вершатся совершенно отвратно замыслу сокровенной Природы. Что же дальше?
Борьба за знание о праведном, «не зверином» добре неизбежно становится борьбой за правила Деспотии: так воспитуется взрослеющий ум Войны, так «невинное зло» всеобщей тирании становится аспектом наследного воспитания. - «Ребёнок из люльки, и его убийственно-героический меч»… Беря на вооружение все средства науки, утверждая прогресс доминирующего интеллекта, Деспот побеждает Зверя верой в собственные животные силы оного; с тем, однако, следует их неизбежное соединение по отрицанию контр-критицирующего нравственного начала; сие – заведомо разложение общества (всея общее Тела) грядущего века. Такова вся зловещая антропология, этак, даже и в мирное время, воинствующего Зла.
Что же может противопоставить Разум гуманного Духа всему тому, что есть неизбежно-длящийся распад, раздор, растление и руины? – О том, заповедный ответ эллиниста Шелли: прошлое, не упокоенное прошлое грядёт в завтрашнем дне. Ибо мы вновь и вновь наблюдаем, как воюет не столько сам Героизм, сколько призрак Героизма – обиженный, извечно обижающийся героизм павших героев. Добрый дух гуманизма видит первоисходную причину продолжения Зла в неуважении и нарушении интимных границ постигаемой добродетели. – Сие в мёртвых умах, в сознаниях прошедших недобрых дней: Война, преисполняющая Мир of the World, и этот мир – прошедший: –«седовласый адвокат Зла», алиби для подлых стариков, бесчестных прежде и живущих ныне в стравлениях благородной силы; «несправедливый арбитр»; «злой демон бедности и руин»; «кровожадный палач злого Демиурга убийственных верований»; «пагубный эротист», что всегда в кулуарах войны и что самое худшее из всех зол закабалённых комплексов и грязных слабостей и всё мн. проч. ; – сие не может не наступить, не может не исходить из псевдо-мира, но в своём наступлении, сему д^олжно быть «соделанным как минувшее», – в освобождаемых от проклятия зол словах, в уважении к границам добродетельного бытия, каковое только и есть, единственно, будущее.
Воистину, в том апофеоз его философской пацифистской концепции, что предстаёт быть, как упреждение, завещание и к сильным и к слабым мира сего: сие нео-платонический тестимониум о продуктах поэтического вымысла, несущего всю идейную перспективу. – «То, что ты зришь, есть призрак лишь мечты забытой. Но, в том, сама мечта, как видно, меньше мира, называешь кой реальность. Ты должен зреть, как города, покоющие сон Империи, склоняют свои башни перед мутабильностью.» («Эллада»)… Таков глас того самого вечного мудреца-отшельника, чей возраст оттоль равен возрасту самой Земли, кто переживая все религии и все виды несчастливости Земли, продолжает нести возложенную на него небом кару – сие бремя неразделённого постижения мудрости вещей в их истинности и добродетели, сие – второй образ воплощения Агасфера. – Как странно… Он удаляется, исчезает вновь в неведомом безвременье, а грустной мудрости его вторит жизнеутверждающий хор поэтического Настоящего. – «Мир, измученный своим прошлым…» и «не сочиняйте вновь историю паденной Трои» - сие и есть особенный философско-поэтический завет пацифиста П.Б.Шелли, кто, среди множества коллосальных авторов, воистину, единственно сумел жить в протест своему собственному титанически-небесному несмирению.
/ 01.04.2014 – 06.05.2014 – Москва /