Свет напольной лампы вмещается мне в ладони.
И я так боюсь потревожить его разительно чуткий сон.
Он служил вельможей, сотни тысяч лет освещая твою дорогу,
А потом, как и я, оказался ненужным псом.
Ты смеешься, бросая на стены играючи тени.
Я бегу по ступеням, развивая гепардью скорость, чтобы хоть немного за ней поспеть.
Но лежу плашмя, а колени - разбитые в кровь колени,
Предвещая беду, начинают как змеи,
дикие змеи, шипеть.
Я, как верный наученный пес,
Озверело скалюсь на каждого незнакомца,
что зачем-то прилюдно держит тебя под локоть.
Мне сосед говорит: "Дворняга, не вешай нос.
Лучше вот возьми табаку, говорят, от боли спасает легкая копоть".
Но ни что не спасает высохший океан, Сколько ты не таскай по стакану к нему воды.
Смерть придет, не развесив афиш, и cтанцует фламенко каждому из землян.
Так смешно: оставит живым лишь Бога, да и тот когда-нибудь верно запьет от тоски.
Свет давно смирился и достиг своего самадхи.
Отвернулся к стене и запел романс на мои стихи:
"Эти ночи с тобой так приторно сладки,
Что совсем оправдали любые грехи".