Продолжение.
Потом "теплушек" грязь и смрад,
И женский крик, и причитанья,
Отчаянный мужицкий мат,
И детский плач, и стон, рыданья.
Вагон набит уж дополна,
Но прибывают снова люди.
От дома гонит всех война.
Куда? И что же завтра будет?
И днём, и ночью - вечный страх,
А дни и ночи - очень долги.
Сидим на тощеньких узлах -
Всё, что осталось после Волги.
Наш быт давно суров, жесток.
В вагоне душно, шумно, тесно.
Дорога наша - на восток,
А что нас ждёт там - неизвестно.
На остановках - степь, простор.
Мы воздух грудью всей вдыхаем.
Гудок - опять вагон и спор,
И затерялся снова Хаим...
От страха, ужасов войны
И от дороги мы устали.
Но дальше едем в глубь страны -
Ведь беженцами все мы стали.
И вот Сибирь - пути конец.
Здесь царство кедров, сосен, елей.
На Южном фронте наш отец,
А мы теперь в краю метелей.
Лишь несколько домов в глуши,
Один приютом нашим будет.
Не видно ни одной души -
Не рады нам, наверно, люди.
Густой стеной стоит тайга.
Дом Селивана был не бедный.
Но - глухомань. Снега, снега!
Сибирский край здесь заповедный.
Шумит дремучая тайга.
А жить в тайге - совсем не шутка!
Морозы страшные, пурга,
От воя волчьего - так жутко!
Жилось нам очень нелегко,
Но худо-бедно - жили всё же.
Родной наш дом так далеко,
Зато война не близко тоже.
Хозяин - крепкий был мужик,
Ценил он всякую работу.
И был он резок на язык,
Перечить - отобьёт охоту.
Был у него богатый двор:
Корова, овцы, лошадь даже.
Он строгий вёл над всем надзор.
Был рыжий пёс Скучай на страже.
Скучай всем скуку навевал,
Скуля у печки сквозь дремоту.
Хоть пса хозяин трутнем звал,
Но брал с собою на охоту.
Работать всех он заставлял:
Илюху-сына, дочку Настю.
Дрова в район он поставлял,
В тайгу ходил же и в ненастье.
У мамы с бабушкой хлопот
На целый день: топили печку,
Кормили и поили скот,
Ходили с вёдрами на речку.
Дрова пилили. Ну, а мне
Нашлось занятие, хоть малость:
Сижу на толстом я бревне,
Чтоб меньше то бревно шаталось.
Укутана, торчит лишь нос,
В своей и маминой одёжке.
Но пробирает всё ж мороз,
Я с силой хлопаю в ладошки.
А Селиван дрова рубил,
Мы их в сарай носили рядом,
На нас покрикивать любил,
Хоть подгонять нас и не надо.
Одежда старая у нас,
К тому ж мы вырасти успели...
Мороз за 40 был подчас,
Но всё же редко мы болели.
Хоть от мороза, и не раз,
Страдали щёки, нос и руки.
Так жили мы, за жизнь борясь,
Нам хныкать некогда от скуки...
В Сибирь же сослан был не зря
Наш Селиван - кулак отпетый.
Он, злостью желчною горя,
Молился за конец Советов.
Когда-то он богатым был,
Об этом сам же и поведал.
Немало душ он загубил,
И Родину легко бы предал.
Он перед сном в вечерний час
"Коптилку" ставил у иконы.
Одно и то же каждый раз
Он повторял, кладя поклоны.
Молился Селиван наш всласть,
И, проклиная коммунистов,
Советскую ругая власть,
Желал победы он фашистам.
Молясь, он богу обещал,
Что отомстит властям сурово.
И с радостью нам сообщал,
Что наши отступают снова.
С утра до ночи на него
Трудились бабушка и мама.
А за проклятия его
Вредил ему мой брат упрямо.
Брат мстил за власть и за отца,
Ведь наш отец был коммунистом.
Скандалы были без конца,
Расправа быть могла бы быстрой.
Хозяин дико лютовал,
На брата он смотрел сердито,
Топор порою доставал,
Клянясь при всех: "Убью бандита!".
И сделал бы, не дрогнув, он,
Была б жестокою расплата,
И выгнал нас из дома б он,
Но мама сдерживала брата.
Она устала и сама
Жить в вечном страхе и тревоге:
"Вот только кончится зима,
Уедем прочь мы из берлоги".
Продолжение следует.