Комментарии к творчеству и биографии Сергея Довлатова уже, вероятно, превысили по объёму четырёхтомное собрание его сочинений. Я добавлю к ним лишь несколько штрихов, могущих представлять какой-то интерес.
В биографиях Довлатова, да и в фильмах о нём, говорится, что он (цитирую по русскоязычной Википедии) "похоронен в армянской части еврейского кладбища 'Маунт Хеброн'". Довлатов, как известно, был сыном армянки Норы Довлатовой и еврея Доната Мечика, носил фамилию отца, но с какого-то времени перешёл на фамилию матери, тем более, что родители его были в разводе. Почти уверен ("почти" - потому что я никогда его об этом не спрашивал), что в советском паспорте Довлатова в графе "национальность" было записано - "армянин". Это вполне естественно и понятно: армянину в советские (и в иные любые времена) не чинили бы столько препятствий в жизни, сколько еврею. Другое дело, что Довлатов не был ни тем, ни другим, он не знал ни идиша, ни армянского, не знал обычаев этих двух народов, он был русским человеком - по языку, культуре, ментальности, привычкам и т.п. И хотя одно время он изображал из себя христианина, верующим человеком он никогда не был.
Похоронен Довлатов в том районе, где и жил - в Квинсе, штат Нью-Йорк, на еврейском кладбище. Не знаю, есть ли там "армянская часть", в описании кладбища значится лишь "армянская церковь", но блок 9, где похоронен писатель, принадлежит обществу Ah Scholem Winitze - выходцам из Винницы, уж отнюдь не армянам. Достаточно посмотреть, какие памятники окружают надгробие Довлатова, чтобы усомниться, что это - "армянская часть" (фото можно видеть на сайте samsebeskazal.livejournal.com/159755.html).
Я понимаю, что место захоронения Довлатова выбрала его семья, тут никуда не денешься. Но почему в биографиях заявлена "армянская часть", почему не сказать просто - "похоронен на еврейском кладбище"? Не пристало русскому писателю быть упокоенным среди евреев? Похоронен же Бродский среди итальянцев, и ничего.
Мне кажется, что существует некая тенденция вообще отделить Довлатова от его еврейской половины. В попытках сделать это вспоминается курьёзный материал "Тайна смерти Сергея Довлатова", опубликованный в Интернете в 2010-м году (см. сайт http://alnikol.livejournal.com/280726.html). Чтобы не тратить времени на цитирование, приведу его здесь полностью:
" Тайна смерти Сергея Довлатова
Сегодня 20 лет со дня неожиданной смерти писателя Сергея Довлатова.
Его жизнеописание несколько дней назад вышло в "Малой серии ЖЗЛ" издательства "Молодая Гвардия" - дочернем проекте известной серии ЖЗЛ, основанной Флорентием Павленковым и возобновлённой Максимом Горьким. Пожалуй, второй раз за всю историю (первой была книга об Иване Худякове в 1970 году) издание не содержит портрета героя, но впервые за всю историю в нем нет вообще никаких иллюстраций. Почему? В "Молодой Гвардии" говорят - запретили потомки: до недавнего времени проект книги выглядел совсем иначе...
А на днях я обнаружил статью, которая объясняет, почему люди, запретившие публикацию фото Довлатова и кадров, связанных с его жизнью, могли так поступить. Обстоятельства, сподвигнувшие на это родственников писателя, могли стать причиной смерти самого Сергея Довлатова. Несколько лет назад петербургские исследователи Владимир и Наталья Евсевьевы (работающие под творческим псевдонимом ВИН), многие годы посвятившие исследованию жизни и творчества писателя-эмигранта, высказали в интервью корреспонденту "МК-Питер" Алисе Берковской версию, что скончался писатель не от пьянства, как принято считать, а от потрясения — незадолго до смерти Довлатов узнал тайну своего рождения.
Не Довлатов, а Богуславский!
— Известно, что Довлатов страшно пил — почему вы так уверены, что он умер не от алкоголизма?
