«…И друзей созову - на любовь свое сердце настрою,
а иначе - зачем на земле этой вечной живу?»
Булат Окуджава
Думаю, что не ошибусь, если скажу, что имя Булата Окуджавы известно всем. Одни скажут, что он поэт, другие, что бард, третьи, что прозаик и киносценарист. И все будут правы. На его долю выпали, пожалуй, все значительные испытания ХХ века: роковые события 37-го, война, цензурные препоны; и все эти испытания он выдержал с честью, достоинством и благородством. Но были в его жизни огромные радости, такие, например, как Великая Победа (возможно, это символично, что родился Окуджава именно 9 мая, в день грядущей победы).
Вот что говорил о себе и своей жизни сам Булат Шалвович корреспонденту журнала «Огонек» Олегу Терентьеву:
«Ну что я могу рассказать вам. Я родился в Москве, на Арбате в 24-м году. По происхождению я грузин. Но, как говорят мои московские друзья, грузин московского разлива. Родной язык мой - русский. Я - русский писатель. Жизнь моя была обычной, такая же, как жизнь моих сверстников. Ну, если не считать того, что в 37-м году мой отец - партийный работник - был уничтожен…в замечательном городе (Свердловске). Три года я прожил в Нижнем Тагиле. Затем вернулся в Москву. Учился в школе. После девятого класса в семнадцать лет ушел добровольно на фронт. Воевал. Был рядовым. Минометчиком. Был ранен. Остался жив. Учился в университете на филологическом факультете. Окончил. Уехал в деревенскую школу Калужской области. Работал учителем. Преподавал русский язык и литературу. Ну, как большинство, писал стихи. Относился к этому, конечно, несерьезно. Но постепенно, постепенно это все во мне усиливалось».
Впервые стихотворения Окуджавы были опубликованы в «Калужской газете», позднее ему предложили работу в «Комсомольской правде», он заведовал отделом пропаганды. Там же в Калуге у поэта вышла первая книжка стихов. В 1956 году Окуджава переезжает в Москву, работает редактором в издательстве «Молодая гвардия», заведует отделом поэзии в «Литературной газете». Тогда же, в конце 1956 года, как говорит сам поэт, он «впервые взял в руки гитару и спел свое шуточное стихотворение под аккомпанемент. Так начались так называемые песни», песни, которые сразу же запела вся Москва, а потом и вся Россия.
Стихи и песни Окуджавы – это своеобразная страна, это обособленный мир со своими законами, своими представлениями о человеке. Если попытаться обозначить границы этого мира на карте, то, безусловно, центром, «столицей» будет Арбат. Не случайно же так причудливо, так удивительно нежно и воздушно «арбатского романса старинное шитье»: «Ах, Арбат, мой Арбат, ты – мое отечество, никогда до конца не пройти тебя», «На арбатском дворе – и веселье и смех. Вот уже мостовые становятся мокрыми…», «Упрямо я твержу с давнишних пор: меня воспитывал арбатский двор, все в нем, от подлого до золотого…», «Часовые любви по Арбату идут…». Арбат – это «радость и беда», это «призвание», это «двор с человечьей душой», это «религия», это Родина. Сам себя поэт называет «эмигрантом с Арбата», «дворянином с арбатского двора». С этим двором невозможно расстаться, без него нельзя жить: «Когда его не станет – я умру, пока он есть – я властен над судьбою» (строка эта оказалась пророческой, именно так все и случилось в жизни поэта). Из всего этого постепенно вырастет образ-символ – «арбатство, растворенное в крови»:
Не плачь, Мария, радуйся, живи,
по-прежнему встречай гостей у входа…
Арбатство, растворенное в крови,
неистребимо, как сама природа.
А каков же лирический герой, проживающий в мире арбатских дворов и переулков, как он выглядит? Это «московский муравей», «мальчик с гитарой в обнимку на этом арбатском дворе», мальчик, «повзрослевший до поры», это солдат, защищающий свою страну, свой Арбат, это мужчина, «одуревший от всяких утрат и от всяких торжеств», на нем «костюмчик серый-серый, совсем как серая шинель», с ним верная подруга «гитара и пачка сигарет». Это «ребенок города», «его рабочий», «его солдат». И, как у каждого человека, у этого лирического героя есть мама – «абсолютный полюс невиновности. Образ кристальной чистоты. Через все десятилетия – мамины слезы, мамины молитвы… Мама – с фанерным чемоданчиком по дороге в ссылку, мама – с розой в руке посреди метели, мама – стройная, гордая и молодая – оберегом на границе памяти». Герой «дышит матерью – она у него единственная», успокаивает ее: «Мама, мама, это я дежурю, я – дежурный по апрелю!»
