Знала старая и ветхая шарманка
Песню про любовь и про обман.
Но любовь...
Любовь была не в моде,
Да, к тому ж грустна была мелодия,
И поэтому, вращая барабан,
Непрерывно пел шарманщик про обман.
Пел старательно, наигранно смеясь.
За обман ему платили не скупясь.
И лилась фальшиво, и лилась
Эта песня, повторяясь сотни раз.
И вливалась незаметно в океан, -
Беспрерывный, тихий, гладкий -
Сплошь обман.
И кричали: “Пой ещё, давай ещё!”
И швыряли ему деньги под расчет.
И работала шарманка - дым валил,
И уже не пел он, а вопил,
Выл в истерике, хрипел, рычал и квакал,
И, осекшись вдруг, беззвучно плакал.
Расходилась публика брюзжа.
Кто-то вслух ругался, кто-то ржал.
Кто-то бросил на прощание: ”Кретин!”.
Он молчал и ждал.
Глухой.
Один.
Но никто, из тех, кто уходил,
Песню про любовь не попросил.
Только старый и, наверно, глупый пес
От чего-то к площади прирос...
Путаясь в штанах, сутуля плечи,
Брел шарманщик вечеру навстречу.
Брел один, оглохший и охрипший,
Все отдавший - ничего не получивший.
Как случайно уцелевший барабанщик -
Безоружный и ненужный, брел шарманщик.
Семенил в почетной его свите
Старый, глупый пес - последний зритель.
А вокруг, а мимо, как в насмешку,
Грохотала улица, и, в спешке,
В спину, в плечи, в грудь его толкала,
Ничего не замечала и топтала.
И подошвы чьи-то, оголтело,
В тротуар его впечатывали тело.
Брел шарманщик горько, одиноко,
Мимо ртов, орущих сбоку окон,
Мимо разрумяненных красоток,
Мимо перегаров чьих-то глоток.
Брел, распарывая месиво людское
Острой и глухой своей тоскою.
В голове бренчал мотив навязчив,
На груди болтался старый ящик,
Да в кармане звякали монетки,
Будто брошенные нехотя объедки.