— Я лично встречался с Довлатовым неоднократно, беседовал с ним, — рассказывает Владимир Евсевьев. — Поверьте, про таких, как он, говорят: здоров как бык! На всех окружающих Сергей производил впечатление человека с могучим здоровьем, несмотря на регулярные запои. Поэтому убил его явно не алкоголизм.
— Говорят, перед смертью у писателя были галлюцинации.
— Да, об этом известно из воспоминаний Петра Вайля. Он рассказывал, что перед смертью Довлатов позвонил ему и сообщил, что видит, как по потолку идут трещины. Вайль был уверен, что все дело в инфаркте. Но мы говорили с одним известным медиком, описали ему обстоятельства смерти Сергея — и врач очень удивился! Он назвал смерть Довлатова ничем не оправданной, родившейся без симптомов! Так происходит, когда причиной смерти становится психологическое потрясение.
— Что же так потрясло «человека с могучим здоровьем»?
— Письмо. Обыкновенное письмо, которое он обнаружил в архиве матери. Из этих нескольких листочков Довлатов наконец узнал, что его настоящее имя — Сергей Александрович Богуславский.
Тайна рождения
— Вы сказали «наконец»?
— Сергей Довлатов всю жизнь догадывался, что Донат Мечик не его настоящий отец. Своему другу Ефимову он писал, что ненавидит отца, Доната. О том же он рассказывал своей любимой женщине Асе Пекуровской. Даже фамилию он себе взял не «отцовскую». Отношение к Донату отразилось и в творчестве Довлатова — обратите внимание, как мало и пренебрежительно он пишет о своем «отце»: то Мечик бахвалится, что состоит в переписке с Шостаковичем, то учит Сергея, как избавляться от беременных женщин. Последнее, кстати, происходило на полном серьезе — с чего бы счастливому отцу семейства вести такие разговоры с родным сыном?
— Одних подозрений мало.
— Для человека, которого это не касается. А Довлатов всерьез задумывался, почему он так отличается от еврейского окружения, в котором вырос. Ведь ни евреям, ни армянам не свойствен ни запойный алкоголизм, ни то мировоззрение, которое живет в его книгах. Он всегда писал притчами — что тоже не свойственно окружавшей его культуре. Он задавал себе много вопросов. Почему отец все время поучает его, заставляет принимать нужные ему решения? Почему с презрением относится к творчеству сына? Не потому ли, что видит в нем свидетельство чужой крови в Довлатове? И почему в семье намеренно замалчивается имя Шурика Богуславского, хотя он был коллегой родителей по уфимскому театру?
— Кем был Богуславский?
— Пианистом. Мать Довлатова, Нора, была некоторое время актрисой, потом стала корректором. А Донат Мечик был заведующим литературной частью театра. Как разворачивался их закулисный любовный треугольник, неизвестно, только за несколько месяцев до рождения Сергея Шурик Богуславский исчез. Как оказалось, по анонимному доносу — за какое-то ироническое высказывание. Из лагерей он так и не вернулся. Как вспоминает Пекуровская, Довлатов был абсолютно уверен, что на Богуславского донес Донат Мечик.
— Почему?
— Об этом, к сожалению, никаких записей мы не нашли. Известно только, что Нора до конца жизни хранила фотографию Богуславского. Довлатов ее видел и считал, что похож на Шурика. Сейчас и письмо, и фотография хранятся в Америке у Лены Довлатовой, вдовы писателя.
Письмо-убийца
— И все-таки — почему письмо о Богуславском так потрясло Довлатова? Он ведь его даже не знал!
— А вы представьте себе психологическое состояние Сергея в конце жизни! Он прожил жизнь, которую не выбирал, которую ему навязали поучения Доната Мечика. В результате не добился ни успеха, ни признания. Если бы Донат был отцом Сергея, такой итог мог быть оправдан хотя бы сыновней обязанностью уважать отца. Но письмо показало ему страшную правду — что он исковеркал свою жизнь под давлением человека, который даже не отец ему!
— Письмо убило Довлатова?
