Я как Россия, а ты как Америка –
вечно гулящая, всем не своя.
Вдоль океаном подмытого берега
всё подтыкаешь подола края.
Всё с фанаберией злого невротика
ищешь прислужников, дойных коров.
Вместо любви – всё кураж да «эротика»,
да и какая в борделях любовь?
Всё отдавал тебе, Танька, всё.
Не позвала б – не шагнул бы и шагу.
Ты – красный квартал, Пляс Пигаль, Пикассо,
типа картинки «девочка на шару».
Нежить навряд ли отважиться жить,
всё б ей вершки,
мне ж – ни дна, ни покрышки.
Дай мне, любимая, жизнь пережить,
дай, дорогая, хоть день передышки.
«Дай мне!» - прошу,
и болотная гать
вязнет от Гомеля до Голливуда.
Зряшная просьба.
Что ж можешь ты дать,
кроме раздвинутых ног мне, паскуда?
Всё говорила «дурак, мол, дурак,
я – дорогая, с дешёвой встречайся...»
Что ж ты бомбишь и бомбишь мой Ирак?
Мне это всё – как ногами по яйцам.
Братья-хохлы, грустные с бодуна,
вечно от сала с горилкой косые,
в бронзе изваянный буйный Богдан
тычет вам всем булавой на Россию –
вот, дескать, где не задурит вас бес
хмелем дурной самостийной истерики.
Я это понял.
А вы от Америки
всё ещё ждёте манны с небес,
манки да гречки, кредитов ворованных...
Бульба Андрий, сластолюб, ротозей,
с бомбами в клюве
чёрные вороны –
зенки разуй! – уж над хатой твоей.
Помнишь и ты ли, Танька, свой дом? –
вкруг воинской части заборчик дощатый,
нежный, как небо, вечный Крещатик,
стрёкот хрущей над вышнэвым садком?
«Дай мне!» - прошу не тебя, а Христа,
крестика бабушкиного из латуни,
по-над Днепром, в мутном дыме, костра, -
юность верни мне!..
Всё кануло втуне.
Я как Россия. Сто раз скажи «нет»,
рылом ракетным, что щерится колко,
перешиби мне Уральский хребет,
выбей Байкала кристальное око.
Подлая тварь, сам себе я не рад.
Будто бы сердце в упор из двустволки,
ты расстреляла мой белый Белград,
церкви в снегу
и иконы на полках.
Всё раскурочишь и будешь гулять
голой, в расчёте обчистить Лас-Вегас.
Ты как Америка, то есть как б . ядь.
Но и за тебя я молюсь, разуверясь
в Божием промысле
днесь и допрежь,
ныне и присно, мой идол дешёвый.
Волги артерию мне перережь,
как кислород, перекрой Днепр широкий,
всё забери.
Мне и небо – земля.
Мне и в пельменной поют херувимы.
Знаешь, как очень давно люблю я
тихие, тёплые русские зимы.
Грусть мою поволокут на полях
змеи позёмки в рассветную ро'здымь,
будто бы
Феодосью Морозову
в керженский скит на скрипучих санях.
Белые хлопья на землю летят
нежно, без шума, как ангелы в небе.
Ты – как Америка, то есть как бLядь.
Я, как Россия – то ль был,
то ли не был