Отражаясь в прозрачном стекле
золотого в тоске ресторана,
я сквозь позу на красном столе
наблюдаю в себе хулигана.
Мне подносят еду, как хвалу,
свечи пестрые жгут для романа
и мою ледяную кору
нежно чистят в болоте дивана.
Я кричу: «что ж ты делаешь, пёс?!
Под забором бы лил меж стаканов,
да и там бы за это в нос
получил каблуком хулигана!»
Жутко рубит тяжелое сердце
под хандрою большого кутилы.
Где же стержень во мне доброверца,
где же благости высшие силы?!
Я теперь как на улице серый,
выделяюсь такой же гарью
и, намокший вином без меры,
сквозь витрину лицо свое старю.
Как в рубашке в морщинистой коже
моя мысль и мой ежедневник…
Неужели ты тут еще, Боже,
может ждет еще твой заповедник?
Но боюсь я немилости что ли?
Что-то давит противное в уши...
Здесь, в завязанной мысли неволе,
я погибну, от всех отвернувшись.
Тут мне вечности не добиться,
я не справлюсь с юродивым пылом –
до кончины влекусь опуститься,
но на это мне чужды усилия.
Отражаюсь в прозрачном стекле
золотого в тоске ресторана
и сквозь позу на красном столе
наблюдаю в себе хулигана.
Ветвь стучит, приподняв из провала,
Подзывает подать ей милость.
Выход есть.
И ей в кисть опустилась
Моя жизнь, изошедшая паром...