— Можно сказать и так. Наверняка в последние дни его одолевали разные мысли — что все могло быть по-другому, если бы он был настойчивее с матерью, если бы узнал о своем происхождении раньше. Ведь, обретя настоящего отца, он бы обрел самого себя! Но время было упущено. В итоге Довлатов как бы взорвался изнутри.
— А Донат Мечик?
— Он пережил Довлатова."
Этот замечательный текст не хочется даже комментировать. Здесь всё неправда. Довлатов на самом деле умер от пристрастия к алкоголю, и никакого "могучего здоровья" у него не было. Даже если он и обнаружил "в архиве матери" какое-то письмо, то что мешало ему выяснить у той же матери обстоятельства её и своей биографии? Мать его была жива (она умерла в 1999-м году). А если злополучное письмо и фотография мнимого отца Довлатова хранятся у вдовы писателя, то почему бы и ей не раскрыть страшную тайну и положить конец пересудам?
Меня особенно радует в тексте фраза: "...Довлатов всерьез задумывался, почему он так отличается от еврейского окружения, в котором вырос." Никакого "еврейского окружения" у Довлатова не было, он вырос в окружении матери и её родни. Да и, пожалуй, в окружении всей той богемы, которая приучила его к алкоголю. Эти выдумки распространяются, по-моему, исключительно для того, чтобы доказать непричастность Довлатова к еврейству вообще. Хотя он всё равно никогда евреем себя не ощущал (да и армянином тоже). Но - не должно быть у популярного русского писателя еврейских корней и связей, и всё тут.
Именно поэтому, мне кажется, я не получил от вдовы и дочери Довлатова разрешения на публикацию его писем ко мне в книжке "Еврей армянского разлива и витязь в еврейской шкуре", составленной из его и моих писем вместе с моими же стихами, которые я посылал Сергею. Начиная с названия, книжка, как и почти всё моё творчество, проникнута еврейским, что ли, духом.
Все эти перипетии с "тайной" рождения и отлучение от еврейства оскорбляют, разумеется, память самого Сергея Довлатова и его родителей. Равно как и всевозможные подробности его личной жизни, рассуждения о "последней любви" писателя - Алевтине Дробыш, в доме которой он находился перед смертью, и прочие глупости. Довлатов прежде всего - замечательный писатель, независимо от того, имеет ли он отношение к евреям или позволял ли себе вольности по отношению к семье.
И ещё пара штрихов к биографии Довлатова.
Когда в начале восьмидесятых годов в Нью-Йорке стала выходить еженедельная газета "Новый Американец", где Довлатов был главным редактором (а я - членом редколлегии по части юмора), на неё (газету) ополчился Андрей Седых, издатель и редактор стародавней газеты "Новое Русское Слово" - наш еженедельник угрожал его монопольному бизнесу. И здесь уместно поместить отрывок из моей неизданной книжки:
"...Между тем, «Новый Американец» затеял полемику с «Новым Русским Словом». Дело в том, что в мае 1981 г. редактор НРС Андрей Седых (он же Яков Моисеевич Цвибак) опубликовал статью, где обхаял и газету, и Довлатова, и Вайля с Генисом, и меня. Статья называлась «Кому это нужно?» и напомнила мне чем-то доклад товарища Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград». Речь шла сперва об объявленной конференции на тему «Русская литература в эмиграции: 3-я волна», а затем:
«…С недоумением и горечью мы вынуждены констатировать, что в последнее время какие-то загадочные силы пытаются оторвать эмигрантов 3-ей волны от общей эмигрантской массы, изолировать их от старых эмигрантов, заключить их в новое гетто.
