Иногда на дне глазниц я вижу свет и образ с хитрецой,
той, что никогда никому не принадлежала.
Кочуя то по женщинам то по городам,
Ловлю мысль,
Что для других я неказист, для себя обманчив.
Любовь храню как на скрижалях
В старых смс заначках
От двадцатилетних дам.
И поздно засыпаю, во сне на моём образе пижама,
А не отцовская кольчуга.
Как неустанный глупый мальчик,
Я верю в чудо…всё реже, иногда.
Иногда случается, меня прижмёт так,
Что я иду по проспекту
Знакомиться с одинокими курягами на скамейке.
Они другие: у них иной свет, оттенок спектра.
Их голос чужд, как и улыбка, взгляд, коленки,
Возможно хоть они чувствуют вкус кислорода.
Иногда и таких нет.
Я достаю телефон со старыми фото.
Бегло листаю, перебрасываясь жаром пекла.
Если так дальше пойдёт, то мы негласно будем коллеги-калеки.
Два эрофоба.
Иногда на дне глазниц мой образ в ласках другого.
Мир кривится, если смотреть на него с такого аспекта.
Иногда я слоняюсь безумный по хате
Испуская проклятья
В тех, кто ни о чём не жалеет.
Оттого,что счастье не дают в прокате.
Это приходит снова.
Когда за каждым последним словом тянется вереница последних слов.
А хочется зёрнышко да сверху: «Вот вам поле, сейте, да сами себя впрягайте,
Нужен кров, стройте кров,
И помните: вы два осколка одного сосуда».
Ночью во дворике так безлюдно, спокойно,
Лишь гул фонарей да пение разбуженных птиц.
На дне глазниц смеётся старушка-сова в шали,
Рядом я ворчащий, преисполненный зудом.
Играю с ней в карты, читаю рифмованное извращение про пальбу вдов.
А голоса так и нет, как нет и чуда,
Всё золото превращается в многословную промысловую рыбу.
К этому сложно привыкнуть быть в стойке «готов».
Уж больно подкашиваются коленки.
Я одеваюсь, иду за вещами,
Оставляя как завещание,
Гренки, стихи и свою глыбу- любовь.