Легенда о героях галактики. 17 мгновений лета

Мария Буркова
Пролог.

За дорогой видно край,
А за краем – ад и рай.
Говорят: «Умри, но сделай!» – сделай, но не умирай!

Алькор. "Дорожная".

Сначала вроде бы стало легче – прекратилась боль. Райнхард встал, прошёл по помещению, обернулся. Его тело лежало себе на постели, а вокруг стояли все, кого он вызвал или не прогнал. Он слышал, что сказала его императрица, и посмотрел на её лицо. Эта единственная слеза… Ему снова стало больно, как будто от укола в грудь. Как же она будет одна, без него, с ребёнком, да ещё на троне? Зачем он потащился на этот распроклятый Хайнессен и дальше, украв у неё последнее время с ним? Сколько ночей он недодал ей даже то время, что им удалось понять друг друга, сколько раз он не позвонил ей с борта «Брунгильды», лишний раз не улыбнулся? Репутация, разборки с республиканцами – кому всё это нужно? Всё сам, а она теперь – делай вместо него… Биттенфельд был прав, когда вывез его из пожара, устроенного уже мёртвым Рубинским – как ни обидно это признавать. И обидно оставлять всех – просил, стало быть, Миттенмайера остаться живым, а сам… Райнхард утешал себя раньше, мол, все справятся, взрослые, взрослее его на самом деле – но сейчас совсем не было сил смотреть на эти лица, он и не догадывался даже, сколько боли причинил им своим презрением к смерти. А может быть, он был неправ, что согласился? Может, надо было ещё поваляться, потянуть время? Ради них всех – нет, я уже не могу на это смотреть, это невыносимо. Когда-то я считал, что не нужен никому, и у меня есть только два человека, которым я не безразличен – какой же я был дурак…
   Он отвернулся и пошёл прочь, сам не зная, куда его несёт. Он чувствовал, что плачет – хотя сейчас, конечно, слёзы не могли падать из глаз и даже застилать свет. Райнхард столько раз представлял себе встречу с Кирхайсом, но сейчас страшился даже мысли об этом – как сказать ему, что сестра осталась там? И кто, как не Император, должен был о ней заботиться – выдать замуж, кстати говоря? Нет, нас интересовало, как перещеголять в тактике хитромордого инфантила Яна, вот и вся забава, как у детишек в песочнице… Так заигрался, что не заметил, как сам сломался – и вот теперь люди, которых он повёл за собой и бросил, обречены страдать по его вине. Разве не он потащил в свои игры Кирхайса, который потакал ему из вежливости? И сколько ещё блестящих людей отдали свои жизни ради его игры, вообще-то? Что бы там не говорили, а императором он был плохим – не больно-то интересовало его на деле, чем живёт его империя, а исполнять обязанности он просто привык, как всякий дисциплинированный солдафон. И уж как он привык сваливать неподъёмное на свиту – сам даже не заметил того. И эти… ошибки от дурости. Зачем назначил Трюнихта снова на Хайнессен, чтоб тот выжал последние силы из Ройенталя? Да и того выставил вон, делай, мол, что мне не под силу – он был старше, оттого и сломался страшнее. Что он скажет, кстати, об этом Кирхайсу – помнится, они втроём спасали сестру в его отсутствие, когда Флегель подставил маркизу как главную вдохновительницу  убийства, а ведь дело-то всего лишь было в его, Райнхарда, неосторожных словах и манерах.
   Пустота, какой-то сумрак. Хотелось свернуться в комок и рыдать – ничего такого при жизни он себе не позволял, мало ли, увидит кто. Вернуться назад не было возможности, идти вперёд – не было сил от душившего стыда. При жизни ему всегда помогали в такие минуты – сначала сестра, потом Кирхайс, потом Оберштайн, Хильда, Эмиль. Он воспринимал это как должное, не думая, чего это каждому стоило. Он предпочитал думать, что уйди он из их жизни – всё будет тихо и спокойно, и все избавятся от хлопот. Бессердечный эгоист, как же поздно он понял, сколько боли причинил тем, кто шёл за ним следом. Даже на Оберштайна обиделся, не увидев его у своей постели. Забыл, кто вытирал тебе слёзы после смерти Кирхайса? Кто закрывал тебя своей рукой, когда Кирхайс принял на себя весь удар убийцы – было ведь, моё величество, было же, чего уж сейчас-то делать вид, что не заметил. Кто тебе трижды спас трон и предлагал себя уничтожить, чтоб только Ян покинул этот мир и не раздражал тебя своим существованием? Кто принимал на себя всю ненависть, что вызывало твоё имя, а, Император? А ты даже не озаботился вмешаться – и вот тебе погибель Ройенталя, вот тебе смерть Лютца, вот тебе весь дальнейший позор на Хайнессене. Эх, как бы хотелось попросить хоть за это прощения – отчего-то Райнхард не сжимался в комок нервов в обществе Оберштайна, как перед другими, и чувствовал себя свободно. Он знал, что извиняться перед ним не будет трудно – может, оттого, что пережал в их встречу, когда тот просил его о помощи после бегства с Изерлона, а может, из-за того, что Оберштайн сказал ему перед похищением последнего Гольденбаума. Стоп! Последнее ещё раз вспомним-ка! Уж не оттого ли не было рядом Оберштайна, что… он же человек, что бы там не болтали раздолбаи-адмиралы на совместных попойках… Он чем там занимался, террористами? Ах да, идиот, я же сам ему это приказал. Здесь всегда так холодно, или я опять понял, что промахнулся?
   Райнхард сжался, кутаясь в плащ, уже не смущаясь, что колени уткнулись в грудь. Его трясло даже не от холода – стыд плавно перешёл в припадок ужаса, а рыдания получались тут бесслезными и беззвучными, и страшно угнетало сознание того, что сейчас ему уже никто не поможет. Никто не придёт, не успокоит, переключив его на что-нибудь житейское, вроде чашки кофе, и не скажет ничего одобряющего. Но даже такая чудовищная вечность его бы вполне устроила, только бы люди, которых он покинул, не страдали бы от этой потери. Но он ничем не мог им сейчас помочь. Он даже не мог сейчас извиниться ни перед кем. Он бился в истерике и ревел от бессилия – и это продолжалось неизвестно сколько.
   Это было очень странно и невозможно, но чья-то рука сжимала плечо Райнхарда. Она держала его крепко и спокойно, не вызывая боли, и иногда встряхивала. Неужели не показалось и такие вещи бывают и здесь? Хотя отчего же, если он сам не хотел никого видеть, ещё не означает того, что никто не хочет видеть его. Ах, он опять позорится, что за несчастье. Райнхард встал, хотя сил для этого не было. Встал, как тогда, на «Брунгильде», когда флагман Яна взял его на прицел – от происходящего не прячутся. Помнится, Кисслинг хотел его тогда связать и заставить покинуть корабль, но не пришлось – жаль, может, это послужило бы Райнхарду хорошим уроком…
- Император, - услышал он тихий, вежливый голос.
   Райнхард ничего не видел – наверное, от нежелания видеть что-либо, - и только замотал в ответ головой:
- Император уже умер, - бесцветно ответил он в холод. – Остался неудачник.
   Раздался добродушный смешок – и как будто голос был знакомым…
- Корону нельзя снять, надев её раз своими руками, или Вы не знали об этом, Ваше величество? Хотя никто не спорит, ноша тяжёлая. Так что не смущайтесь, иной раз ощутить себя обычным беззащитным человеком – это совершенно нормально. Вы не больно-то себе позволяли человеческого – вот и надорвались. Бывает.
   Райнхард был рад и этому – во всяком случае, ему полегчало. Но приходилось держать марку…
- Что значит не позволял себе человеческого? – с удивлением переспросил он. – О чём речь?
В ответ вполне добродушно рассмеялись.
- Молодой человек, Вам всего 25 – а это возраст взросления юноши, к которому многие приходят уже мужчинами. Вечная драка – это ещё не всё, чем занимаются в Вашем возрасте. Да и мундир носить постоянно – очень вредно для человека, который рос без семьи. Вы хоть раз на пляже-то отдыхали, уж не говоря о более весёлых забавах? Думаете, это мелочи? Зря. Вы за будущей женой, помнится, даже не ухаживали толком – не оттого ли она не знала так долго, чувствует ли что-то к Вам? Хотя конечно, чувствовала – ещё до катастрофы с крепостями, только Вы вот всё видели и ни о чём не думали, верно?
   Случись такое при жизни – Райнхард бы покраснел от гнева и взорвался. Сейчас он как будто грустно вздохнул.
- С кем это я говорю? – с досадой проговорил он, ощущая себя, словно пытался открыть глаза и не мог. – Для моей совести это слишком умно, для человека слишком заносчиво, для Бога – слишком примитивно.
   Из холодного тумана раздался грустный вздох.
- Да, слишком чист, чтоб всерьёз зацепить. А ведь всего лишь орудие Бога. Такой маленький, но уже целый император, - это уже было произнесено с каким-то ехидством. – Ладно, раз уж Вы спросили, Ваше величество – придётся ответить. Вы правы, к Богу Вам ещё рано – разве только кто ещё захочет Вами заняться. Но и в нашей восхитительной теме Вы не к месту абсолютно, так что у костерка погреться не позову, - беззлобно прохихикал обладатель голоса и смолк.
- Чертовщина натуральная, - фыркнул Райнхард. – Зря я не изучал богословие в своё время, иначе бы понимал больше. Впрочем, где мне было его изучать, да и с моими амбициями, ох…
- Может быть, Вы что-то хотите ещё? – вежливо спросили тем же голосом.
- Где Оберштайн? – с прежним апломбом повелителя потребовал Райнхард. – Я его не видел и не извинился перед ним. Куда он подевался, извольте сообщить!
   Ответа не последовало вовсе. Зато пропала пелена с глаз – Райнхард увидел, что находится в каких-то странных потёмках, здесь не было светло, но и темнота отсутствовала. Протянув руку, как в детстве за звездой, он увидел её – но звезд не было и в помине. Где-то вдалеке, куда хватало взора, угадывалось что-то вроде стен, увешанных какой-то мишурой – это напоминало театральные декорации.
- Я здесь, Ваше величество, - послышался знакомый голос, который не оставлял сомнений в том, кто это. Райнхард резко обернулся – и увидел знакомую фигуру, также ростом чуть выше себя, как и при жизни, бледное лицо с неживыми глазами...
- Так я и знал, но ещё надеялся, что не настолько плохо, - произнёс он, поникнув головой. – Раз Вы здесь, значит… - он вдруг понял, что говорить дальше бессмысленно, и осёкся. – Я не просил Вас исполнять сказанное, Оберштайн! Зачем Вы умерли без моего разрешения, а? – голос сел до интонации обиженного ребёнка. – Не говорите только, что это была государственная необходимость, пожалуйста.
- Вы о многом не хотели меня просить, Ваше величество, но оно не значит, что этого не нужно было делать, - вежливо ответил тот и почтительно поклонился.
- Я был плохим сюзереном, - грустно сказал Райнхард. – Простите меня.
- Это не так, - как всегда, спокойно откликнулся Оберштайн. – И не терзайтесь понапрасну, я сам сделал выбор и не жалею об этом.
- Где мы? – с надеждой спросил Райнхард. – Что нас ждёт?
- Трудно сказать, - с горьким вздохом сообщил собеседник и закашлялся, - выяснить толком так ничего и не удалось. Меня атаковал здесь какой-то мерзкий монстр, и он оставил меня только после того, как услышал, что Вы произнесли моё имя.
   Райнхард с досадой пожал плечами. И здесь Оберштайн молча помогает ему…
- Значит, хоть что-то я ещё могу, - с грустью сказал он. – Ах, если бы мог избавить от боли всех, кому её причинил, - его взгляд упал на разорванный бок Оберштайна. – Это ещё что такое, оттуда или здесь уже?! – собеседник промолчал, и Райнхард вдруг обнаружил в памяти то, чего там быть не могло – он понял, что сам уже знает, при каких обстоятельствах был смертельно ранен его министр. – Вы зря так поступили, хотя Ваши резоны мне понятны, - сокрушённо заметил Райнхард и взялся отрывать кусок от своего плаща. Хорошенько забинтовав рану, он почувствовал себя лучше. Оберштайн молча пожал его руку, почтительно склонив голову. Где-то невдалеке в тумане послышалось шуршание, скрежет, как будто чьи-то огромные когти царапали какую-то твердь, и раздался отвратительный вой. Райнхард властно отстранил Оберштайна, попытавшегося загородить его собой:
- Отставить, я пока здесь командир. Если оно за мной, Вы мне не поможете, а если за Вами – пусть сначала докажет, что имеет право трогать моего советника.
   Из туманной полумглы вынырнуло довольно мерзкое на вид огромное – в четыре человеческих роста чудовище, похожее на некое членистоногое. Оно излучало впереди себя такую злобу, что окружающий холод казался комфортной средой. Вне всякого сомнения, монстр намеревался для начала разорвать в клочки людей – и уж не вызывало сомнений, что это будет ужасно больно, для начала. Страшно захотелось сжаться, упасть на колени и завыть от ужаса, закрывая лицо руками. Райнхард сделал шаг вперёд, загородив собой фигуру Оберштайна, и гордо поднял голову, уложив ладони рук себе на талию:
- Это ещё что за нечисть сюда явилась? Почему бы тебе не убраться вон, пока есть возможность? – с презрительным высокомерием проговорил он.