Ты сидишь на нарах посреди Москвы.
Голова кружится от слепой тоски.
На окне – намордник,
воля за стеной,
ниточка порвалась меж тобой и мной.
Это тоже мама, это ее жизнь, ее судьба. Мама и Родина – они у героя неразделимы. «Я люблю отчизну бедную, как маму бедную мою», - произносит он. И вновь, как отголосок материнской судьбы, звучит надрывно и печально:
Настоящих людей так немного,
Все вы врете, что век их настал.
Посчитайте и честно и строго,
Сколько будет на каждый квартал.
Настоящих людей очень мало.
На планету – совсем ерунда.
На Россию – одна моя мама,
Только что она может одна?
Вот каков он, лирический герой Окуджавы «с юных лет, когда он – маленький, слабый, худой и больной – идет воевать на фронт, потом в когорте соратников – тонконогих, длинношеих, нелепых, очкастых – воюет с врагами в своем отечестве, потом видит как бы со стороны свой силуэт – серый, чужой, старомодный, сутулый, и наконец, на гордых тонких ножках семенит в святую даль…» Почему-то сразу же вспоминается веселый, бесшабашный и в то же время бесконечно чистый и ранимый Женя Колышкин, герой фильма «Женя, Женечка и «катюша», сценарий к которому был написан Б. Окуджавой в соавторстве с В. Мотылем. Женя Колышкин – это сам поэт «смешной и нелепый солдат», который «старался честно делать то, что поручалось».
Вообще, война – это отдельная тема в мире Окуджавы. И для нее он снова находит только свои, неповторимые слова и только свою, особенную мелодию. Это слова человека, прошедшего дорогами войны и сохранившего светлую и ясную душу, научившегося понимать и прощать.
Вы слышите: грохочут сапоги?
И птицы ошалелые летят.
И женщины глядят из-под руки.
Вы поняли, куда они глядят?
Это слова, солдата, который ничего не забыл, который знает, что такое разлука, горе, смерть близких, ибо «в теплом окопе пристроится смог на сытную должность стрелка» и «раной одной откупился сполна от смерти на этой войне». Иронично, странно? Да. Может быть, именно поэтому так пронзительно, так тревожно звучит его «До свидания, мальчики! Мальчики, постарайтесь вернуться назад…»
Удивительно, что в стихах Окуджавы практически отсутствуют батальные сцены, описания боев, поэт больше сосредотачивается на темах, казалось бы, второстепенных: о «согревающем душу» чаепитии на привале, романе с медсестрой. Он словно говорит читателю: «И на войне жизнь не кончается». В стихотворении «Батальное полотно», в котором само название, казалось бы, обязывает обратиться, наконец, к описанию военных сцен, мы тоже такого описания не увидим. Напряжение и тревога войны снова переданы не грохотом взрывов и свистом пуль, а мелкими, вроде бы, мало значащими деталями. Но эти детали и создают ту самую предвоенную атмосферу, именно они и будут потом вспоминаться, как атрибуты «мирной» жизни: «флейты голос нервный», «голубой кафтан» императора, «красная попона» лошади, красавцы флигель-адъютанты… И потом, постепенно все это уходит вдаль и остается только разлука и предчувствие войны:
Все слабее звуки прежних клавесинов, голоса былые.
Только топот мерный, флейты голос нервный да надежды злые.
Все слабее запах очага и дыма, молока и хлеба.
Где-то под ногами да над головами – лишь земля и небо.
Сам лирический герой, как я уже говорила, внешность имеет весьма негероическую, можно даже сказать, карикатурную: «я ручками размахиваю, я ножками сучу, и уцелеть рассчитываю, и победить хочу». Герой вовсе не стыдится страха смерти, это нормально, не хотеть умирать.
…Не верьте пехоте,
когда она бравые песни поет.
Не верьте, не верьте,
когда по садам закричат соловьи:
у жизни со смертью
еще не окончены счеты свои.