Мы думали, что писатели 3-й волны вольются в общую эмигрантскую литературу и рады будут продолжать традиции И.Бунина, Б.Зайцева, М. Алданова, будут счастливы ознакомиться с тем громадным культурным и литературным наследием, которое оставляют новоприбывшим их предшественники. Но сейчас их упорно загоняют в гетто. Их уверяют, что «мы наш, мы новый мир построим», им твердят, что у них – особая судьба и своя дорога. Да нет же! Вы, новоприехавшие, пройдёте все те этапы, которые ранее были пройдены нами, вашими предшественниками, научитесь правильно пользоваться свободой. Не слушайте тех, кто нашептывает, что старые эмигранты вас «ненавидят». Я мог бы привести тысячи примеров солидарности старых и новых эмигрантов, и наша газета – живой тому пример. 70 лет своего существования мы помогали ВСЕМ эмигрантам, и старым и новым в одинаковой мере. Мы создали при газете Фонд срочной помощи, куда может обратиться каждый нуждающийся: ему помогут, и никто не спросит у него, какой он эмиграции и какой он веры…
…Вот по каким примерам нужно судить всю эмиграцию в целом, а не по тому, что пишут литературные неудачники, затеявшие выпускать в Нью-Йорке свой «еврейский еженедельник на русском языке» (так именовался «Новый Американец». – Н.С.), редакция которого почему-то думает, что она представляет 3-ю волну. Редакция, которая заблудилась в трёх политических соснах и даже не решается объявить себя антикоммунистической.
Если уж на то пошло, подавляющее большинство новых эмигрантов стали верными читателями Нового Русского Слова. Об этом свидетельствуют громадное число новых подписчиков и непрерывный рост нашей розничной продажи. Об этом свидетельствуют хвалебные и благодарственные письма, которые мы получаем от новоприбывших. Почему я перешёл на столь необычную для нас тему – разоблачения роли еженедельника, который, по-видимому, принял на себя работу, до сих пор успешно выполнявшуюся «Голосом Родины», «Литературной газетой» и специальными корреспондентами «Правды» и «Известий»? Потому что т.наз. «еврейский еженедельник на русском языке» перенял тактику советских газет и уже много месяцев, из номера в номер, атакует Новое Русское Слово и лично его редактора. За эти месяцы я узнал все свои литературные недостатки. Мне объяснили, что наша газета – «скучная», не уделяет внимания «нам», что НРС печатает информационные статьи о том, что происходит во всём мире, вместо того, чтобы писать исключительно о Брайтон Бич. Почему мы помещаем исторические очерки и воспоминания о старых временах? Почему, почему мы никогда не пишем о нём, о еврейском еженедельнике на русском языке?
Да потому, что считаем, что этот еженедельник не еврейский и ничего общего с еврейством не имеет, как очень толково разъяснил его руководству раввин М.Х.Левин в статье «Евреи или самозванцы?». Кроме еврейских анекдотов сомнительного качества, они ничего общего с еврейством не имеют. Существует ли хотя бы одна в мире приличная газета, не опустившаяся до бульварного уровня, которая печатала бы подобные антисемитские вульгарные «стишки» (далее – отрывок из моего стихотворения «Пламенная речь от имени стихопродавца», у меня, правда, в начале строк буквы не прописные, а строчные. – Н.С.).
У Берзона восемь комнат,
Хельги, шмельги, хрустали.
Он не нюхал анэмплоймент,
Он, выходит, пуп земли!..
Или взять, к примеру, Каца,
Был завскладом на Руси.
Хорошо ему смеяться –
У него теперь такси.
Кто приехал за границу?..
Жлоб, простите, на жлобе.
Куперман развозит пиццу, –
Раз – клиенту, два – себе.
Вот идёт Гуревич Сёма,
На лице сплошной ажур.
Он спасался от погрома,
Но – отправил гарнитур.
И таких «стихов» полторы страницы!.. Ошибка, недосмотр редактора или «двоих с бутылкой» (П.Вайль и А.Генис. – Н.С.) – так называют литературный секретариат этого еженедельника? Да нет же, через некоторое время тот же стихоплёт, в том же непочтенном органе опубликовал своё новое творчество – русско-еврейскую пародию на «Евгения Онегина», пересыпанную еврейскими жаргонными словечками (имеется в виду моя поэма «Письма». – Н.С.). Это до того постыдно, что я не рискую воспроизвести даже хоть один куплет.
