Игорь Андреевич Голубев, умерший в 2011 году, - знаковая фигура для подмосковного Зеленограда. При близком знакомстве с человеком и поэтом Игорем Голубевым, прежде всего, поражала необозримая широта его интересов, чисто русский размах сделанного им. Десятки лет, отданные на изучение языка фарси и переводы Омара Хайяма. Он перевёл 1300 его рубаи. В отличие от многих других переводчиков Голубев переводил рубаи Хайяма с оригинала. Написал об Омаре Хайяме большое исследование, в котором сумел выделить их наиболее характерные особенности, что позволило с большой вероятностью отсечь рубаи, приписываемые Хайяму. Деятельность, получившая завершение уже десятками изданий книг Хайяма в переводах Голубева российскими и зарубежными издательствами. Голубеву принадлежат интересные научные гипотезы в разных областях различных наук, в частности, в лингвистике. Он написал книгу «Слава славянскому слову или Путешествие по глубинам русского языка». В этой книге им предложена оригинальная концепция «кернов», лежащих в основе образования русских слов. Количество написанных им стихотворений и поэм очень велико. Практически во всех произведениях Голубева можно найти интересные мысли и наблюдения или интересную информацию. Его стихи гуляли по стране,ещё не будучи изданными на бумаге.Некоторые из поэтов называют его своим учителем. Голубев писал также и прозу, даже считая себя в первую очередь прозаиком. Некоторые его прозаические вещи в жанре фантастики стали очень известными. В своё время Голубев входил в знаменитое полулегальное литературное объединение «СМОГ». Интенсивная работа, как и у многих очень известных и малоизвестных русских творческих людей, у Игоря Голубева проходила на фоне очень не простых жизненных обстоятельств и на протяжении большей части жизни неустроенного быта. Большое количество стихотворений Голубева автобиографичны и «этим интересны». Из приводимых ниже цитат это будет, как я надеюсь, ясно.
Побывал. Повидал. Побродил по Саянам
(это так и останется сном постоянным,
несмотря на сегодняшний нищенский вид,
знаю, что за Хайяма не буду забыт.
Или вот ещё:
Вот я возвращаюсь домой – но куда?
Моих полунищих домов череда
не станет мне домом уже никогда.
Событий, занятий и жён чехарда
другого смогла бы сгубить без труда,
но жизнь это жизнь, это просто страда,
где год, словно день, где и век – ерунда,
где лишь урожай подбивает черту,
не ту, что мечталось, но, в сущности–ту.
Вместе с Владимиром Семёновичем Туговым они (Игорь Голубев в качестве редактора) издали в течение 1998 -2007 г.г. восемь поэтических антологий, ставших заметной вехой для многих российских и зарубежных поэтов. Работая начальником лаборатории в Московском институте электронной техники, Голубев организовал издание первой поэтической книги преподавателей и сотрудником МИЭТ. Книга называется «Встреча под часами. Стихи и проза, 2006 г.» Игорь Голубев с 1997 года и до самой смерти был руководителем литературного объединения «Зелит». Благодаря его безукоризненному поэтическому вкусу и огромной эрудиции занятия этого литобъединения проходили всегда на высоком уровне. Наиболее полно стихи Игоря Голубева представлены в его двух поэтических книгах: «Избранное из неизданных книг, Москва, 1998 г.» и «Избранное, Смоленск, 2004 г.»
Приведу здесь подборку стихов Голубева из журнала «Дружба народов»:
Воробьиная весна
Воздух пенный пьянит,
Только пей — не жалей!
И по-птичьи звенит
Первый лист тополей.
Если вы погрустнели —
Оглушит, обовьет
И научит веселью
Ворожба воробьев.
Под зеленою кистью
Зазвенели мазки —
Разноцветные свисты
Вдохновенно резки.
Как пахучая почта
Воробья — муравью,
Шелушинка от почки —
На рубашку мою,
Чтобы, голос ломая,
Я из горла исторг
Торопливого мая
Воробьиный восторг.
Закалка
Нет, слава — не критерий истины;
Вредна дерзанию помпезность.
Одни бесславные, безвестные
От узколобых независимы.
Закон могущества капризен:
Границы жизни раздвигаются,
Гнилые статуи свергаются
Лишь теми, кто еще не признан.
Но их отравленными фразами
Ведет зависимость прямая,
И тем прекрасней подвиг разума,
Чем яростней не понимают.
