В снегу стояла тишина –
сухой камыш в болотном поле,
студило так, что у зерна
смыкались губы семядолей.
Казалось, время навсегда
в пространственном застыло кубе…
Шестиколенные стада
ушли в подкория и глуби
и, закусивши удила,
чудовищи во тьме кромешной
алкали вешнего тепла,
и дождались его, конечно:
из прелого мешка зимы
жужжащим хлынули потоком –
их тьмы, и тьмы, и тьмы, и тьмы
(на тьму ямбичней, чем у Блока).
В саду кукожится ренклод,
редиска вянет в огороде,
печальный зоополиглот
бредёт по радостной природе,
несёт под запах шашлыков,
как вьючный ослик, в двух альбомах
три сотни птичьих языков
и десять тысяч насекомых.
Над ним пиратский реет флаг,
то ахеронтия лахесис, -
беднягу ждёт ареопаг,
неотвратим, как антитезис.
Академический синклит
не верит записям в гроссбухе –
но муха с мухой говорит
и муха отвечает мухе!
Из глубины червонных рут
он слышал сам, как над поляной
кругами пролетая, Брут
кряхтит под ведьмой безымянной.
Он видел, навострив сачок
и сдуру выронив бумажник,
как дразнит скрипача сверчок
и пьянствует с мышами бражник…
Но, снизойдя, ему в ответ
промолвят, поминутно жуча,
что Вавилонских башен нет,
а муравейник – просто куча.