Валерий Прокошин (1959-2009)
* * *
А прикинь, выходишь из дома, спешишь на свет,
За спиною – сумерки, крыльями прорастая:
Бражник? Махаон? Может, Парусник? нет и нет.
Просто серебро мотыльковой воздушной стаи.
А прикинь, что полночь нас сносит, как снег, к огню,
И пыльцу сбивает то с пальцев, то с плеч, то… в общем,
Нам не холодно, нет, это просто такое ню
На границе жизни и смерти, но мы не ропщем.
Нас и так пугали сумою, тюрьмой, зимой,
И судьбою самых последних советских урок.
А прикинь, что утром приходишь опять домой:
Допиваешь яд и докуриваешь окурок.
* * *
скажи сим-сим
и я не открою глаз
сквозь холод последних зим
представлю ты снова с ним
вот прямо здесь и сейчас
скажи изюм
и я пропаду в ночи
я стану опять ничьим
я буду как белый шум
послушай но не молчи
скажи ква-ква
не бойся чужой молвы
и встанет как дважды два
в холодном окне Москва
ты любишь а я увы
* * *
Видишь: гусеница прячется в листок,
Ткет, обманщица, игрушечный восток –
Молоко, яйцо и сахарный песок.
Сладко-сладко, словно в детстве типа ма,
Мандарины, пастила, халва, хурма…
На зубах скрипит советская зима.
Оглянуться типа с пятки на мысок,
Вот и снег, смотри, пошел наискосок,
Белка спит, разбит фарфоровый свисток.
Ну а гусенице это нипочем,
Только крылышки трепещут – горячо.
Сплюнь три раза через левое плечо.
* * *
Это лето не в масть. Настоящая жесть.
Ультиматум на всё. Nota Bene.
Завели поутру в кабинет номер шесть,
И не дали вздохнуть, и не дали присесть –
Обнажили на черном рентгене
Говорили: нельзя доверять дуракам
Ни в здоровье, ни в поисках клада.
Взгляд скользил за окном – в небе, по облакам…
Негатив моей жизни пошел по рукам,
А другой им как будто не надо.
Одевайся, сказали, твой крест в серебре,
Все мы ходим, вздохнули, под Богом.
Жесть гремит на ветру: точка – точка – тире…
Падший ангел жжет ящики на пустыре.
Купол храма сияет под боком.
И не надо меня утешать на краю
Этой пропасти с русскою рожью.
Никого не спасут – все мы будем в раю
Вспоминать всю библейскую жизнь, как свою,
Как свою, а не Божью.
Колобок
Ты меня лепил на склоне лет,
Собирая крохи по сусекам,
На краю земли, где жизни нет
Даже горнякам и дровосекам.
Отпусти на волю, старина,
С поля брани.
Что мне эта дикая страна,
Что я – крайний?
Я замешан на твоей крови,
Из муки из дедовых запасов,
Но не ради муки, а – любви,
Между двух нерукотворных Спасов.
Отпусти, я всё, что мог, урвал,
Ради Евы.
Что мне этот гибельный Урал,
Что я – левый?
Оглянись: повсюду только пыль,
Пыль веков да царственные яти.
Я ушел от всех, кого любил,
Только ты не разжимал объятий.
Отпусти меня из добрых рук,
Боже, иже!
Что мне этот Екатеринбург,
Что я – рыжий…
* * *
А в Питере дожди, и отблеск
Уже чужого серебра.
Прикинь, какой холодный отпуск
На малой родине Петра.
Какой обманчивою лаской
Сквозит все время от Невы.
И вслед с улыбкой азиатской
Глядят то сфинксы, то волхвы.
И между выдохом и вдохом
Глотаешь пьяное аминь,
Прикинувшись последним лохом…
А ты прикинь, а ты прикинь
Каким потусторонним светом
Обмоют нас. Ты скажешь да,
Я нет скажу. Но мы об этом
Уже не вспомним никогда.
А в Питере дожди и ветер
И холод дальнего огня.
Прикинь, уже написан Вертер
И про тебя, и про меня.
* * *
Под утро так зябко, так зыбко, как будто похмельный синдром,
И я прижимаюсь к тебе то бедром, то помятым крылом.
Нас, кажется, бросили наши хранители – Анна с Петром.
Ласкаясь и путаясь в рыжей охапке кудрявых волос,
Я слышу, как ветер, спускаясь с деревьев, колышет овес.
Нас, кажется, сносит прохладным течением сна под откос.
Смотри, все длиннее строка, горячее меж пальцев песок,
Так боязно утром тебя целовать в беззащитный висок.
Нас, кажется, сносит соленым течением лет на восток.
Всё круче волна, оглянись: мы покинули заспанный порт,
Нас сносит волною, глаза застилают то слезы, то пот.
Ну что же, прощайте, до встречи, ребята – и Анна, и Петр.