Не пишется. Не дышится. От счастья не поется.
Ни тьма, ни свет, а так себе – сквозь явь дурные сны.
Щербатого заборишки прогнившие воротца
Не доскрипят, наверное, до будущей весны.
Не оживут скворечники в ветвях корявых яблонь,
В скудеющем колодезе уж звездам не мерцать,
И сладко не потянется на зорьке к старым граблям
Земля травой нечесаной в тенечке у крыльца.
В окно привычно смотрится унылый куст сирени.
Вздыхает сиротинушкой облупленная печь...
А за окном бурьян-злодей макушки взъерепенил.
И жито не посеяно. И хлеба не испечь.
Брожу вдоль гряд некопаных, от горя замирая.
О сенокосе грезится под мачтами стожар,
А у ручья певучего, за бревнами сарая,
Вдруг полыхнет черемуха, да так, что бросит в жар.
Тук-тук! – пичугой трепетной мое сердечко бьется.
Ах! – до истомы замерло, фьють – выше облаков.
Да что ж я, свесив крылышки, тоскую у колодца?
Чем приманить мне счастье-то под разоренный кров?
Взмой, птаха невезучая, над ивушкой плакучею,
Хвать ветку, хвать соломинку – гнездо себе и свей.
Не век же солнцу ясному за сизокрылой тучею,
Не плачь! К своей черемухе вернется соловей,
А там – на каждой веточке по птенчику, по деточке,
Как и в мечте твоей.
фото из Интернета