Что ты хочешь услышать? Что тихо, смешно, муравейно
тянем лямку, волынку, живем, я со всеми живу,
но во мне не осталось ни нежности, ни вдохновенья,
только горечь, которая держит еще на плаву.
Что тебе до собранья моих неуемных печалей?
У тебя вызревает своя золотистая грусть.
Шторм случится для всех, кто имел неприятность отчалить,
груз случится тяжелым у всех, кто не до смерти пуст.
Шевеление тканей в грозу на телах бледно-зыбких,
козырьковый наклон и вода на пруду холодней,
за решеткой дождя, как фрагмент обреченной улыбки,
стынет радуга и тяжелеют деревья под ней.
Все дворовые псы носят летом короткие клички
и подлиповый запах сгустившихся желтых духов.
А о личном – не спрашивай лучше пока что о личном,
это пойло оставь для моих подурневших стихов.
Вот сижу под Москвой. Комаров развелось, что знакомых,
налетают толпой даже в час, когда день непочат.
На углу продают пирожки, виноград и лимоны,
но лимоны, как взгляды, здесь присно и ныне горчат.
Экономим копейки, но больше на нас экономят,
ты во всей своей сложности - кубик - такой вот бульон,
или палочка в провинциальной газете, где номер
на две трети рекламой такси и котят заселен.
Можно влево пойти, но здесь жизни не купишь в аптеке,
если прямо по городу – в пробке застрянешь с конем,
а направо – откинешься в местной дрянной дискотеке,
чтоб воскреснуть в оправе трактира, прикрытого днем.
Но бывает, что выхватит в полночи лунный прожектор
то маяк сигареты, то трав неприметную зыбь,
и ты думаешь – есть ли хоть что-то свежей и сюжетней,
чем поход черных туч над землею во время грозы.
Эта мука, цветение, сон, и тоска, и усталость.
Все как будто от вечности отнятый маленький блеф.
Я, однако, тащу все, что мне не по росту досталось,
да и чем тут еще заниматься, скажи, на земле?