Куется гений из призвания,
Пройдя закалку непризнанием.
Предсказание
Я еду — но куда?
Домой? Так только кажется.
Приеду в Никуда.
Мой дом Ничем окажется.
Уставшие Никто
У входа ноги вытянут
И старое Не То
Прошепчут доверительно.
...и проплывет загадкой
из тени тополиной
ушедшего заката
сиреневая линия...
Поэзия
Вначале это жест отчаянья,
Дневник свиданья,
Потом — выбалтывание тайного
В исповедальне.
Прозренье подступает исподволь,
Внезапней вздоха,
И превращается вдруг исповедь
В разрез эпохи.
Когда же все слои разобраны
В сквозных сеченьях,
Меняют все слова и образы
Свои значенья.
И ты утрачиваешь авторство,
И нечто свыше
Любовью правит, движет яростью,
Не спит и пишет,
Всю ночь диктует человечеству
Свои законы
И дышит звездами и вечностью
В проем оконный.
Совершенство слова
Меня сурово судят: мол, мираж
В моих сонетах строчками умножен,
Листва стихов колышется в мирах,
Которых нет, которых быть не может.
Зовут земней и жизненней взглянуть...
Но забывать я не имею права,
Что видимость — еще не значит: суть,
Бесспорное — еще не значит: правда.
Вина моя на самом деле в том,
Что я хочу, порой неосторожно,
Вобрать в полслова, а не в толстый том,
«Сегодня», и «когда-то», и «потом», —
Хоть это, вероятно, невозможно;
Чтоб черновыми строками сплелись
Законы человечеств и галактик
И чтобы мой помарок полный лист
Знал брань веков, а не секунд галантность.
Когда в стихе себя узнаем мы,
Пусть станет он той животворной силой,
Которая, когда устанет мир,
Вселенную повторно запустила б.
Тогда воскреснет лучшее, и снова
Мы засмеемся и легко войдем
В земную жизнь — забытый с детства дом...
И это будет — совершенством слова.
Вдохновение
Как не было давно,
как в юности погасшей,
Горит мое окно
ночами в октябре.
Как бы вернулся вспять,
себя от бури спасши,
И думаю опять
о зле и о добре.
А во дворе — темно.
Загадкам мирозданья,
Как в детстве, суждено
запутаться в уме.
Безмолвны, как века,
таинственные зданья,
И лишь издалека
звучит Шопен во тьме.
Как много лет назад,
из этой непогоды
По-мартовски звенят,
смеются стремена...
Но кто поверит мне,
что, натянув поводья,
Мелькнула вдруг в окне
грядущая весна?
Я выбежал. Темно.
Умолк рояль Шопена.
Горит мое окно.
Безлюдно. Город спит.
Рожденная дождем,
плывет по лужам пена.
А под моим окном
на листьях — след копыт.
Августовские аллегории
Алебастровая лепка
Белых астр и облаков —
Это август, вечер лета,
Это творчество веков.
Нас ведут экскурсоводы,
Растолковывают нам,
Как бездонны эти своды,
Как прекрасен этот храм.
Посетители глазеют
Нагловато, свысока
На работника музея,
На седого старика.
У него своя забота:
Убирает и взамен
Ставит свеженькое что-то
На старинный постамент.
Непонятные скульптуры,
Не похожие на те,
Что в истории культуры
Говорят о красоте.
Он не любит быстротечность,
Неуверенной рукой
Век за веком лепит вечность
В освещенной мастерской.
Досаждают, словно осы,
Не дают ему житья
Надоевшие вопросы
О началах бытия.
Недоволен древний скульптор,
Молотком грозит во тьму,
Где опять служитель культа
Имя выдумал ему.
Ожидает он известья,
Что прозрело естество,
Что поэты и созвездья
Видят творчество его,
Поражаются и жаждут
Распознать его пути
И надеются однажды,
Подражая, превзойти.
Голгофа
Куда?!
На Голгофу...
Как дар Вифлеемской звезде,
Как дань от народов —
И здесь, и вдали, и везде,
Когда? — еще с ночи,
И утром, и весь этот день
Ковали, калили,
И все не хватало гвоздей.
Куда?!
На Голгофу!
На голое темя холма,
По колкому щебню,
Под солнцем, сводящим с ума,
По гулу, по гаму,
Под всечеловеческий стон,
Под новым, под каменно
Тяжким сосновым крестом.