   Чудовище затряслось, продемонстривало готовность прыгнуть и атаковать, но не приблизилось.
- Коли нечего сказать, не занимай моё время, - невозмутимо пожал плечами Райнхард. – Прочь, - он сделал ленивый жест рукой и не пошевелился.
   Полутьму прорезал выстрел из бластера. Луч шёл откуда-то справа, и пришёлся по середине корпуса монстра – тот с жалобным воем вскинулся и ринулся прочь, исчезая в клочках тьмы. Райнхард медленно повернул голову в сторону, откуда стреляли. Ему было тяжело и страшно не хотелось смотреть туда, но он старался об этом не думать вовсе. Однако увиденное вмиг заставило забыть об этом – там стоял невозмутимый Лютц собственной персоной, опустив винтовку. Он молча застыл в почтительном поклоне, увидев, что замечен. От привычной чопорности Райнхарда не осталось и следа – он бросился обниматься, как разнервничавшийся юноша:
- Лютц, Вы меня тоже не оставили! Но зачем Вы умерли, я же просил Вас выжить, помните?
- Снайпер, - скромно ответил тот. – Я просто не успел, вот и всё. Простите меня, мой император.
- Если кому и стоит просить прощения, так это мне, - вздохнул Райнхард, заметив рану на виске Лютца. – Вечно я раздаю распоряжения, которые губят моих людей, - он снова оторвал кусок плаща и забинтовал уже эту рану. – Вы не знаете, что это было такое, что Вы только что подстрелили?
- Похоже, как раз тот, кто убил меня на Урваши, просто в своём истинном обличье, - пояснил Лютц. – Тут полно подобной публики – при жизни в основном они были республиканцами, ненавидящими нас и Вашу династию, мой Император. Жаль, что Вы прибыли так рано – мне ещё хватает работы. Я бы предпочёл, чтоб Вы наделали кучу детей и внуков, прежде чем прибыть.
- Так Вы здесь один? – снова похолодел Райнхард.
- Не совсем так. Здесь все адмиралы, кроме двоих, но они крепко спят – их невозможно разбудить. Я пытался, но потом понял, что это произойдёт само, но очень нескоро, и тревожить их незачем.
- Кого нет? – холодея ещё больше, осведомился Райнхард. – Если тут не все, то это ни разу не Вальгалла, а чёрт знает что.
- Невозможно попасть к Ройенталю – там постоянно что-то мешает, и никак не получается пройти. И нет никаких следов Кирхайса – похоже, он был слишком хорош для этого мира. Что касается Вальгаллы – что-то я уже всерьёз начал сомневаться в её существовании, - ухмыльнулся Лютц, пожимая плечами, как от холода. – Тут постоянно что-то происходит, кто-то появляется, после исчезает – но похоже, это некий транзитный вокзал огромных размеров между светом и тьмой, который сам однажды исчезнет по приказу свыше, но уж точно не под звук Гьялахорна.
- Тогда я хочу видеть Ройенталя, раз он здесь, - задумчиво проронил молодой император. – Потом подумаем, как быть дальше.
   Неподалёку вспыхнул некий неяркий свет, и стала видна какая-то тропинка у входа в нечто, очень похожее на пещеру в лесу. Райнхард неторопливо кивнул головой – он уже смутно начал о чём-то догадываться – и сделал шаг в эту сторону. Потом ещё. Пещера не отдалялась, и он сделал рукой знак своим спутникам обождать. Каждый шаг давался с серьёзным трудом, но Райнхард сурово двигался по тропе – он не собирался отступать.
- Ройенталь, ну где же ты, - тихо говорил он больше для себя, чтоб двигаться дальше, - я же давно простил тебя, нам пора увидеться. Я сделал ошибку, отправив тебя на эту проклятую планету, что свела тебя с ума и убила столько наших офицеров, но разве это повод сердиться на меня сейчас? Будто ты сам не ошибался – вспомни свои кошмары при Изерлоне. Ройенталь, услышь меня и появись. Ради Миттенмайера и твоего сына, Ройенталь, слышишь меня?
   Когда Райнхард прошёл почти половину тропы, перед ним возник рослый силуэт в скафандре без шлема и преградил путь. Человек высокомерно улыбался, вызывающе скрестив руки на груди, и всем своим видом давал понять, что не позволит пройти, как минимум. Райнхард хотел с вызовом осведомиться, кто этот самодовольный наглец, но вдруг вспомнил это лицо и всё, что знал о нём от Юлиана Минца…
- С дороги, Шейнкопф, ты мне не нужен, - тихо и властно приказал Райнхард, спокойно глядя в глаза противнику. – После поговорим, может быть.
- Уж извините, Ваше величество, но Вы не тот, кто имеет право отдавать мне приказы, - премерзко осклабился в ответ флибустьер удачи. – Я сам Вас еле не грохнул, если помните.
- Да уж, того, кто смел отдавать тебе приказы, ты сначала втянул в бессмысленную бойню, хотя он просто хотел спокойно себе жить с женой, а после позволил его убить, хотя мы оба хотели увидеться вновь, - спокойно проговорил император. – А ещё ты бросил девушку беременной на третий день знакомства, потом так же бросил на произвол судьбы собственную дочь, ни разу не обняв её. Ты хвастался на весь космос тем, что дрался не на равных с моим адмиралом – а между тем это ты сбежал от него, как только он решил наконец атаковать тебя, хоть был не в защите, как ты. Что же касается меня – конечно, зарезать лежащего в лихорадке весьма доблестно для крутого воина вроде тебя, только вот там ещё стоял Миттенмайер, если помнишь – а он как раз тот, кто и одолел Ройенталя. Он, а не ты – так чем ещё побахвалишься, ущербное наследство Гольденбаумов? – с холодной усмешкой закончил он, нисколько не растрогавшись при виде гримасы ненависти, появившейся на лице противника. – С дороги, мне такие не нужны. 
- Как ты ещё смеешь мне такое говорить, белобрысый сопляк?! – взревел капитан. – Ты не тот, кто имеет право меня судить! Я… умер в бою, а ты… ты…
- Тебе перечислить всех, кто умер в бою против меня из тупого упрямства? Ты в хорошей компании тогда – вместе с теми, кто сжёг Вестерленд, - спокойно продолжил Райнхард. – Или ты полагаешь, что очень обрадовал своей смертью своих друзей, Юлиана Минца и свою дочь? Да, ты их так обрадовал, что Поплан попросился к Валену пилотом – слишком многое они пережили на Земле, раз он так повзрослел, хотя и младше тебя. А остальные не захотели быть марионетками Трюнихта – хватило им примера бедолаги Яна, но даже Трюнихта прикончил Ройенталь, а не ты. Как ты думаешь, кому было сложнее избавить мир от этой раковой опухоли – тебе или ему? Ты, призывавший Яна расстрелять меня, что сделал ты, когда Трюнихт отдал мне всю территорию вашего Союза – спокойно смотрел, как эта гниль скрывается за моей спиной? Может, тебя так пугали охранявшие его культисты – тебя-то, с твоими легендарными розенриттерами? Что-то моих соратников культисты не напугали, как видишь – именно поэтому я умер не в бою, а простившись с женой и сыном, а несчастный Ян – от выстрела недомерка, пригретого Трюнихтом! И кто из нас двоих теперь сопляк, подумай-ка малость?
- Ты… - в бессильной злобе прохрипел Шейнкопф, - ты вообще не должен был появляться в этом мире! – и бросился на врага с боевым ножом.
   Райнхард успел присмотреться к нему, дабы аккуратно устраниться от удара, но даже этого не пришлось. Нападающий как будто ударился о невидимую преграду и шмякнулся на тропе в четверти шага от ног молодого императора. Похоже, удар был слишком силён – упавший остался недвижим и с прикрытыми вроде как от боли глазами. Райнхард хотел нагнуться к нему и посмотреть, но тело вдруг быстро потащило прочь с тропы куда-то некой неведомой силой, и голос, который разговаривал с Райнхардом из тумана, весело промурлыкал:
- Ах, ну хоть что-то уже на сегодня, а то было опасение, что этот дурачок может вздумать присягнуть этому венценосцу. Хватит и того, что Машунго уже потерян.
   Райнхард упрямо шагнул вперёд и пошёл дальше, сам не свой от мрачной догадки. Старики Меркатц и Бьюкок, возможно, даже сам Ян-Чудотворец, теперь ещё и этот раздолбай Шейнкопф, похоже, их настигла некая ужасная участь, но Ройенталю, видать, хуже того намного…
-Эй, там, - приказал он в полутьму, окружавшую его – извольте отдать мне Ройенталя, я сказал!
   Послышался грустный вздох:
- Может, не стоит, Ваше величество? Зачем Вам этот мятежник, да и он сам вряд ли захочет Вас видеть, кроме того…
   Райнхард не стал слушать дальше и прогремел ещё жёстче:
- Отдать мне Ройенталя немедленно! – он вдруг понял, что наделал в своё время своим указом о назначении друга на пост генерал-губернатора: пока он и Миттермайер были рядом, бесовщина не могла прорваться к мятежной душе и подчинить её себе полностью. Но, оставшись один, Ройенталь не смог справиться с атаками нечисти, как ни боролся. Всё же, он был совсем одинок – ничья любовь не укрывала его от разрушения, и даже детство Райнхарда выглядело безоблачным по сравнению с судьбой Ройенталя-ребёнка. Ах, знал бы больше, сколько б всего можно было избежать… Тропа закончилась. Голос простонал что-то невнятное и смолк, будто удаляясь.
   Пещера зияла пустым проёмом в полтора человеческих роста - можно было свободно пройти даже втроём, но решительно ничего не было видно из-за густых клубов не то пара, не то дыма, полностью закрывавших этот проём. Слышался какой-то нехороший гул.
- Мрачная штуковина, - процедил себе под нос Райнхард, - и, как назло, я не знаю ни одной молитвы. Куда же они дели Ройенталя? - и, решив не раздумывать, шагнул вперёд, в неизвестность.
   Здесь было гораздо светлее, чем снаружи - стены светились чем-то кроваво-оранжевым, было душно, как будто вернулась адская жара при лихорадке - вот только ничуть не теплее. Какие-то не то летучие мыши, не то и вовсе упыри метнулись вглубь при его появлении. Райнхард увидел в нескольких шагах впереди очень тучную лысоватую фигуру в каком-то мешковатом одеянии, которая показалась ему очень знакомой, рядом с ней угадывался силуэт престарелого высокомерного аристократа - они стояли спиной к входу, явно занятые чем-то очень увлекательным для себя, и каждый держал в правой руке электрохлыст. Увидь он такое при жизни, Райнхард бы окликнул их привычным громовым голосом, тем более, что аристократ очень напоминал ему... Лихтенладе. Но сейчас появилась озорная мысль приблизиться неслышно - и, кажется, это было вполне возможно. Вообще-то, будучи здоровым, он почти не уступал в сноровке собственным адмиралам - и быстро завладеть электрохлыстами и ударить обе фигуры как следует было совсем нетрудно, трудно было сначала услышать знакомый голос, который не то стонал, не то хрипел: "Мой император", а потом увидеть дальнейшее... Ройенталь стоял на коленях, со скрученными наручниками за спиной руками, мундир свисал с окровавленных плеч жалкими остатками и превратился в лохмотья. Страшный железный ошейник огромными шипами внутрь впился в его шею, а цепь от ошейника была так натянута, что становилось ясно, что пленник стоит только потому, что она ещё держит его. Спина была похожа на одну сплошную рану - от таких пыток при жизни люди быстро погибали, видимо, здесь истязания могли продолжаться сколь угодно долго.
- Что за гнусная забава в стиле Гольденбаумов, - с негодованием прорычал Райнхард и ударил Ланга и Лихтенладе ещё раз с хорошей оттяжкой, - кто вам тут разрешил так развлекаться, подонки? 
   Оба негодяя могли долго соревноваться между собой, чья физианомия выражала больший ужас, они едва ли не мгновенно подскочили после удара и очень проворно кинулись прочь, ничуть не уступая в скорости прочей, уже сбежавшей нечисти.
- Хозяин, хозяин, - завывали они на все лады, - катастрофа, император добрался и сюда! Спаси нас, хозяин!
- Да пошли вы в котёл, придурки, - скучающим тоном ответил из ниоткуда уже знакомый голос, обладателя которого так и не было видно. - Вам там самое место.
  Райнхард бросил хлысты на пол - тот оказался каменным, и стало возможным разглядеть боевой нож, отчего-то лежавший там. Молодой император подобрал его и занялся оковами - это было хоть и нетрудно, но муторно. Ройенталь смотрел на него взглядом затравленного зверя, смирившегося с погибелью - похоже, он не мог поверить в реальность происходящего. Райнхард снял с себя плащ и осторожно укутал друга:
- Прости, Ройенталь, я не знал, что тебе так больно. Ты сможешь идти сам или тебя лучше нести?
- Мой император, мой император, - горьким шёпотом проговорил пленник, и его плечи затряслись от рыданий, - зачем Вы здесь так скоро, Ваше величество? Я не заслужил этой милости, я... я ведь действительно хотел...