Как это созвучно со словами Юлии Друниной: «Кто говорит, что на войне не страшно, Тот ничего не знает о войне». И именно в преодолении этого страха в первую очередь и состоит геройство каждого, кто прошел эту войну, прошел и выстоял вопреки всему. Потому что, была одна мечта, одна цель, «одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим».
И победа эта приходит. Великая Победа. А после наступает «первая послевоенная ночь»:
Отгремели салюты, сник закат,
улеглось победное торжество.
Но не спит, но по городу ходит солдат…
Это что за бессонница водит его?..
………………………………………..
Где он не шел? По каким городам?
Полосатых верст подсчитать невмочь,
а сколько он мучился и страдал,
пока не нахлынула эта ночь,
ночь удивительной тишины,
первая ночь после войны!
Это мальчик-солдат, которому «здорово повезло», он выжил, вернулся. Да, не все вернулись с той войны. Но все они обладали чувством Родины, державы, без нее они не мыслили себе жизни и смерти. И об этом герой Окуджавы смог сказать без пафоса, без надрыва, сказать простым языком. Но от этого сильнее ощущается горе потери, «тем горше каждая утрата»:
А мы с тобой, брат, из пехоты.
А летом лучше, чем зимой.
С войной покончили мы счеты.
Бери шинель –
пошли домой…
…………………………………………
Мы все – войны шальные дети:
и генерал и рядовой.
Опять весна на белом свете…
Бери шинель –
пошли домой…
…………………………………………
Что я скажу твоим домашним?
Как встану я перед вдовой?
Неужто клясться днем вчерашним?
Бери шинель –
пошли домой…
Солдат Окуджавы – это, прежде всего, человек со всеми, присущими ему, чувствами, эмоциями, переживаниями. Он радуется, горюет, страдает, надеется, любит…
Восславив тяготы любви и свои слабости,
слетались девочки в тот двор, как пчелы в августе;
и совершалось наших душ тогда мужание
под их загадочное жаркое жужжание…
Звучит послевоенное танго, танцуют девочки… Те самые, раздарившие сестренкам белые платьица, познавшие «вместо свадеб разлуку и дым», те, которые «вернулись назад». Они у Окуджавы разные: «в платье шелковом» и «в спецовочке промасленной», в потертом пальто и стареньких туфельках. Но «все они красивы». И все они – «Ваше Величество Женщина», которая «решилась сюда», несмотря на то, что «тусклое электричество», что «с крыши сочится вода», что все «занавешено тьмою». И пришла она к герою, не потому, что перепутала «улицу, город и век», а потому, что любит. Любит его, такого странного, неуклюжего, смешного. И отступает война, сердце героя распахивается навстречу новому, светлому чувству:
От войны еще красуются плакаты,
и погибших еще снятся голоса.
Но давно уж – ни осады, ни блокады –
только ваши удивленные глаза…
Недаром он говорит: «Пускай моя любовь как мир стара, - лишь ей одной служил и доверялся»; недаром восклицает: «вы пропойте, вы пропойте славу женщине моей!», недаром «идет за нею вслед». Но нет в этой любви счастья в бытовом его понимании, ибо «не сольются никогда зимы долгие и лета», а значит «еще не сшит наряд подвенечный», ведь «две вечных подруги – любовь и разлука – не ходят одна без другой».
И снова перед нашим героем «две дороги от порога: одна – в дом, другая – прочь», «две вечных дороги – любовь и разлука», дороги, «без которых невозможно, как без неба и земли»…
В саду Нескучном тишина.
Встает рассвет светло и строго.
А женщину зовут Дорога…
Какая дальняя она.
Но любая, даже самая дальняя дорога когда-нибудь заканчивается. И приходит время подводить итоги.
Опустите, пожалуйста, синие шторы.
Медсестра, всяких снадобий мне не готовь.
Вот стоят у постели моей кредиторы
молчаливые: Вера, Надежда, Любовь…
Надежда – одно из ключевых понятий для поэтического героя Окуджавы, один из лейтмотивов его жизни. Она имела разные воплощения: это и неверие в гибель друзей, и «веселый барабанщик», и «часовые любви». «Надежда, я вернусь тогда, когда трубач отбой сыграет…»
Надежда, белою рукою
сыграй мне что-нибудь такое,
чтоб краска схлынула с лица,
как будто кони от крыльца.
