Я не знаю, откуда во мне столько слез,
и куда подевались слова.
Рассказал бы об этом знаток Берлиоз, -
да слетела его голова.
Я не знаю, откуда во мне столько слез,
и куда подевались слова.
Почему все случилось настолько всерьез -
знает только степная трава.
Знает, только вот очень уж короток век,
и хрупка на поверку трава,
та, что выбросит новый сквозь корку побег -
ее память чиста и нова.
Через спекшийся шлак, сквозь сгоревший бетон, -
я-то думал: бетон не горит, -
значит все это только лишь тонкий картон,
из него и доспехи и щит.
Я не знаю, откуда во мне столько слез,
и куда подевались слова.
Лезут в голову лишь «инсургент» или «гез»
и висят, колыхаясь едва.
Пятый «б». Пионеры. Посылка: Вьетнам,
там напалм, там бомбежки, беда!
«А чернильницу можно я тоже отдам?» -
Было ль это? И с нами ль? Когда?
Сто тетрадок, не меньше, резинок запас,
Карандашные пачки «Славянск»:
пусть рисуют такими же как и у нас!
Все! Почтовый гони, дилижанс!
Карандашная фабрика — было и нет.
Что-то было. Житье да бытье.
Чертят по небу карандашами ракет,
торжествует в полях воронье.
Я не знаю, откуда во мне столько слез,
и куда подевались слова.
А разрушенный в светлое прошлое мост
Молодая затянет трава.