- Ройенталь, я спросил тебя, сможешь ли ты идти со мной, а остальное мы можем и потом выяснить, если будет желание, - радушно, но твёрдо сказал Райнхард. - Даже не жди, что я оставлю тебя здесь - да и Миттенмайер мне бы этого никогда не простил. Твой сын играет с моим и уже хватал звезду с неба - что за чепуха вспоминать бред, навеянный лихорадкой, а?
- Мой император, - едва слышно прошептал Ройенталь в ответ и поник головой, - простите меня.
- Так, - Райнхард обнял его за шею и осторожно уложил лицом себе на плечо, - в таком случае я приказываю. Немедленно успокойся и ступай со мной, слышишь, Роейнталь? Всё, встаём, пошли, - он аккуратно поднялся на ноги, заставляя друга подниматься с колен. - Нечего тебе больше бояться - испугался невесть чего, вот тебя и схватили. Идём, - покровительственным, но добродушным тоном сказал император и подал руку своему адмиралу, но не ладонь, а предплечье и локоть. Тот, чуть помедлив – он выпрямлялся, принимая прежнюю осанку – поняв, что Райнхард не хочет обнимать его за плечи, чтоб не потревожить его раны, вежливо положил свою, и вовремя – это движение вызвало столь сильную боль, что Ройенталь против воли вскрикнул.
- Не стоило принимать мои попытки важничать столь всерьёз, - спокойно сказал Райнхард. – Я так же рехнулся после ухода Кирхайса, а тут ещё и сестра меня бросила, вот я и ляпнул чепуху. А ты мог бы извиниться даже после Урваши – и ничего этого не случилось бы. Так что оба хороши, знаешь ли. Держись крепче, и пошли.
- Мой император, - тихо сказал Ройенталь, однако ступая рядом с ним шаг за шагом, - это слишком великодушно с Вашей стороны, я недостоин… Мне лучше бы вообще не родиться…
- Молчи, дуралей, - сурово оборвал Райнхард, - кто бы тогда вытаскивал меня под Вермиллионом, или тебе весь список припомнить? Если твой отец был урод, это не повод воспринимать его слова как истину. А истина в том, что он после таких слов не имеет права называться твоим отцом – как и мой, ты знаешь, после чего. Я забрал тебя и у него и у Гольденбаума в тот вечер, когда ты пришёл просить за Миттенмайера, и не собираюсь ничего менять. Так что больше над тобой нет ничьей власти, учти, объявляю это тебе своим именем и именами наших сыновей.
- Повинуюсь, мой император, по своей воле, - негромко ответил Ройенталь, но после этого пол как-то подозрительно дрогнул. Это оба решили проигнорировать.
   Они подошли уже почти к краю пещеры, когда в её проёме возник Трюнихт. Он смотрел на них с насмешливой брезгливостью, но загораживал проход ничем не хуже Шейнкопфа. Ройенталь заметно дрогнул, и Райнхард величественно кивнул ему:
- Это уже тоже не твоя забота, тихо. С дороги, господин торгаш, я не желал встречи и сейчас не желаю, - жёстко и безаппеляционно прикрикнул он на Трюнихта. - Прочь!
- Так я же не то, чтобы к Вам, Ваше величество, - слащаво до тошнотворности проговорил тот, не двигаясь с места и с нехорошим удовольствием потирая руки, - но дело в том, что я несчастная жертва произвола, и с моей стороны вполне логично требовать справедливости, будучи убитым без оружия, и вот я…
- Если требовать справедливости, - хмуро усмехнулся Райнхард, - то я скорее заинтересуюсь воплями тех, кого ты толкнул к гибели, заставив воевать против меня и моих вассалов. И тех, кого ты постоянно использовал и бросал на произвол судьбы – подробных сведений у меня хватает. И я не демократ, как известно.
- Ваше величество также обязаны мне – ведь я настоял на отдаче приказа Яну о капитуляции! – Трюнихт заметно удивился и потерял значительную часть своей самоуверенности, в его глазах промелькнул страх.
- Которого Ян ждал, как воздуха, не желая меня убивать, ага, - саркастически продолжил Райнхард. – Не лги уж, хоть это и твоя профессия. Ты видел, что Союз обречён, и искал путь выскочить в Империю, только и всего. Я бы сказал, что Ройенталь поступил с тобой максимально вежливо, учитывая все твои заслуги передо мной. С дороги, воплощение бесчестия! Зря я не бросил тебя в толпу, прибыв впервые на Хайнессен.
   Трюнихт суетливо ретировался, но тут же из пустоты раздался прежний голос:
- Отдайте Ройенталя, Ваше величество, у меня есть, что Вам предложить.
   Райнхард шагнул из пещеры, увлекая за собой своего вассала.
- Я не торгуюсь. Если мне что понадобится – беру сам. Предлагайте, я подумаю, что мне захочется взять ещё. Только республиканцев мне не нужно  – пусть свою демократию у вас делают.
   В ответ раздался леденящий душу вой, но отчего-то сейчас он совсем не воспринимался как опасность. Зато гнев и отчаяние читались там без малейшего труда. Когда оба вышли на тропу, Райнхард улыбнулся и помахал рукой ожидавшим его Оберщтайну и Лютцу, затем посмотрел на Ройенталя. Тот смотрел на него глазами преданной собаки, которая слишком долго скиталась без хозяина.   
- Вот так невероять – у него и это получилось! – только и смог проговорить Лютц, покачав головой.
- Да уж, ни один император ещё не спускался за своими подданными в преисподнюю, - задумчиво произнёс Оберштайн. – Что-то не припомню я такого в истории человечества. Похоже, это ещё не все чудеса, которые нас ожидают, в таком случае.
- Действительно, впечатляет, - услышали они чей-то дребезжащий голос. – Но не очень, честно говоря.
   Обернувшись на голос, они увидели старика в форме исчезнувшего навсегда Союза, который опирался на внушительную трость и с любопытством глядел на идущих по тропе друзей.
- Это ещё что за хрыч? – бесцеремонно осведомился Лютц, поигрывая винтовкой. – Наглый, как все мятежники.
- А, так это знаменитый герой драки при Мар-Адетта , - пренебрежительным тоном пояснил Оберштайн. – Он отказался сдаваться, восхваляя демократию – дескать, дружба между хозяином и слугой невозможна.
- Ага, они в верности только этот маразм и видят – явно судят по себе, рабы своей тупости, - фыркнул Лютц. – Как известно, адмирал Кирхайс был другом детства нашего Императора – или это им тоже ни о чём не говорит?
- Просто они заткнули уши и глаза, не желая воспринимать реальность. Быть ущербами гораздо удобнее – можно всегда найти оправдание собственной злобы на весь мир.
   Тем временем Райнхард тоже увидел Бьюкока и радушно кивнул ему, остановившись:
- Вы со мной, сударь? Так подходите тогда.
Старик отрицательно покачал головой.
- Республиканец не может пойти за самовластным правителем.
   Райнхард независимо тряхнул головой – однако было заметно, что он уже равнодушен.
- Затвердил пустую мантру, - не сдержался Ройенталь. – Ты так ничего и не понял, старый дурак? Кто тебя здесь заставляет быть республиканцем? Вашу демократию породил ад, но вообще-то согласно её принципам Император легитимен – это понимали даже Минц и Ян!
- Это бесполезно, - ответил ему Райнхард. – Республиканец не уважает никого, в том числе себя, - повернувшись к Бьюкоку, он с лёгкой издёвкой пропел несколько фраз, глядя тому в глаза. – «Лбы разбиты до крови от земных поклонов, мы такие борзые, знайте нашу прыть – мы своих угробили тридцать миллионов, это достижение вам не перекрыть». Или не республика предпочла уничтожить собственного Чудотворца, а? Вы воевали за неё всю жизнь – так что в моих глазах подписались под всеми её преступлениями, и нечего кивать на Трюнихта!
- Вы безжалостны, император, - опустил глаза Бьюкок.
- А я вам ничего не должен вообще-то, или это никогда не приходило Вам в голову? Многие так удивляются, когда ведёшь себя с ними так же, как и они с тобой – вы не замечали этого разве, ослеплённые своими фальшивыми добродетелями? Хорошо, устранив меня, кого Вы предложили бы миллиардам моих подданных – вашего Трюнихта с гвардией головорезов из деструктивного культа, творящих любой беспредел? Отправляйтесь в ад с такими подарками – вот что Вам ответили бы, милейший. Или Вы берёте на себя ответственность уничтожить сперва эти миллиарды не согласных с Вами? Тогда нам точно не по пути, Вы правы, - Райнхард отвернулся от него, не обращая внимания на выражение ужаса на лице старика, и двинулся к поджидавшим Оберштайну и Лютцу.
- Именем демократии творятся любые мерзости, - проворчал Ройенталь, двигаясь рядом. – Главное – найти козла отпущения, потому что ни у кого нет ответственности ни за что. Скольких я наказал за настоящие преступления, а они были уверены, что им ничего не грозит при прежнем порядке.
- Ага, и вспомним, чем тебе за это отплатили, - в тон ему заметил Райнхард. – Это какая-то проклятая планета – столица этой республики. Даже Оберштайн там не очень преуспел, похоже, они вообще разучились нормально жить, и кроме как партизанить, ничего не умеют. 
- Ах, а я ведь виноват перед Оберштайном – он ведь не желал мне того зла, которое я ему приписывал…
- Это тебе Ланг сказал? – улыбнулся Райнхард. – Такой хороший семьянин, по словам Кесслера…
- Я сам это понял через некоторое время после ранения на «Тристане».
- Почему не обратился напрямую ко мне? Все искали способ тебя вытащить живым – и я тоже. Мы бы даже придумали, как спасти твою репутацию – или до сих пор сомневаешься?
- Нет, не сомневаюсь, но… - он не договорил и рухнул перед своим императором на колени.
- Ладно, отставить, вставай, - потребовал Райнхард. – Сейчас я знаю больше чем достаточно. Тема закрыта.
   Райнхард оставил Ройенталя поговорить с Лютцем и Оберштайном, а сам крепко задумался. Он странным образом ощущал сейчас, что остальные его погибшие адмиралы теперь совсем рядом с ним, но встречаться с ними ещё рано. Яна Вэньли он вообще видеть не хотел – во всяком случае, на данный момент точно. Решать тактические задачки ему надоело ужасно, разговаривать о демократии опротивело, а больше их ничего и не связывало, кроме дуэли при Вермиллионе. На ум пришли слова, брошенные как-то Кисслингом кому-то из его подчинённых: «Наш Император накануне драки отослал свою даму в безопасное место, а этот республиканский лоботряс не нашёл лучшего времени для помолвки, представляете? Экая пошлость и безответственность, право!». Да, но далеко ли мне удалось уйти от этого, ведь моя императрица теперь вдова? Эта мысль причинила настолько сильную боль, что Райнхард совсем неосознанно крикнул: «Кирхайс! Где ты?»
   Что-то произошло – раздался некий рокочущий грохот, полутьма заклубилась каким-то густым туманом, твердь под ногами сильно задрожала. В нескольких шагах вдруг вспыхнул слепящий свет, и через некоторое время стало возможным различить на его фоне неясные ещё очертания какой-то фигуры. Она неторопливо отделилась от невыносимо яркого потока и приблизилась. Райнхард инстинктивно поднёс ладонь к глазам, чтоб лучше видеть – пожалуй, здесь это было бессмысленно, и сделал шаг вперёд, ещё ничего толком не рассмотрев.
- Спасибо за Ройенталя, Райнхард, - раздался столь знакомый бархатный голос, что молодой император ощутил, что задыхается от перенапряжения. – С ним было сложнее всего.
   Сейчас Зигфид Кирхайс был ростом выше даже Биттенфельда, да ещё и в мундире белого цвета – такого при жизни не носил никто. Кроме того, этот странный серый плащ… да это же не плащ вовсе, а огромные мощные крылья! Райнхард застыл в немом восторге и только протянул руку к другу.
- Нет, Райнхард, тебе ещё рано со мной, - покачал головой тот, тепло улыбаясь. – Я заберу Ройенталя – он достаточно уже настрадался, и Лютца – он давно воюет здесь, хватит. А у тебя ещё много дел, мой император.
- Как это? - совсем растерялся Райнхард. – Что это значит? Я отправлюсь в преисподнюю теперь, стало быть?
- Ты всегда был требователен к себе, даже слишком, - вздохнул Кирхайс и снова улыбнулся. – Я сильно обидел тебя со своими упрёками, помнишь? Это было очень невежливо с моей стороны – обрушить на тебя Вестерленд и даже не поинтересоваться, чего тебе это стоило. Прости меня за это и не терзайся – не ты виноват в моей смерти, на то были совсем другие причины.
- Какие? – только и смог выдохнуть Райнхард. – Это же произошло из-за…
- Нет, - вежливо оборвал его Кирхайс. – Кроме того, останься я с вами, ничего бы не получилось вовсе, поверь. А так в память обо мне вы все сплотились и сохранили корону – и никто не справился бы с ней лучше тебя. Да и Аннерозе нужен другой человек, что бы она там себе не воображала в своих мечтах. Так что тебе ещё предстоит выдать её замуж и вырастить не только Александра Зигфида фон Лоэнграмма, - он задорно подмигнул другу, и Райнхард с удивлением увидел, что вместо пылкого юноши, каким он навсегда запомнил Кирхайса, перед ним солидный и суровый мужчина, намного серьёзней его самого теперешнего.