И вот эта компания перебежчиков, литературных неудачников и советских патриотов постоянно, из номера в номер, поучает редактора Нового Русского Слова, как надо вести нашу газету. Я ровно шестьдесят лет работаю в эмигрантской печати. Моим учителем в течение 20 лет был редактор «Последних новостей» П.П.Милюков. Неужели я теперь должен выслушивать советы бывшего вертухая (С.Довлатов. – Н.С.), охранявшего с вышки лагеря заключённых («Шаг вправо, шаг влево – стреляю без предупреждения!»), чтобы стать настоящим редактором? Или смиренно выслушивать советы, которых я не просил, от господина, смертельно обиженного за то, что я не пригласил его на пост помощника редактора – о чём он, впрочем, забыл упомянуть в своей статье? (Уже не помню; по-моему, речь идёт о Марке Поповском. – Н.С.). Зато он не преминул жёлчно написать, что в «Литературной газете» ему платили когда-то отлично и тиражи его книг были громадные, а тут – «позорные» гонорары и ничтожные тиражи! Какая великолепная, готовая цитата для той же «Литературной газеты», для статьи «О жалкой судьбе эмигрантского писателя»! Пожаловался всё-таки своему бывшему начальству! Ах, эта ностальгия по авансам Госиздата… Право, не стоило такому человеку эмигрировать.
В заключение хочу спросить: кому нужны и кому на руку эти жалобы? Кому нужна конференция о «писателях 3-й волны»? А ведь будет, будет не только четвёртая, но и пятая волны, и сегодняшние новоприехавшие сами когда-нибудь окажутся в положении старых эмигрантов. Каково будет им выслушивать такие упрёки?
Новое Русское Слово никогда до сих пор не занималось полемикой с противниками, которые на всех перекрёстках кричат, что они собираются уничтожить старейшую газету эмиграции и заодно её редактора. Мне говорили, что еженедельную травлю они между собой назвали «Операция инфаркт», что по-русски означает: «Операция – сердечный припадок».
Спешу разочаровать молодых коллег: моё кровяное давление нормальное, я прекрасно сплю по ночам и ем с аппетитом. После очередного выпада у меня становится жизнерадостное настроение.
Больше, я надеюсь, возвращаться к этой теме не придётся, и никакого внимания на дальнейшие грубые нападки против Нового Русского Слова я обращать не буду.
Читатели сами сделают вывод: для чего ведётся эта систематическая кампания по разрушению единства антикоммунистической эмиграции, кому она выгодна и нужна и по чьему заданию они хотят уничтожить старейшую русскую антикоммунистическую газету?
Может быть, мне объяснят это наши читатели?»
Довлатов прислал мне копию этой статьи и спросил, могу ли я что-нибудь написать в ответ. В «Новом Американце» появилось его открытое письмо Седыху; письмо это вошло во вторую часть «Ремесла» в несколько завуалированном виде – «Новое Русское Слово» стало «Словом и делом», а Седых превратился в редактора Боголюбова. Я же написал стихи от имени придуманного мной персонажа по имени Мотл Лещинер.
Эх, Андрюша, нам ли быть в печали?..
Андрею Седыху в ответ на статью «Кому это нужно?»
С добрым утром, тётя Хая,
вам привет от вертухая!
Тут у нас идёт грызня –
некий хухым и бездельник (хухым – мудрец, умник – евр.)
обругал еженедельник,
где печатают меня.
С небольшим теплом и тактом
(тётя Хая, не трухай!)
он сказал, что наш редактор,
извиняюсь, вертухай.
Так что – здравствуйте, лехаим! (лехаим – за жизнь, будем здоровы – евр.)
Получается кумедь –
этот дядя с вертухаем
не желает дел иметь.
Хоть ползи к нему на пузе –
не подаст своей руки!
Никогда не жил в Союзе,
но – повесил ярлыки.
Отказал нам всем в таланте,
аж под ложечкой щемит.
Я так тоже – просто анти-
страшно вымолвить! – семит.
Я соратник вертухаю,
неудачник-стихоплёт,
я в своих писаньях хаю
Богом избранный народ.
Ах, радетель и наставник,
бравый маршал на коне!
Он ещё из тех, из давних, –
что он знает обо мне?..
Из тяжёлой батареи
бьют по нам снаряды слов.
«Вы, – кричит он, – не евреи!…»
А чтоб ты так был здоров!