Куда?!
На Голгофу...
Нагого наотмашь бичом —
Ну, голос! Ну, больно!
Вот горд! хоть бы дрогни плечом!
И смотрят народы;
История ждет палачом
Поодаль: Он дрогнет —
И — рухнет весь мир под мечом.
Баллада о штанах мушкетера
Жил мушкетер цветущих лет,
У мушкетера был мушкет,
Он отрабатывал на нем
Стрельбу по цели.
Все мушкетеры жили — во!
(За исключеньем одного), —
Поили девушек вином
И устриц ели.
А наш герой был не таков,
Не уважал он пустяков
И обходил неверных жен
За два квартала.
А за оградой, во дворце,
Маркиза в розовом чепце,
Давно забыв покойный сон,
О нем мечтала.
И вот, совсем уже больна,
Зовет дворецкого она
И, чтоб немного облегчить
Свои мученья,
Велит ему пойти во двор
И, разузнав, где мушкетер,
Для утешенья притащить
И для леченья.
Он мушкетера разыскал.
А мушкетер такой фингал
Натренированной рукой
Ему подвесил,
Что за ограду, во дворец,
Разочарованный гонец
Пошел с раздувшейся щекой,
Уже невесел.
Маркиза залится: «Вот нахал!
Он кулаками замахал,
Когда махать совсем другим
Просили дурня!» —
И тут же к мужу: «О маркиз!
Исполни, милый, мой каприз,
Пошли немедленно за ним,
А то мне дурно!»
Маркиз был умный человек;
И легкомысленный свой век
Он уважал, как и любой
Другой вельможа,
Он понимал, что и жена
Отстать от моды не должна,
А постороннюю любовь
Крутил он тоже.
Жене навстречу он пошел,
Ее мучителя нашел,
И говорили tкtе-б-tкtе
Они сурово.
Маркиз платочек теребил:
«Вы жуткий тип, enfant terrible,
Моей жены авторитет
Убить готовы!»
А мушкетер махрой дымил,
Усы крутил и говорил:
«Глядеть на баб я не могу,
на их породу.
А ну трубят сигнал войны,
А я при бабе снял штаны —
И с голым задом прибегу
В родную роту!»
Маркиз помчался к королю.
Король озлобился: «Велю
Без промедленья, — говорит, —
Казнить смутьяна!»
Вот мушкетер на казнь идет;
Палач, посвистывая, ждет;
Рыдают стражники навзрыд
Под плач баяна.
«Пока ты жив, скажи, дружок,
как ты обидеть даму мог?» —
Спросил король. И королю
Ответил так он:
«А вдруг трубят сигнал войны,
А я при... даме снял штаны?
Я неодетым не люблю
Ходить в атаку».
Король, смеясь, проговорил:
«Ты, мушкетер, enfant terrible!
(Что в переводе значит:
“Зверь,
А не ребенок!”)
Ты так меня развеселил,
Ты так маркизе насолил,
Что я помилую теперь
Тебя, разбойник.
А женщин ты не избегай.
Не убежишь ни в ад, ни в рай,
Нам невозможно никуда
От них деваться.
Портной тебе сошьет штаны,
Штаны, которые должны
Сниматься мигом без труда
И надеваться».
Так были изобретены
Весьма удобные штаны.
Теперь служивый человек
Забот не знает.
На горе вам, не зависть нам
И для утехи милых дам
Он их уже четвертый век
Легко снимает.
И ещё стихи:
Не любит исповедоваться счастье,
И радость редко просится в стихи.
Но я писал пронзительно и часто –
Так по утрам горланят петухи…
Изнанка слова, как изнанка мира,
Черна, шероховата и горька.
Останки остановленного мига
Ощупает ослепшая рука…
И вдруг восходит тишина,
Как пар от мокрой почвы:
Она была оттеснена
И громом опорочена.
Дрожала где-нибудь в дупле
И зажимала уши,
Пока дождю на всей земле
Рукоплескали лужи.
Деревья счастливы вполне,
Покачивают кронами
И также рады тишине,
Как радовались грому.
Хочется, чтобы память о таких замечательных людях жила бы в наших сердцах.
P.S. Более полную статью об Игоре Голубеве я поместил на Прозе.ру https://www.proza.ru/2020/02/02/973