- За кого выдать? Как это возможно? – пробормотал Райнхард совершенно безотчётно. – Я же умер…
- Ещё нет, да ты и не болен даже, просто загнал себя до изнеможения, - терпеливо пояснял Кирхайс. – Сейчас ты ещё лежишь на постели и даже без пятен – время течёт по-разному в разных ситуациях. К тебе летят гости с далёкой планеты – они пятьсот лет с неё почти ни разу никуда не выбирались, но, узнав о том, что все ждут твоей смерти, стартовали несколько недель назад. Они тебе расскажут много интересного и важного, сам поймёшь всё. Наша брань – не только против плоти и крови, так что эпоха войн в космосе хоть и закончена, но это ещё не означает эры всеобщего благоденствия. Рай смертным построить не дано, но не допустить воцарения ада – главная задача. Так что увидимся попозже, Райнхард, тебе пора, а я должен забрать Ройенталя и Лютца. Кроме того, тебе ещё принимать присягу у Юлиана Минца, мальчик скоро превратится в мужа – просто напомни ему о нашей с ним встрече на Изерлоне и можешь рассказать об этом разговоре. Он поймёт.
   Райнхард с сомнением покачал головой.
- Этот наследник Яна слишком предан его учению.
   Кирхайс снова лучезарно улыбнулся, вежливо подавая руки подошедшим к нему Ройенталю и Лютцу.
- Яну ещё при жизни от него доставалось. Да и невесту Юлиана не стоит недооценивать – она сосватает ещё собственную свекровь за Мюллера, вот увидишь. Шейнкопфу повезло с дочкой – не каждая может отмолить такого папашу, но эта просто ураган. До встречи, Райнхард, - и троица начала быстро таять в потоке света.
- Подожди, - крикнул Райнхард, превозмогая какое-то странное головокружение и беспомощно протянув руку, которую уронил от изумления. – За кого я должен выдать Аннерозе?
- За Оберштайна, - услышал он и почувствовал, что стремительно падает куда-то.   


 1. Похмелье от смерти.

   Тесно, темно, больно. Вздохнуть, вздохнуть, срочно! Ах, что за душная тюрьма, ну где же это я, надо хоть что-то предпринять, чтоб уяснить происходящее. Шум, как будто лавина где-то вдалеке... Удар, где-то внутри, ещё, ещё, вроде вполне терпимо, уже даже не мешает, вздохнуть! Получилось. Так, ещё, ещё... Ага, вот в чём дело, это ж моя густая кровь еле течёт по жилам, я в себе и лёжа, как Кирхайс и говорил. Ух, как опять тяжело - голова будто свинцовая, ноги затекли неимоверно, даже пошевелить не получается. И темень ещё перед глазами - такой мрак, пожалуй, способен всерьёз напугать. Надеюсь, мне не придётся всю жизнь валяться беспомощным инвалидом, иначе какой смысл был возвращать меня сюда. Что там говорил Кирхайс, я не болен даже? Хорошо бы, но как же в такое поверить, после стольких месяцев лихорадки и её последствий. Хоть бы кто помог, право, я боюсь не справиться. Свет, свет, я его не вижу... Эй, кто там сказал странную фразу про свет, как тебя звали когда-то, Солнце Правды, да? Помоги, умоляю, я не могу ничего сам, особенно сейчас. Да ещё и больно... Всё тело звенит от боли. Позволь мне делать то, что я должен. Хотя бы это. Иначе кто же сделает это за меня? Помоги мне, я знаю, что ты есть, хоть и не знаю, где ты. Помоги, мне слишком больно, я этого уже не вынесу!
- Хильда! - ну и хриплю же я, и это мой голос? кошмар... - Хильда, любимая, где ты?
   Да, я сдал... полностью. Чтоб когда раньше, да вот так, ещё и вслух... Впрочем, это же правда, чего её стесняться? Разве я не могу позволить себе сказать, что люблю? Ну и дурак же я, право, в таком случае...
- Хильда! Где ты, любимая? - так, правая рука поднимается, это уже что-то... попробуем иначе.
   Ох, это было слишком резким движением, экий болевой шок оно вызвало... Райнхард беспомощно рухнул с локтя снова на спину. Хотелось заплакать от бессилия, кажется, даже слёзы услужливо навернулись...
-ХИЛЬДА! - кажется, в этот крик вся боль и вложилась полностью, силы подло оставили, впрочем, к этому было не привыкать. Райнхард остался лежать, тяжело дыша и ужасаясь давящему отчаянию - он не мог ничего
сделать с собой, но это одиночество в полной темноте было невозможно переносить. Если бы хоть что-то происходило, к нему вернулось бы прежнее мужество. Сколько прошло времени? Где он и что произошло - ведь раньше ему стоило только пожелать увидеть любимую, как это случалось само собой. Неужели с женой несчастье - он ведь не знает, как долго его не было...
- Хильда, я тебя люблю, вернись ко мне! - я готов прокричать это на весь космос, пусть, зачем я завоёвывал Вселенную, если со мной нет той, кого я всегда хотел чувствовать рядом? - Хильда, где ты?
   Ему показалось, что он слышал какой-то стук или хлопок, но он умолк, утомлённый криком. Однако руку поднять и протянуть куда-то перед собой он мог. Его уже не смущало, что он выглядит беспомощно, тупо шаря ладонью в воздухе. Рука наткнулась на знакомую руку, которую он столько раз с благоговением сжимал...
- Райнхард, ты... - наконец услышал он голос, которого ждал всем своим существом и боялся не услышать больше. - Ты здесь, Райнхард! - он почувствовал прикосновение к волосам, запах её тела, а потом на щеку упала холодная капля.
- Да, Хильда, да, любимая, - говорить получалось с трудом, и он почти шептал, - я вернулся к тебе. Как ты?
   Она не ответила, но он почувствовал, как она дрожит. Он хотел обнять её, и рванулся к ней совершенно инстинктивно - это не получилось, но левая рука смогла подняться и обхватить её за плечи.
- Не плачь, я сильно перепугал тебя, знаю. Обними меня, мне холодно одному. Только не бойся больше - нас ничего плохого не ждёт, поверь мне.
   М-да, я идиот - желать, чтоб женщина не заплакала после всего этого... Она ж не железная, это понятно. Ну да ничего, не будет же она плакать вечно, а мне намного лучше, я даже могу утешать её, жаль, что так и не вижу ничего... Что, что она там несёт? Этого ещё не хватало...
- Хильда, умоляю, ну хоть не сейчас, не надо меня титуловать величеством. Я всего лишь мужчина, который тебя любит, и мне сейчас ничего не хочется знать, кроме того, что ты со мной. Мне плохо без тебя. Вспомни - стоит тебе уйти, и я начинаю погибать, это ведь всегда с нами было. Мне везде без тебя плохо, - добавил он уже с сильной горечью и крепко сжал объятья. - Я всё помню, сколько тепла я видел от тебя, когда замерзал - я же тогда только вернулся из... а потом на той утраченной крепости, и после, столько раз... Ну не корону же ты во мне видишь только, верно? - так, только бы тут не заплакать самому, это будет как-то неловко...
- Райнхард, ты жив!
- Да, благодаря тебе. Если бы ты не пришла сейчас, я бы снова умер. Останься со мной сейчас, пусть все подождут, я слишком долго тратился на Вселенную, - он наконец нащупал её губы своими и наградил её долгим нежным поцелуем. - Я плохой муж, и это нужно исправить как можно скорее.
- Но как? - она успокоилась, и к ней начала возвращаться её вечная рассудительность. - Ты ведь правда...
- Да, это так. Кое-что произошло, я обязательно расскажу. Пока просто побудь со мной - я ещё слишком плох и не могу без тебя дышать. А ты так нежно произносишь моё имя - жаль, что я не слышал этого раньше...
   Сердце стучало немилосердно громко, да ещё и голова начала снова беспокоить - Райнхард почувствовал, что резко слабеет и падает на подушку, но разжимать руки он не хотел никоим образом, боясь провалиться в чёрное небытие, где нет ничего, кроме боли. Он попытался шевельнуть ногой - как ни странно, это получилось и он оставил колено согнутым, чтоб не лежать совсем пластом.
- Райнхард, я на всё готова, только...
- Нет, просто скажи, что любишь. Эти наши условности, сколько они украли у нас времени - я боялся ухаживать за тобой все эти годы. А после той ночи, когда ты ушла молча утром - тогда было хуже всего, разве ты не заметила? Я чуть с ума не сошёл от этого холода без тебя! - странно, до чего легко меня прорвало, ведь раньше я бы ни за что... м-да, стоило ради такого умереть, пожалуй...
- Райнхард, я очень испугалась после Урваши, очень, может быть, это как-то... Но я поняла, что люблю!
- Если бы ты... сказала это раньше, возможно, я бы не стал... ладно, не важно. Просто поцелуй меня, Хильда, и не плачь больше.
- Райнхард, ты целуешься так, будто хочешь сделать ещё одного сына!
   Он услышал, как смеётся. Ему было просто хорошо, пока она оставалась рядом.
- Хорошая мысль, я над этим подумаю. Но может ведь быть и дочка, верно? А так - хороший комплимент для выходца с того света, согласен, - всё же, как хорошо быть просто мужчиной, забыв про всё остальное...
   Где-то поблизости что-то упало с заметным грохотом. Ага, с досадой и озорством одновременно подумал Райнхард, конечно, всегда есть желающие мешать любым моим желаниям. Даже просто выжить.
- Не шевелись, - шепнул он жене. - Я не хочу сейчас ничем заниматься. Ты ведь устала, надо полагать, тебе тоже надо отдохнуть.
   Он всё же услышал тихий шёпот: "Император жив???", но не узнал голос. Он лишь решил проверить, на что способно отдохнувшее тело - и на этот раз оно не обмануло ожиданий: от резкого рывка Хильда оказалась рядом с ним на постели, упав на спину. Молодой император приподнялся, отжавшись на одной руке, и, повернув голову на звук, громко и безапелляционно проговорил:
- Извольте меня не беспокоить по любым вопросам, будьте так добры. Имеет император право на отдых в этой Галактике хотя бы после смерти, а? Прочь до новых указаний! - и неторопливо рухнул снова, чтобы крепко обнять жену. - Хильда, ты тоже никуда не спешишь пока, хорошо?
   Они оба не знали, сколь хорошо действуют друг на друга - и крепко заснули, обнявшись, на несколько часов. У них не было сил даже подумать о том, что творилось вокруг - хотя их никто не беспокоил, беспокойство вокруг достигло невиданных размеров. И кроме того, был ещё один значительный повод для беспокойства - когда в одну из комнат снова помчались врачи, и с ними собака. На боку ожившего Оберштайна была обнаружена странная повязка, напоминавшая оторванную полу белого плаща. Хотя в целом состояние пациента было тяжёлым, сомнений в том, что он выживет, уже не было. Было лишь неясно, откуда взялась повязка - ведь по всем данным, в эту комнату никто так и не входил.   
 
Райнхард проснулся как будто самопроизвольно, но он очень хорошо понимал, что это не так и что-то не только уже происходит, но требует его личного вмешательства. Он безотчётно открыл глаза, потом, сообразив, что взгляд невидящих глаз легко напугает человека, неторопливо прикрыл их. Хильда так и спала рядом - он слышал её ровное дыхание у себя на левом плече. Он осторожно чуть отодвинулся и, подняв правую руку на локте, сделал приглашающий жест пальцами у своего виска. Послышался тихий шорох - кто-то приближался...
- Слушаю, Ваше Величество! - а, это Эмиль, что ж, я рад его осчастливить, этот будет мне рад любому...
- Шшш, Эмиль, очень тихо - мне нужно одеться, - шёпотом попросил император. - Если вдруг не найдёшь одного плаща - не пугайся, просто скажи мне об этом. И ещё позови сюда Миттенмайера, но одного и как можно тише, ладно? - он постарался улыбнуться как можно беспечнее, пусть пока считают блажью нежелание открывать глаза.
- Слушаюсь! - прошептал мальчик и кинулся исполнять.