Как ни кинь, куда ни сватай,
но товарищ в галифе
записал меня по пятой,
замечательной графе.
Не с билетом инвалида,
как задумали вожди –
я свою звезду Давида
нёс, как орден, на груди.
Не ходил с мечом на орды,
не герой – что да, то да,
но своей жидовской морды
не стыдился никогда!
Мне хулу сносить не ново,
больше, меньше – я привык.
Только, дядя, чья б корова?
Сделай милость, ти а кик! (ти а кик – посмотри – евр.)
Стыдно, Яков Моисеич.
Может, слог мой нехорош,
но известно – что посеешь,
то когда-нибудь пожнёшь.
Вот слова мои – ударь их,
литератор и мудрец!
Ты уже Седых и Старых,
где же Умных, наконец?..
Эти стихи появились в «Новом Американце», но вертухай и двое с бутылкой решили смягчить выражения стихоплёта, вырезали из заглавия «Эх, Андрюша», вместо «хухым и бездельник обругал еженедельник» напечатали «хухым в знак привета обругал одну газету», а последнюю строфу переделали так: «Вот слова мои – поверь в них, литератор и мудрец. Ты уже Седых и Нервных, будь же Умных, наконец!..»
Седых запретил публиковать нас в «Новом Русском Слове». Правда, он вскоре «простил» Вайля и Гениса, и они издавали журнал «Семь дней» под прикрытием Седыха. Довлатов, став более знаменитым, стал печататься в «НРС». Мораторий на мои стихи длился 15 лет. Уже не было Седыха, редактором стал Георгий Вайнер, и он пригласил меня сотрудничать в газете (по наущению, я думаю, художника Михаила Беломлинского), что я и делал несколько лет.
Седых пережил Довлатова. Когда Сергей умер, я написал короткий стишок (обращённый как бы к Вайлю и Генису):
«…Я вас всех переживу!»
Корифей
Ушёл вертухай. Не угнался за старой кобылкой,
его уже нет, а кобылка себе семенит.
Остались ещё незабвенные двое с бутылкой
и я – стихоплёт и к тому ж ещё антисемит.
Живём не спеша и не знаем отмеренных сроков.
Друзья мои, двое – писатели, авторы книг!
Избави нас Бог от седых и неумных пророков,
но всё-таки страшно: а вдруг не ошибся старик?.."
Конец отрывка. К чему я это рассказываю? К тому, что когда у Довлатова умерла любимая такса Глаша, он завёл себе другую собаку, которую назвал "в честь" Андрея Седыха - Яковом Моисеевичем, в просторечии - Яшкой. Надо сказать, что собака была довольно противной (как, впрочем, и сам носитель этого имени). Между прочим, ещё до того как Довлатов назвал собаку Яшкой, он однажды строго приказал мне отправить куда-то мои стихи и грозился, что в противном случае назовёт собаку Наумом. Не вышло.
И, наконец, последний штрих. В июле 1988-но года Довлатов купил небольшой загородный домик, но, поскольку у него не было никакой кредитной истории, я согласился записать этот домик на себя. Дом был куплен, ничего страшного не произошло. Это была как бы дача, летняя резиденция Довлатовых. Когда кто-то из знакомых Сергея спросил, нельзя ли пожить на даче, пока там никого нет, Сергей ответил: "Нельзя. Сагаловский не разрешает". Вот что писал мне Сергей:
"...Домик с виду ничего, это «мобил хом», но с пристройками и с новой крышей, которая, впрочем, уже протекает. Места для тебя с лыжами хватит.
Могу добавить, что в доме уже побывали грабители, украли велосипед, который, опять-таки – впрочем, принадлежал не нам, а бывшей хозяйке.
На всех этапах нас жестоко обманывали и продолжают обманывать сейчас. Похоже, что в Америке двое честных людей – ты и я."
Мне так и не пришлось побывать в "собственном" доме. У меня хранится его фотография, где Довлатов написал на обороте:
За всё признателен судьбе,
Одно досадно мне, невеже:
Мой дом принадлежит – тебе,
И твой принадлежит тебе же?