Звучит «надежды маленький оркестрик под управлением любви», кружится над полночной лампой летняя бабочка.
А «может это не бабочка вовсе, а ангел небесный…кружит по комнате тесной с надеждой чудесной». С надеждой на просветление, на воскрешение души.
«Ангел белый прошепчет, что надежда есть», и возникнет двойное притяжение – земли и неба, появятся вопросы:
Мгновенно слово. Короток век.
Где ж умещается человек?
Как, и когда, и в какой глуши
Распускаются розы его души?
Как умудряется он успеть
Свое промолчать и свое пропеть,
По планете просеменить,
Гнев на милость переменить?
Так проявляется осмысление происходящего в жизни героя, в его судьбе, в судьбе его родных и близких.
Ты сидишь на нарах посреди Москвы.
Голова кружится от слепой тоски.
На окне - намордник,
воля – за стеной,
Ниточка порвалась меж тобой и мной.
За железной дверью топчется солдат…
Прости его, мама: он не виноват,
он себе на душу греха не берет –
он не за себя ведь – он за весь народ.
Это о маме, о ее жизни, о самопожертвовании. А вот об отце:
Его расстреляли на майском рассвете, и вот он уже далеко.
Все те же леса, водопады, дороги и запах акации острый.
А кто-то ж кричал «Не убий!» - одинокий… И в это поверить легко,
но бредили кровью и местью святою все прочие братья и сестры.
Здесь уже - прямая библейская заповедь, пропущенная через себя, через собственное сознание, сердце и душу. Так появляется осознание, ответственность за происходящее:
Буду я стоять перед тем судом –
голова в огне, а душа в дыму…
Моя родина – мой последний дом,
все грехи твои на себя приму.
И возникает тема жизни и смерти. И рождается Вера. И рефреном звучит «Молитва»:
Пока Земля еще вертится, пока еще ярок свет,
Господи, дай же ты каждому, чего у него нет:
мудрому дай голову, трусливому дай коня,
дай счастливому денег… И не забудь про меня…
Это воплощение мировоззрения героя, его миропонимание, мироощущение, его жизненная позиция. И вполне естественным кажется то, что, просит герой, прежде всего, за других, за хороших людей и не очень, за падших и нуждающихся, за счастливых и несчастных, а затем уже - за себя.
Вот постарел, и стало холодно, и стало тихо на земле.
Не то чтоб шум житейский кончился и крики сгинули во мгле.
Нет-нет, и крики продолжаются, и розы красные в соку,
и солнце жжет… А мне вот холодно – никак согреться не могу.
Булат Шалвович Окуджава умер 12 июня 1997 года во Франции. «Мне повезло, что жизнь померкла лишь тогда,/ когда мое перо усердствовать устало», - напишет он в одном из последних своих стихотворений.
Уходит в бессмертие поэт, уходит его герой… Крикнешь: «Вы дома?..» Двери распахнуты. И ни души»… А мне, читателю, хочется прошептать: «Не оставляйте стараний, маэстро, не убирайте ладоней со лба». Ведь это просто необходимо, чтобы не смолкала волшебная музыка стихов Окуджавы, чтобы снова и снова были «небеса просторны, голубей вода, зеленее медь», снова пел хвалебно «высокий хор», звучали «в городском саду флейты да валторны», улыбался «юный флейтист, флейту к губам прижимая», целовался с трубой заезжий музыкант, а капельмейстеру вновь хотелось взлететь.
«Святая наука – расслышать друг друга». Окуджаве в этом смысле повезло. Его расслышали, поняли и полюбили.
Хочется сказать еще об одном, не имеющем, вроде бы, отношения к поэзии Окуджавы.
Булат Окуджава и Исаак Шварц. Двух этих людей связывала долгая, крепкая дружба. Они понимали друг друга без слов, музыка одного была продолжением поэзии другого. «Ваше благородие, госпожа Удача», «Жаркий огонь полыхает в камине…», «Любовь и Разлука»… Перечислять можно бесконечно. Окуджава ушел первым… Можно только догадываться, что пережил тогда Шварц. 29 декабря 2009 года не стало и его. Теперь они снова вместе летят в бесконечной небесной синеве. Музыкант и Поэт. Два человека, обладающих абсолютным слухом души.
Музыкант играл на скрипке – я в глаза ему глядел.
Я не то чтоб любопытствовал – я по небу летел.