Райнхард тем временем крепко задумался, потихоньку потягивая одну группу мыщц за другой. Вроде бы подозрений в беспомощности тела не появлялось. Почему это случилось с ним? Началось-то вполне безобидно, и когда? Мальчишеское желание завоевать Вселенную само довольно скоро уступило пониманию того, что империя - вовсе не игрушка, просто избавиться от республики под боком было жестом упорядочения, но хотелось сделать всё красиво. Так, вот тут я и споткнулся - когда вместо честной драки меня опрокинули хитреньким приёмом, подставив под прицел, и кабы на выручку не пришли вызванные Хильдой друзья... Именно накануне этого грустного кошмара я первый раз и рухнул с температурой, помнится. Да, с республикой красиво нельзя - она это мне очень быстро доказала, и не раз. А некрасиво было противно, честно скажем... Дальше - пока занимался этой проблемой, болел, однако приступы учащались, стоило приблизиться вплотную. С другой стороны, остальным было гораздо хуже - Фаренхайт вот погиб, потом ещё двое, кабы не погибли все, оттого я и лез всё сделать сам, но... Ещё я снёс истукана на Хайнессене - безотчётно, но из-за этого сам там дважды чуть было не сгорел и потерял Ройенталя - а ну как он погиб вместо меня, а? Не сжёг ли я себя вовсе не войной, а тем, что занимался слишком опасным делом, не отдавая себе в этом отчёта? Объявить болезнь неизвестной - чего уж проще, но я и сам уникум, скажем честно. Если мне нравится воевать - это ещё не означает, что я помешан только на войне. Я не могу быть один - когда погиб Кирхайс, я был рад, что кто-то всё время есть рядом. Но разве это ненормально? "Нехорошо быть человеку одному" - разве не Бог сказал это когда-то? Захоти я всерьёз умереть - уж нашёл бы в себе силы остаться один, это у меня получалось. Райнхард вспомнил, как одиноко сидел на ступенях залы в погибшей крепости, где произошло непоправимое, как жаловался погибшему другу, что во Вселенной холодно, как никогда. Потом, когда пришла пора всё же выйти - никого из адмиралов и офицеров не было, куда они все делись, он не подумал, потому что перед ним очутилась Хильда с чашкой горячего кофе... Он тогда понял, что принадлежит уже ей, но приходилось делать вид, будто это не так. Доделал, что умер. Ах, ведь всего лишь хотелось поскорее покончить с этим всем... Ага, вот в чём дело - я же простыл от этого холода, вот что. Холод - он тоже обжигает, как и огонь. Боже, помоги мне. Если не я, то кто? Ещё столько не сделано, и я... боюсь этой черноты, очень.
   Явился Эмиль. Действительно, исчез тот плащ, который Райнхард надевал последний раз - ага, это уже говорящий факт, улыбнулся молодой император своим мыслям. Но необходимо всё проверить, и немедленно. Совершенно автоматически облачившись, Райнхард вдруг ощутил, что упорно не желает надевать плащ и застёгивать горловину - даже предпочёл бы, пожалуй, вовсе без верха мундира, но пока не решился на это. Решил оставить так, тем более, что явился Миттенмайер - этот сиял так, что ощутимо было, несмотря на слепоту. Райнхард бесцеремонно взялся за руку друга, встал и шёпотом попросил отвести себя в комнату к Оберштайну.
- Только без свидетелей пока, очень прошу, - прибавил он уже на пороге. - Я слишком слаб ещё.
   Он ещё услышал знакомый щелчок пальцами - и подумал, что у Эмиля если и могло получиться незаметно позвать Миттенмайера, то остальной штаб уж точно помчался подглядывать и подслушивать, ведь на кого-то же он успел прикрикнуть перед сном. Что поделать, все вояки хоть и знают, что такое дисциплина, но в душе как были мальчишками, так и остались - можно себе представить, что сделала с ними новость, что император жив. Хоть обошлось без шорохов - но движение воздуха скрыть не удалось, и именно его Райнхард и ощутил на лице. Он неторопливо склонил голову, лучезарно улыбнувшись, будто ничего не заметил, и помолчал, выжидая. Затем тихо сказал:
- Идём, и побыстрее. Я встретился с Ройенталем, Лютцем и Кирхайсом - поэтому я пока не позвал остальных. Кроме того, есть ещё одно обстоятельство, - прибавил он с грустным вздохом и смолк.
- Честно говоря, - ответил Миттенмайер, видимо, также улыбнувшись только что произошедшему, - быстрее можно только на моих руках, Ваше Величество.
- Согласен, - спокойно пожал плечами Райнхард.- Действуйте.
   Эх, а ведь довольно много раз мои подчинённые были правы, а я был упрямым дурачком-романтиком, думал молодой император, пока Миттенмайер мчался по коридорам, без особого усилия держа сюзерена на руках. "Подумают" - тоже мне категория, стоящая внимания как будто. Людям вроде Бьюкока да Шейнкопфа полностью плевать, кто он на деле и как себя чувствует - как впрочем, было плевать и тем, кто говорил при кайзере гадости про его сестру ему в лицо и за его спиной. Им нечего доказывать и бесполезно. Большинству совершенно неинтересно, что и как он делает - он для них не живой человек, а только некто, на ком нынче корона. А вот тем, кто закрывал его собой от вражеских выстрелов - плевать уже, кто что подумает, это истина. Скольких он растерял из-за собственных красивых жестов? Пора бы уже и понять было, что собственная жизнь не вся принадлежит ему, и чем дальше - тем больше. И опаздывать он уже не имеет права. Что важнее - жизнь вассала или что подумают о способе, которым император до него добрался? Точнее, ритуал для человека или человек для ритуала, а? Если второе - то превратимся в Гольденбаумов, да и всё...
   Встав на ноги, Райнхард покачнулся от слабости и ухватился за плечо Миттенмайера совершенно спонтанно.
- Ничего, вроде пока порядок, - громко сказал он ему, но не убрал свою руку. - Что у нас тут, а? - спросил он в пространство с нужной долей высокомерия.
   Он смутно чувствовал, что в помещении есть кто-то ещё - но невозможность видеть угнетала почти до отчаяния. И ужасно не хотелось, чтоб это поняли остальные - так что не ощути Райнхард в следующий момент мощную эмоциональную волну от раненого, который его увидел и услышал, дело было бы чревато страшным нервным срывом. А так молодой император вежливо улыбнулся, чуть склонив голову, чтоб не бросалось в глаза то, что его веки полуприкрыты, и обернулся на источник волны. Удачно.
- Ваше Величество? - услышал он негромкий знакомый голос и сделал пару шагов в его направлении. - Вы?
- Кажется, Вы удивлены, Оберштайн? - церемонным тоном, но с заметными тёплыми нотками произнёс Райнхард. - Я рад, что у меня это наконец получилось - удивить Вас. И рад, что Вы тоже здесь уже, как и я.
- Не очень-то разумно после такого приключения делать столь резкие движения, - проворчал Оберштайн своим обычным менторским тоном, который разозлил сразу Миттенмайера - Райнхард почувствовал, что плечо его адмирала едва заметно дрогнуло, однако вполне успокоил императора - если советник ворчит, значит, дела не очень-то и плохи. - Ваша жизнь поважнее моей, Ваше Величество, неужели это...
- Не более разумно, чем кидаться в могилу следом за мной, - с усмешкой оборвал его сюзерен. - Разве я давал Вам на это санкцию, Оберштайн? Мне вполне понравилась идея выманить негодяев на меня, но Вам-то кто позволил расставаться с жизнью при этом? Нехорошо, у меня ведь сын. Так что извольте выздороветь, уж будьте так добры, иначе я рехнусь совсем от этих постоянных потерь, - с горечью прибавил император.
- Будет сделано, - слабеющим голосом ответил раненый. - Я всё помню, мой Император, только и Вы берегите себя, а то... - он смолк, не договорив, и Райнхард услышал тихий шум - видимо, кто-то метнулся к телу.
   Райнхард широко открыл глаза и старательно придал себе грозное выражение.
- Вылечить, - сурово скомандовал он, и вздохнул будто от сильного гнева, впрочем, подобные эмоции ему не нужно было сильно уж разыскивать в себе. - Иначе сам достану на том свете собственными руками, не так-то оно сложно, как может показаться сперва! Что там, я спросил уже раз?!
- Жуткая кровопотеря, - отозвался кто-то деловитым тоном, - пара клинических смертей, но сейчас резко идёт в гору, хотя непонятно отчего. Его уже раз сочли покойником - но когда зашли за телом, он был вполне себе жив и забинтован странной повязкой. Никто не знает, откуда она появилась, но прогноз вполне оптимистичный, Ваше Величество. Сейчас он просто отключился, разволновавшись от Вашего прихода.
- Ладно, - спокойно отозвался Райнхард, - действуйте. Пойдём, Миттенмайер, - он снова склонил голову, полуприкрыв веки, и сделал шаг, так и держась рукой за плечо друга. - Отведи меня к себе, мне тяжело.
- Ваше Величество, а что с этой повязкой делать, может, полицейским отдать, чтоб разобрались? - спросил уже другой голос.
- Не стоит, - устало ответил Райнхард, старательно шагая прочь, - это я его замотал обрывком от своего плаща. Первое, что мне под руку попалось - торопился просто.
   Тишина, воцарившаяся после этих слов, была достаточно красноречива, но продлилась разве что пару секунд - людей вообще сложно чем-то удивить, если они не хотят удивляться сами. А уж если они в состоянии учуять правду - какой бы невероятной она не казалась при этом - то и воспринимают её совершенно спокойно. Возмущаться начинают разве что те, кто подсознательно ненавидит истину или настолько привык ко лжи, что выбешивается на всё, что ложью не является. Да и вопрос "как?" обычно задают те, кто не особо привык уважать себя и остальных. Вежливых людей он часто даже не особо интересует. Все просто занялись тем, чем должны были в данный момент заниматься. Даже Миттенмайер также промолчал. Поэтому, почувствовав, что они идут уже одни, Райнхард тихо сказал ему:
- А сам плащ я отдал Ройенталю - ему там сильно несладко пришлось. Правда, я уже разобрался с этим.
- Понял, - спокойно ответил адмирал.
- Подробнее расскажу после, - в тон ему произнёс молодой император. - Сейчас нужно дойти на своих ногах, а ещё я умираю с голоду - так что шансы на выздоровление есть и у меня. Скажем,  это не везение, а обязанность, но думаю, и так вполне сойдёт. 
- Вы будто не рады вернуться, Ваше Величество? - тепло сказал Миттенмайер, и Райнхард остановился.
- Ты... улыбаешься, да? - спросил он упавшим голосом. - Я правильно понял? Тогда не пугайся, пожалуйста.
- Что? - почти прошептал в ответ потрясённый адмирал, и по его тону было понятно, что он догадался.
   Райнхард сокрушённо покачал головой и посмотрел перед собой невидящими глазами. Однако он очень хорошо знал своего друга, и ему казалось, что он видит его - память старательно подсказывала ему образ. Несмотря на гнетущую ужасную черноту вокруг...
- Да, - едва слышно проговорил он, - ничего, даже пятен света не вижу. Надеюсь всё же, что это может пройти как-нибудь после, оттого и не хочу, чтоб узнали. Кажется, я отравился на республиканской территории - сразу, как мы вошли в эту часть космоса, только я рухнул с лихорадкой, а Ройенталь свихнулся - он-то был самый крепкий из нас физически, чем я никогда не мог похвастать. Терять зрение я начал накануне стычки с Минцем, а упал уже позже.
- Эта республиканская территория и впрямь ядовита, я тоже замечал это, - с ненавистью прорычал Миттенмайер. - Но тогда нечего позволять себе лишние нагрузки, Ваше Величество, тут Оберштайн прав. Желаете к себе? Сейчас прибудем, - жёстко, но спокойно добавил он, и Райнхард почувствовал, что его без всякого разрешения снова подняли и понесли.
   "Я желаю к Хильде", - подумал он про себя, а вслух сказал только:
- Спасибо.   


2. Хроника тайного совета.



   Хильда молча бросилась мужу на шею, едва тот вошёл в покои, где умирал, крепко держась за предплечье Миттенмайера. Райнхард нежно обнял её и осторожно взялся гладить по плечам - он отлично чувствовал, как она дрожит. "Любимая, всё хорошо", - он смог сказать ей это так тихо, что кроме неё никто не услышал.
- Надеюсь, нас не будут сегодня беспокоить чем попало? - с добродушной весёлостью проговорил молодой император. - Хотя моя императрица со мной, а Оберштайн валяется раненым, привычка, что что-то не так, меня так и не отпускает, - он внимательно прислушался, дабы уловить если уж не шумы, свидетельствующие о присутствии других людей, то хотя бы эмоциональные волны от них, но почти сразу продолжил. - В любом случае нужно отправить Эмиля за горячим чаем и горой бутербродов - я вечно огорчал его тем, что не ел их. И пока дел на сегодня хватит - даже если весь Хайнессен взбунтуется, я не стану сам этим сегодня заниматься.
- Пока эти республиканцы здесь - не взбунтуется, - философски заметил Миттенмайер, не убирая, впрочем, своей руки. - Мюллер занят передачей Изерлона, а некий Поплан поступил на службу к Валену, как я узнал нынче, такое вот весёлое событие, - он сардонически усмехнулся. - Как только те, кто симпатизировал этому куратору республиканской молодёжи, об этом узнают - пример будет очень заразителен.
- Да я знаю про это уже, - фыркнул Райнхард и расхохотался. - На самом деле причина в сестре кого-то из офицеров Валена - а вовсе не в моём влиянии. Я вообще испорчусь на некоторое время под предлогом болезни и раскапризничаюсь - и у Кисслинга будут все причины ругать меня. Уложите меня в кресло - ненавижу валяться на постели - и повечеряем вместе, это всё, на что я сегодня способен. Но это очень важно, - добавил он уже очень тихо, вздохнув. - Остальные подождут.
   Ему вполне удалось порадовать друзей своим волчьим аппетитом - эти улыбки он странным образом чувствовал, как и душевное тепло, бурным потоком исходящее от них. Вечный холод, в существовании которого вокруг себя он не отдавал себе отчёта раньше, постоянно кутаясь в плащ, похоже, отступил навсегда - вот кабы ещё и мрак перестал застить ему глаза - тогда было бы совсем хорошо. Но, кажется, чёрствую кожуру, о которой он знал ещё в бытность себя адмиралом, с него не то сожгли, не то сорвали - и жалеть об этом не приходилось. Он боялся любить, боясь причинить этим несчастье тем, кого любил - и чего этим добился, причинив им это горе своей смертью? Интересно, кто же отмаливал его, пока он шлялся на том свете в ужасе от случившегося - он как-нибудь и это узнает, без сомнения. Но пока он был счастлив уже оттого, что радует своим возвращением всех - то-то Эмиль то и дело выбегает прочь, под разными предлогами, но даже слепому понятно, что там происходит: глазеют в щелку двери, дабы убедиться, что Император живёхонек. Пусть, их можно понять - он видел эти лица, уходя, и смотреть на это было выше его сил.
   Вот, Миттенмайер хоть и знает о проблеме со зрением, но воодушевлён и полон сил, а не скорби с болью пополам - так похож на себя, когда прислал сообщение со своего подбитого флагмана, помнится... Эмиль напоминает сноп солнечного света в летний день - а не беззащитного замёрзшего щенка, брошенного на произвол судьбы в безлюдном месте. Слышно даже Кисслинга за дверями, этакая залитая солнцем скала, увитая сочной зеленью цветущих трав, а вовсе не человек, потерявший всё самое ценное в жизни. А уж Хильда... тут что-то и вовсе сложное и прекрасное - с ней что-то случилось совсем недавно, Райнхард не помнит её такой, даже когда она сообщила, что станет его женой. И, похоже, дело вовсе не в сыне - но она никогда не была такой взрослой... Она почти не говорит - но хоть и смотрит, сознавая только, что я здесь, но совсем иначе, не так, как раньше. В сущности, ничего особенного - сказал вслух, что всегда думал и чувствовал, но, видимо, для неё это значит что-то особое... не жалко, впрочем. Сейчас я настолько отвязан, что могу кому угодно в лицо крикнуть, что люблю свою жену, и если она это чувствует, то тем лучше.
   Райнхард рассказал о том, что случилось после того, как сообщили, что он умер. Тихо, лаконично и неэмоционально, утаив только имя того, за кого следовало выдать замуж сестру. Потом, заметив, что пауза от изумления слушателей может слишком затянуться и смутить их, вальяжно попросил себе уже горячего кофе – и отметил про себя появление некоторых мыслей, удививших его самого... Миттенмайер разнервничался столь сильно, что не смог усидеть на месте и вскочил, дабы помотыляться  по помещению – Райнхард величественно кивнул в его сторону, разрешая, и крепче сжал ладонью пальцы Хильды – та ответила ему тем же.
- Всё же хорошие новости, - невозмутимо нарушила молчание императрица. – Однако вдова Яна воспротивится сильно, даже если и удастся приручить его наследника, что покуда выглядит ещё невероятью. Впрочем, указание насчёт кронпринцессы также выглядит невероятью. Не представляю, что с этим делать даже.
- Со вдовой могут быть проблемы, хотя я не представляю покуда, важно ли это вообще, - в тон ей ответил супруг. – Что делать с Минцем, я, похоже, знаю, но мне понадобится для этого немало повозиться лично. А вот насчёт моей сестры всё проще – тут нужен взрослый мужчина, не отягощённый комплексами о её героической роли в появлении династии Лоэнграммов, - невесело усмехнулся молодой император. – При всей моей ненависти к умершему кайзеру, полагаю, он не был карикатурным тираном в личной жизни и скорее добился своего вежливостью, чем насилием. Я же только мешался со своими амбициями везде и всюду – в том числе и в этом деле. Что мешало ей прийти поддержать меня на коронации, кроме ощущения, что я до трона не дорос, как думаешь? И что вырвало её из затворничества, а? Наша свадьба – так что она совсем не прочь будет и сама надеть фату вскорости, лишь бы муж не оказался подкаблучником. А такого я найду. 
   Хильда заметно замялась – хотя, возможно, это никак и не отразилось на её лице, просто Райнхард, вынужденный настраиваться на эмоции собеседников, улавливал их сейчас лучше, чем будучи зрячим.
- Вдова Яна важна – это же знамя республики, так что пока она снова не выйдет замуж, авантюристы всех мастей продолжат использовать её в этом качестве, - спокойно пояснила она. – Двенадцать лет влюблённости в своего кумира не мелочь вовсе, так что в скорое замужество не верится покуда. На своей территории она так и будет купаться во флюидах славы мужа, которого приравняли к основателю республики Хайнессену.
- А мы её вытащим с родной территории на свою тем же способом – свадьбой, - насмешливо проговорил Райнхард, попросив жестом ещё кофе. – Может, она ещё может ощущать себя нормальным человеком и женщиной – выносить этого зануду Яна столько времени, это ж какое здоровье надо было иметь. А проигнорировать женитьбу приёмного сына вряд ли получится. Надо будет распорядиться, чтоб ему и его даме устроили обширную экскурсионную программу по театрам, музеям да прочая, покуда я болен, да поднажали на тему эстетики - посмотрим, устоит ли их санкюлотство перед юношеской жаждой впечатлений. Должно сработать - Минц любопытен, как обычный ребёнок, иначе бы не полетел с Валеном на Один. Вот и поглядим, в чьём сопровождении мы увидим эту героическую мадам - одной ей будет неуютно, и это легко исправить, а если появится не одна - будет понятно, кому она доверяет. Пусть думают, что меня всерьёз интересует тема конституционализма, - он расхохотался в точности так же весело и беззаботно, как после их знакомства, когда отправлялся воевать с мятежными аристократами. Императрица это заметила и задумалась про себя - уж не вернулось ли то настроение в новом качестве? Тогда борьба тоже продолжается, хоть с виду и совсем иначе... Или же Райнхард просто ощущает себя снова целым, узнав доподлинно, что его друг в порядке? Она не поняла всё же настоящего положения вещей - уходя на ту войну, ободрённый её уверенностью в его победе, Райнхард намеревался швырнуть эту победу к её ногам, а после начать красиво и чётко ухаживать, без всякой двусмысленности. Эти его планы были похоронены гибелью Кирхайса и предательством сестры, не позволившей ему даже поплакать на её плече о смерти друга. Хильда не знала также, о чём говорили брат с сестрой накануне их свадьбы, опьянённая ореолом мученического образа кронпринцессы.
   Может, и к лучшему, что не знала - иначе бы поняла, отчего совершенно разочарованный в своих лучших чувствах Райнхард вылетел с этой встречи, как ошпаренный, и потащил её пить чай,  вежливо болтая о том, что им-де нужно называть друг друга по имени - в этот раз ему удалось скрыть свои мысли и ощущения от любимой. Чего ему это стоило, не знал никто. Увидеть вместо обожаемой сестры некую карикатуру на образ "трёх К", способную только болтать исключительно женские глупости о тряпках и не желающую быть человеком - это было слишком сильно и неожиданно. Он уже успел забыть намёк в виде истории с маркизой-соперницей, когда задохнулся от жеманных слов о необходимости простить ту, что вовсе не нуждалась не только в прощении, но и в сочуствии, превратившись из кисейной капризницы в чудовище. Он был тогда слишком неопытен и горяч, чтоб понять, что кайзер, как всякий зрелый мужчина, склонен выбирать женщин одного типажа, с похожим характером... Райнхард долго не понимал и того, что устраивал сестру только в качестве ребёнка - а человека видеть в нём она упорно не хотела, как не хотела видеть и остальных людей такими, какие они есть, оттого и не поняла даже опасности, которой подвергалась сама при покушении. Всё ведь закончилось хорошо, а значит, это была просто игра, не более того. Как смела эта красивая игрушка - Кирхайс - вдруг взять и сломаться насовсем? И добрый дядя кайзер, с которым было так увлекательно играть и так круто смотреться в дорогих нарядах, тоже зачем-то однажды ушёл и не вернулся... Так Аннерозе играть не согласна - и она сбежала от реальности подальше, тем более, что там страшно и война настоящая, без абстракций. Эту неуютную реальность, с дискомфортом, потерями и смертями брат и олицетворял - вечно ему было больше всех надо, не мог будто заниматься чем-то вполне спокойным и никого не раздражать. Потом стало скучно, конечно, и свадьба брата оказалась кстати, чтобы развлечься. Да и двор у него оказался подобрее да посимпатичнее, зря она не подумала раньше, что так может быть. Поняв это всё, Райхард дал себе слово не говорить ничего Хильде - просто потому, что не хотел, чтоб и она пережила это тяжёлое разочарование, а ещё было стыдно - получается, мерзавец Флегель был прав, язвительно посоветовав ему следить за сестрой. Что ж, совет всё же неплохой - сестра любит няньчиться с детишками? Отлично, Алек и Феликс ещё очень малы, а их родители то и дело заняты. Оберштайн поистине незаурядная голова, обидно, что у него нет наследников, да и манеры у него те же, что и у Гольденбаума, если захочет - Кирхайс дал очень ценную идею... Ведь за Оберштайна тогда Райнхард и ухватился - когда обе потери, друга и сестры, придавили его невыносимо, а Хильда хоть и была рядом, но совсем не так, как хотелось. Оберштайн, будучи сам вечным одиночкой, прекрасно понимал и его одиночество - и единственный знал, что они поссорились с Кирхайсом, а помирила их только смерть. И единственный, кто не осуждал и не упрекал Райнхарда за гибель друга - потому что знал, что эта ссора добром бы не кончилась так или иначе, и осуждал про себя именно Кирхайса, не способного понять, чего стоило будущему императору смириться с гибелью Вестерленда.
   Оберштайн и Хильду приближать не советовал - из-за той ссоры с Кирхайсом, которого пришлось потерять прежде, чем он погиб. Дело Кюммеля как будто подтвердило его правоту - но на деле скорее пошатнуло. Вместо злобной досады Райнхард ощутил некую солидарность с Хильдой за столом придурковатого барона - вот как, её тоже бросают и подставляют под удар, и тоже человек, которого она считала родным и сильно любила. Ему хотелось безжалостно и жестоко избить этого больного именно за то, что он так поступил с ней, измарав её перед всеми мужчинами в причастности к покушению, - и он был несравненно рад возможности ударить того разок. Он даже не обиделся, когда увидел, что Хильда не отреклась от такого родственника - это как раз было в её пользу в его глазах, но ощутил сильный укол ревности: в жизни женщины, которую он хотел, был ещё кто-то... Зато это было сторицей вознаграждено совсем с другой стороны - приятно было справиться самому с проблемой как раз перед капитаном "Брунгильды" и Кисслингом, после того, когда они оба справедливо сочли его заносчивым мальчишкой, из глупого упрямства не желавшего покинуть флагман, оказавшийся на грани уничтожения при Вермиллионе. Ах, эти необходимые условности, которым следовало постоянно придавать значение - он краем глаза следил за безутешными рыданиями Хильды над уже мёртвым бароном, и жалел, что не может сейчас просто подойти, обнять и успокоить её, ведь тогда и вовсе начнут сочинять про неё невесть что. И один понимал, как ей сейчас плохо - ещё и сознавать, что он, надо полагать, сердит на неё. Именно так и полагал Оберштайн - или делал вид успешно, что полагал - и Райнхард загрустил, увидев, что на этот раз его и вовсе некому понять. Хильда же повеление вернуться к работе приписала его "доброму сердцу" - что за глупые штампы, в самом деле, и возможные слова при их встрече сначала завязли в горле, а потом и вовсе кто-то помешал своим появлением. Чёртовы условности, кабы он мог сам позвонить и попросить её вернуться, возможно, ей было бы намного проще с пониманием того, что он видит в ней не просто слугу и помощницу. А так - ничего не поняла даже тогда, когда он просил её остаться рядом в ранге начальника штаба, что за несчастье, в самом деле... Ему казалось, что он говорит верно и грамотно будущему тестю, почему просит руки его дочери - для него было вполне себе разумеющимся, что раз он обнял женщину, значит любит её, разве нужно об этом ещё и вслух говорить? Почему же вокруг нет ничего, кроме холода, непонимания и злобы с завистью, чему тут завидовать - холодной пустоте и жару лихорадки? Однако вряд ли Оберштайн прав, подавая пример тотального одиночества - из-за страха потерять не стоит отказываться от обладания. И то ладно, что Райнхард понял это вообще - значит, ещё не всё потеряно.
   Его весёлый смех привёл в себя Миттенмайера - тот перестал слоняться туда-сюда и уселся рядом, успокоившись.
- Так те Ваши слова на деле не означали ничего серьёзного? - добродушно осведомился он. - А ведь Минц считал бы себя едва ли не победителем, услышав их.
   Молодой император на мгновение хищно скривился, затем снова лучезарно разулыбался:
- Я не для него завоёвывал Галактику, - невозмутимо проговорил он. - Слишком много развелось желающих выхватить её у меня - да только для них оно забава, а для людей - настоящее несчастье. Сколько раз я провоцировал всех, уверяя, что отдам власть всякому, кто сможет с ней управиться - и что, разве появился хоть кто-то, кто всерьёз радеет о моих подданных настолько, что готов этим заняться? Одни проходимцы вроде Ланга да Рубинского. А уж подпускать республиканца к этому делу - даже не смешно. Иначе мы никогда бы не победили при Амлицтере, замечу - оставленные нами территории просто вошли бы в состав проклятого Союза насовсем. Так что можешь считать те слова лихорадочным бредом или очередной моей провокацией, - с усмешкой закончил он, отдав Эмилю пустую кружку. - Мне надоело драться с этими санкюлотскими партизанами и терять моих людей ради их возможности погорлопанить. Попробуем чуть сменить тактику - нужно выдернуть Глюка с его проектами, оставленными ему ещё Сивельбергом и дать ему всё, что можно, чтоб он поскорее реализовал самое эффектное. А потом тихонько поощрим турфирмы, рискнувшие работать с аборигенами Хайнессена - пусть побольше живших на Новых Землях прокатятся в Империю и сравнят со своей разрухой. Организуем обучение их молодёжи у себя - и тогда автономия Хайнессена превратится в профанацию. Может, штаб и будет недоволен тем, что нет войны как таковой, но скучно не будет, полагаю.
- Да уж, скучно не будет, учитывая, как оно получалось до сих пор, - весело заметила Хильда. - Итак, похороним идею конституции полностью, на деле?
   Райнхард слегка нахмурился.
- В начале двадцатого века от Рождества Христова в самой развитой державе Европы тогдашний добряк-самодержец принял конституцию, собрал парламент и даровал населению кучу прав и свобод. Через двенадцать лет не было уже ни державы, ни престола, ни народа, ни самодержца с семьёй, ни языка, ни культуры. А моя империя ещё крупнее, так что хватит и двух лет вместо двенадцати. Если это игнорируется республиканцами, значит, их цель - не красивые слова, которыми они прикрываются, а уничтожение людей физически и морально. Я не хочу, чтоб моя Галактика превратилась однажды в Вандею, и если я воин, то буду защищать её от любого врага, будь то хищный самозванец, правительство или  ядовитые идеи. Помнишь, как мы поссорились, когда ты упрекнула меня, что Ян не хочет завоевать Вселенную? Да, он не хотел - потому что ему на неё просто плевать, на самом деле. Оттого им и вертели все, кто пожелает.
- Разве мы поссорились? - с заметным удивлением тихо сказала бывшая фройляйн Мариендорф. - Но ведь...
- Хорошо, что это было незаметно, - поспешно перебил он предупредительным тоном, - но мне стоило не то пары седых волос, не то нового приступа. Конечно, я рад, что не прикончил Яна собственноручно, хоть и хотел этого не раз. Но я полагал, что мог бы ещё пнуть его и спасти, и не только его. Но я не могу успеть всё и везде - меня просто не хватает.
- Очень хорошо, что этот хитрец не погиб в бою с нами, - сурово заметил Миттенмайер. - Пачкать руки Императора эта кровь недостойна. Он мог не идти на поводу у своих драчливых соратников, а обратиться за помощью к нам. Не хотел - что ж, получил, что заслужил. При всём моём уважении к его таланту воевать.
- Наличие таланта не есть заслуга человека, - задумчиво отозвался император. – А вот развить его и использовать как следует – уже обязанность. Я оттого не считаю Яна равным себе, что он отстаивал гиблое дело, как и Меркатц, к слову. Дикари-каннибалы тоже могут сказать в своё оправдание, что их так учили, но что скажут окружающие? Республика по сути от них ничем не отличается. Попробуем цивилизовать часть этих дикарей, слишком уж они опасны мёртвые поголовно – да я и не Рудольф, как известно, чтоб просто убить их всех, - он потянулся и скинул верх мундира. – Как же это всё оказалось муторно. Даже с аристократами-вырожденцами было проще – Фаренхайт говорил мне, что дело дошло до того, что меня собирались сделать зятем Гольденбаума, как ни смешно это звучит, - саркастически усмехнулся он и сделал несколько движений корпусом, так, что стало понятно, что начались небольшие проблемы с дыханием. – А эти горазды только убивать – когда нет чужих, занимаются уничтожением своих, вот и вся доблесть.
- Ваше Величество? – вежливо, но настойчиво прозвучал над ухом голос Миттенмайера, и Райнхард почувствовал, что ладонь его адмирала осторожно легла запястье правой руки. – Может, врача?
- Не желаю, - поспешно замотал головой Райнхард. – Разве что лёжа на спину, и всё – я просто слишком многое сказал вслух и хочу проверить, не начнётся ли из-за этого новое осложнение. Даже если меня и вырубит, - спокойно говорил он, не обращая внимания на резко возросший темп вдохов, - то ненадолго, зато всё пройдёт менее болезненно, чем обычно. Кирхайс же сказал, что мне ещё рано…
- Не будем рисковать, - озабоченно проговорил адмирал и осторожно, но быстро поднял его. – Но что Вы хотели сказать насчёт проверки, что это значит? – Райнхард почувствовал, что очутился в лежачем положении и с грустью расслабился – так хотелось подольше быть бодрым и оставаться таким хотя бы сидя в кресле…
- То и значит, что как только я намеревался предпринимать что-то серьёзное против республики, так меня сразу настигал жар и валила с ног лихорадка, - с горечью сообщил Райнхард, беспомощно протянув руку в пустоту, затем, сообразив, что этот жест выдаёт его, быстро положил её вдоль тела. – Я даже успешно врал Меклингеру некоторое время, что здоров. Посмотрим, сохранилась ли эта мерзкая закономерность сейчас. Если же я действительно буду вдруг слишком плох, то придётся эскулапов звать – а мне бы не хотелось снова пугать остальных, что они подумают, когда увидят врачей спешащими сюда? И без того ведь хватало нервотрёпки, верно? Подождём, - он осторожно вытянулся и вздохнул медленнее. – Хильда, возьми мою руку, пожалуйста.
   Император не видел, как переглянулись, покачав головой почти одновременно, самые близкие ему люди.   
Императрица не только поспешно выполнила указание, но, к его тайному счастью, тронула губами его лоб.
- Пока жара нет, - деловито сообщила она, вздохнув спокойнее. – Может, не начнётся ещё.
   Райнхард победно улыбнулся.
- Это от того, что ты рядом, - с заметным трудом, но ласково проговорил он. – Что и требовалось доказать – один я ничего не могу. Я бы позвал на помощь Бога, да боюсь, мне негоже претендовать на эту милость, - дыхание нехорошо учащалось, и Райнхард инстинктивно протянул другую руку, боясь позвать Миттенмайера вслух, дабы не напугать остальных фактом своей слепоты. Адмирал догадался об этом и с показным спокойствием схватил ладонь сюзерена - тот поблагодарил его кивком, и произнёс нарочито невозмутимым тоном:
- Эмиль, распахни-ка окна, похоже, к ночи становится душно.
- Так ведь гроза движется, - в тон ему ответил мальчик, ретиво исполняя указание. - И очень сильная, похоже.
- Значит, звёзд не видно, а буря так и не кончилась, - едва слышно с жалящей грустью сказал император. - Увы.


3. Два императора.


  Он затих после слишком резкого вздоха и лежал с закрытыми глазами, крепко сжимая руки жены и друга. Тишина, повисшая на несколько минут, начала потихоньку угнетать тех, и они то и дело тревожно переглядывались. В комнате носились струи свежего ветерка, иногда заставляя колыхаться тяжёлые шторы, как и приближающиеся раскаты грома, становившееся всё сильнее и быстрее. Казалось, вспышки молний, довольно мощные и резкие, полностью отражаются на побледневшем лице императора, несмотря на мягкое освещение внутри. Ощущение скрытой угрозы, близкой, но пока ничем не обнаружившей себя, становилось всё более навязчивым. Бесшумно отворилась дверь, и аккуратно вошёл Кисслинг - по его озабоченному лицу было видно, что ощущение неясной тревоги взволновало и его. Взглянув в его глаза, Миттенмайер понял мысли начальника охраны полностью - взбунтовавшаяся интуиция диктовала тому стремление прикрыть сюзерена собой от возможной напасти. Гнетущее ощущение беды передалось и Эмилю - тот ежился, пожимая плечами и поглядывая то на хмурое небо за окнами, то на недвижную фигуру императора, выглядевшего столь неестественно спокойным, что это только пугало всякого смотревшего на него человека.
   Так прошло четверть часа, бесконечных и наэлектризованных сверх всякого предела. Хильда наконец осмелилась снова потрогать губами лоб мужа - и когда она поднялась, взгляд её был встревоженным. Райнхард не желал говорить, что почувствовал все признаки надвигающегося сердечного приступа, и только молча умолял Бога не мучать своих подданных чем-либо нехорошим. Но, ощутив это прикосновение, заговорил вполне спокойно:
- Что там с грозой, Кисслинг, неужто опасность имеется? - он не хотел, чтоб внимание друзей было сконцентрировано на его возможном жаре, но поздно догадался, что выдал своё новое ощущение людей этим поведением.
- Она очень странная, - несказанно обрадованный этим вопросом, поспешно взялся докладывать начальник охраны и подошёл ближе, почти к постели. - Возникла буквально из ниоткуда на совершенно чистом небе, хотя для формирования такого фронта нужны сутки, как не больше, да ещё и сухая, по всей видимости. Слишком сильные инфрашумы, такой интенсивности никогда не было зафиксировано на этой планете, и сопровождается нехорошим электромагнитным излучением низкой частоты - что и вовсе нонсенс, учитывая его сильную плотность. Результат - инстинктивно паникуют даже военные, не говоря уже о гражданских, которые начали прятаться в убежища, построенные от старой паранойи перед ядерной бомбёжкой.   
- Я бы не стал эвакуироваться на основании только этих данных, но людей можно понять, - задумчиво произнёс, не шевелясь, император. - На Одине бывали грозы с такими характеристиками? Или эта перещеголяла их?
- Бывали, - хладнокровно ответил Кисслинг, - но эта слишком уж их перещеголяла, на порядок как минимум, если не два.
- А Вы лично опасаетесь нападения террористов под шумок? - вежливо спросил его Миттенмайер.
- Не исключаю такой возможности, - пожал плечами тот. - Но странное поведение стихии поневоле настораживает. Оно провоцирует у людей страх перед сверхъестественным.
   Раздался оглушительный удар грома, такой, что можно было подумать, будто молния угодила едва ли не в крышу особняка - но гулкий грохот, переданный полом, свидетельствовал о том, что этого не произошло. Все поневоле замолчали - и услышали, как среди зловещего шипения и резкого запаха озона раздался негромкий, но радостный, едва ли не беззаботный смех Райнхарда. Он по-прежнему лежал не шевелясь и не открывая глаз, но смеялся вполне весело, как уже было раз за этот вечер.
- Интересно, проклят я или корона? - с бесшабашной юношеской рассудительностью негромко проговорил молодой император, будто разговаривая сам с собой. - Или оба? Собрался провести тихий вечер, ха-ха! Всё не слава Богу - а началось после Амлицтера, помнится, прямо с Липштадского заговора и началось... Корону же взял сам, как неприкаянный, да и свадьба не задалась. Не хватает ещё землетрясения - для полной потехи.
- Под Амлицтером Вы спасли страну, Ваше Величество! - заметно волнуясь, проговорил вдруг Эмиль. - Иначе бы её захватили и разгромили эти республиканские нахалы.
- Как ни цинично звучит, я так не ставил тогда вопрос вовсе, - совсем тихо сказал Райнхард и снова засмеялся.
   Следующий удар грома был куда сильнее, и после продолжительной тряски резко погас свет. Кисслинг метнулся к рубильнику аварийки, но, как оказалось, без толку, потом вынырнул в коридор, уже с налобным фонарём - слышно было, как он переговаривается с подчинёнными. Райнхард дышал с трудом - сердце трепыхалось как-то вовсе неправильно, так что он скорее не возражал даже, что его слабость менее заметна в темноте. Появилось стойкое ощущение, что он в безопасности, пока держится за руки друзей, несмотря на дававшие себя знать блуждающие боли во всём теле - предвестники сильных ломок, которые изматывали его раньше. Но темнотой воспользовался не только он - Хильда на мгновение приникла к его шее, а потом он ощутил вкус её губ на своих.
- Кабы так да по дороге к Изерлону - хватило бы сил даже захватить его, - еле слышно, только для неё сказал муж.
   Переговоры Кисслинга сменились его заунывными ругательствами - как оказалось, нестандартная гроза активно сопровождалась шаровыми молниями, как по заказу угодившими так, что аварийные генераторы электричества оказались выведены из строя ещё раньше, чем разнесло главный трансформатор, оставив без энергоснабжения весь район и город. Можно было воспользоваться резервными линиями, но силён был риск дождаться удара блуждающих огненных шаров и по ним, пока гроза не закончилась, а она будто только начинала развиваться в полную силу.
- Придётся ждать, - невозмутимо сказал на это Миттенмайер, хотя про себя он полагал, что всё происходящее вовсе не буднично и неспроста. Молнии полыхали уже почти беспрерывно, и он мог себе позволить внимательно следить за лицом императора - и видел, что оно то и дело искажается болью - Райнхард полагал, что темнота скроет это, и не следил за этим. Ломки становились сильнее - и тело императора сначала начало заметно содрогаться, а потом и дёргаться им в такт - и хотя движения были ещё несильными и Райнхард полагал, что их не видят, Миттенмайер позволил себе вмешаться. Осторожно достав из кармана брюк упаковку с сильным болеутоляющим, которое отчего-то Ева стала регулярно подкидывать мужу после инцидента с Биттенфельдом, которому досталось водой из графина, он вытащил из неё три капсулы:
- Просто раскусите, Ваше величество, - тихо шепнул он сюзерену и аккуратно и быстро затолкал их тому в рот.
   Райнхард молча и послушно повиновался, не выказав никаких эмоций, и только вежливо кивнул в ответ. Возможно, он не видел смысла в разговорах среди уже почти постоянного грохота. Возможно, ему было уже так плохо, что и вовсе не было сил разговаривать - насколько же упрямо он старался притворяться здоровым, наверное, вычислив, что известия о его смерти ещё не составляли, а о болезни слишком не распространялись среди посторонних. Неудивительно, что сильная воля Императора вошла в конфликт с мирозданием так, что это вылилось аж в странное стихийное бедствие. Но жертвовать собой настолько... Миттенмайер понимал, что у него бы точно не хватило духа. Внезапно он увидел, что губы императора шевелятся, и позволил себе наклониться, чтоб расслышать.
- Господи, защити и сохрани моих людей, ибо сам я уже ничего не могу, а только на тебя уповать и остаётся, - свистящим шёпотом ронял слова Император, не признававший над собой ничьей власти, во всяком случае, именно так о нём и думала вся Галактика. - Ради них прошу, не для себя, дай мне силы им помочь и после суди как сочтёшь нужным.
     Дальше было не слышно - не то из-за раскатов грома, не то слова стали беззвучными. Сильный порыв ветра пронёсся по помещению, и Эмиль отправился закрывать окна. Кисслинг притащил из коридора три ручных фонаря и каждому прикрепил к предплечью браслет. Трое его подчинённых уже затаскивали ящик, наполненный светящимися пластинками. В этот момент раздался очень мощный удар грома, поневоле заставивший всех застыть на месте, и Эмиль, уже намеревавшийся плотно прикрыть раму, с воплем ужаса непроизвольно отскочил от окна. В помещение плавно вплыл оранжевый, усеянный багровыми искрами, шар размером гораздо больше головы человека. Но мальчик уже опомнился и, не глядя, схватил какую-то статуэтку и замахнулся на непрошеного гостя.
- Эмиль, не трогай ЭТО, оно опасно! - успела взвизгнуть Хильда, но было поздно - статуэтка хорошенько приложилась к краю шипящей молнии, и та полыхнула белым пламенем, не двигаясь в воздухе. Однако, против ожидания, взрыва не последовало, оружие мальчика не рассыпалось в пыль, да и сам он стоял, невредимый и суровый, и со злостью смотрел на сияющий шар, который не соизволил исчезнуть, впрочем, к постели тоже перестал двигаться.
- Что он делает? - поспешно и деловито поинтересовался Райнхард, оставаясь невозмутимым.
- Шарахнул настольным геральдическим львом по шаровой молнии, - тихо в тон ему пояснил Миттенмайер. - Она в окно влетела, крупная очень.
   Райнхард с удивлением цокнул языком:
- Силён... От меня набрался таких повадок, что ли?
- А ну, сгинь, нечистая сила! - со свирепостью разъярённого зверёныша прорычал тем временем Эмиль и снова замахнулся с таким расчётом, чтоб выкинуть ударом огненный шар в окно. - Летает тут всякое без спроса!
   Однако выполнить своё намерение он не успел - шар быстро и аккуратно отстранился в сторону почти на полметра, будто управляемый, и мгновенно увеличился в размерах, принимая форму человеческого силуэта. Это было слишком даже для Эмиля, и он застыл на месте, заворожённый странной картиной. Силуэт тем временем, быстро меняя очертания, сильно потускнел, превращаясь в тёмное подобие статуи, и застыл, переливаясь множеством разноцветных искр, в форме высокого коренастого мужчины, чьи очертания показались странно знакомыми всем присутствующим.
- Полегче, мальчишка, - раздался шипящий свист, очень напоминающий низкий мужской голос, - размахался тут. Мне остаётся только позавидовать.
- А чего ты такой наглый? - мигом опомнился тот, гордо подбоченясь. - Кто будешь-то, быстро отвечай!
   Гость явно замялся, не очень довольный таким бесцеремонным обращением. Тем временем Кисслинг побледнел так, что это стало заметно даже при неверном свете фонариков. Молнии отчего-то прекратили сверкать, но этого никто не заметил, а охранники, толпой вбежавшие внутрь на крик Хильды, тоже застыли на месте, разинув рты.
- Это же... - с ужасом прошептал Киссслинг. - Кайзер Рудольф Гольденбаум...
   Фигура заметно посветлела, потихоньку превращаясь в неплохое голографическое изображение того, чьё имя было названо, только колыхаемое то и дело, будто от помех через этак девятьсот световых лет, и всё испрещрённое сеткой змеящихся тонких молний всех цветов радуги, но с преобладанием белесого оттенка спектра звёзд В5. Кайзер выглядел на свои 30 - не больше, и предстал в своём каноническом белом мундире, полностью потеряв сходство со статуями, которые так ненавидел юный Райнхард, оставшийся без сестры. Это был сильно уставший и чем-то раздосадованный человек - но единственный взгляд, которым он окинул всё помещение разом, сразу выдавал бывалого воина, уже оценившего обстановку полностью. Снова послышалось электрическое шипение, запах озона чуть усилился, и стало видно, что губы гостя зашевелились.
- Ну, здравствуй, император Райнхард, - густой и низкий голос раскатился от пола до потолка, - пришла пора наконец поговорить без намёков. Хорошая у тебя свита, честно говоря, сразу узнала. Да и сам ты ничего, надо сказать.
   За время, пока это прозвучало, Эмиль успел от ужаса чуть присесть на согнувшихся ногах, но поспешно выпрямился, как ни в чём ни бывало, охранники кто принять боевую стойку, кто выхватить оружие, а Кисслинг - навести на гостя блок связи с включённой записью происходящего. Хильду затрясло мелкой дрожью, а Миттенмайер свободной рукой закрыл сюзерена полой плаща. Райнхард, странным образом увидев гостя в том же обличье, что и остальные, несмотря на окружавший его мрак, сделал движение, чтоб приподняться и сесть на постели - Хильда и Миттенмайер молча помогли ему это сделать, и он вежливым кивком поблагодарил их.
- И чего ради тогда явился сюда ты, дерзающий называться этим именем? - с церемонным высокомерием проговорил Райнхард, открыв невидящие глаза. - Я не звал тебя и видеть вроде не желал.
   Призрак - или скорее плотный кусок различных полевых структур - с некоторым неудовольствием мотнул головой:
- Ну, сейчас тебе не до меня, конечно, а в юности ты костерил меня достаточно, коллега, - не то по лицу, не то по его изображению обозначился довольно жёсткий оскал, видимо, имитирующий подобие сардонической улыбки. - Однако из всех, кто дерзал болтать по моему адресу конкретику, а не эмоции, только ты оказался способен сделать, что говорил.
   Лицо Райнхарда сейчас походило на бледную маску надменности, но в невидящих глазах - Миттенмайер мог поклясться, что это так - запылал знакомый огонь не то мрачного торжества, не то просто сильной злости. Казалось, император был недоволен тем, что вынужден тратить время на то, что не стоило его внимания.
- Почём я знаю, что ты тот, за кого тебя приняли, а? Не всякий слуга тьмы может быть мне интересен.
   Собеседник недовольно покачал головой и процедил вполне себе деловито:
- Быть собою - вообще искусство, главное - остаться людьми. Это вовсе не безрассудство, это правильно, чёрт возьми. Мы душой остаёмся прежними, уж такими, какие есть. Безмятежность - удел мятежников, риск - удел сохранивших честь. Или ты не согласен, император?
   Райнхард жёстко осклабился - нисколько не взволновавшись при этом.
- И это весь трюк? Тогда с меня достаточно. Исчезни.
   Призрак сделал двумя руками размашистый и резкий жест отчаяния, совсем по-человечески и в манере буйного основателя галактического рейха, если припомнить архивные записи...
- Проклятье, Райнхард, сегодня единственный шанс поговорить, я таскался пятьсот лет по своей империи, дожидаясь, пока ты наконец появишься, я восемнадцать лет носился следом за тобой, пытаясь хоть что-то тебе подсказать, я воспользовался той неразберихой, что началась после твоего прощания с Кирхайсом - и всё только затем, чтоб ты отказался разговаривать? Проклятье, я не могу допустить, чтоб республика прикончила и тебя - отодвинь же свои амбиции и хотя бы выслушай! - всё выглядело так, будто собеседник и впрямь ощущает сильную горечь.
   Молодой император внешне беззаботно пожал плечами - без плаща и мундира у него это выглядело тоже величественно.
- Ну и что такого важного я должен услышать? Даже будь ты тем, за кого себя выдаёшь - моё отношение к нему он знает, да только какая ему от того польза?
   Призрак эмоциональным жестом хлопнул себя ладонью по лбу, будто человек, заметивший то, что раньше не видел.
- Ну да, я бы его месте вёл себя также, - прошипел он гораздо тише, так человек бормочет вполголоса себе под нос, - да ещё и не в одиночестве. Всё же приятно видеть преемника намного лучше себя, однако, - он сделал пару шагов ближе и продолжил столь серьёзно, что уже никто не сомневался в легитимности говорящего. - Райнхард, я действительно знаю, о чём говорю. Вспомни как вы с Кирхайсом убежали от чужой охраны и спрятались неподалёку от моей статуи. Ты тогда ещё выстрелил в небо, а потом позвал Кирхайса за собой, ты ж это помнишь, хоть никому и не расскажешь никогда! Это я потом подсунул тебе дубину на тротуар, которой ты огрел насильника в ваше следующее ночное путешествие - проверял, сколько у тебя разницы между словом и делом. А ещё кто-то, контуженный взрывом от трости Лупстрока, тут же распил со своим другом вина за то, что картина с моим ростовым портретом сгорела - помнишь эту мелочь? Ты меня немало порадовал - я ведь уже заждался такого, как ты!
   Молодой император ничем не выдал своих чувств и спокойно произнёс:
- Я ничего этого не отрицаю. Можно было также добавить к этим эпизодам, что я говорил по адресу Рудольфа. Или эти слова тоже были приятны адресату?
   Собеседник столь же спокойно пожал плечами в ответ.
- Разумеется. Особенно когда ещё оказались подкреплены делом - так и ещё раз порадовали. Ты ведь очень хотел отличаться от меня, верно? Но тебе досталось вовсе не то, с чем пришлось возиться мне, слава Единому Богу-Творцу! Однако тебе ничуть не легче придётся, и за тебя это никто не сделает. Коль скоро тебе не плевать то, что завоёвано, и тебе ценны твои люди. Планета, с которой ты ждёшь гостей, о которых тебе сообщил Кирхайс, называется Новая Оптина, она находится вот здесь, - с этими словами призрак бросил на край постели некий документ, - Миттенмайер, подберите, в ближайшее время будет не до изучения всего этого, тут случится землетрясение свыше десяти баллов по Рихтеру, так что самое время императрице вспомнить совет Оберштайна отвезти семью и ставку на курорт в горах, который был рекомендован им лично. Если, конечно, её не устраивает перспектива похоронить под обломками этого проклятого дома не только себя, мужа и сына, но и будущее всей державы.
- Я так понял, это не главный сюрприз? - по-прежнему спокойно проговорил Райнхард, не шевелясь. - В любом случае тебе придётся объясниться подробнее. Почему про эту планету нет никаких данных?
- Потому что я предпринял все меры, чтоб их не было. Слишком опасно в век нынешних технологий оставлять на виду последнюю святыню - оттого я и спрятал жителей планеты до времени хорошенько. Благодаря их наличию моя империя ещё держалась - потому что её территория была освящена. А на Новых Землях как царил сатана, так и продолжает - сам же заметил, что таешь как снег во владениях республики. Конечно, ты хорошо придумал со столицей на Феззане - ничуть не плохо, как и с назначением Ройенталя, но именно этого фактора не учёл. Если Хайнессен - сгусток настоящей злобы, то Феззан - оплот равнодушия, Райнхард. Ну, умер бы ты окончательно, а на похоронах бы шарахнуло, стерев с поверхности планеты всех и вся, и радостные феззанцы плясали бы через три дня на обломках собственных домов от того, что им выпало счастье лицезреть кончину династии Лоэнграммов.
- Землетрясение искусственное? - отрывисто бросил Миттенмаейр.
   Призрак величественно кивнул головой в знак согласия - сейчас он полностью был похож на живого военачальника в деле, кабы не сетка из искр, медленно плавающая по его фигуре.
- Слуги сатаны всегда изобретательны. Это - подарочек оставшихся симпатизантов Рубинского, исполняют же остатки культа Земли из тех, кто якобы вышел из организации накануне её разгрома людьми Ферье. Зато оцените размер пиар-кампании среди суеверов - сколько баек можно выдумать про молодого императора, сколько грязи вылить, я-то начинал с трепыхания в такой гнили, что вам всем и не снилась даже. Уж поверьте, выбирать мне зачастую не приходилось вовсе - и ваше приключение с Лихтенладе просто безделица, право.
- Но как феззанцы могут пойти на это всего лишь из чистого желания ради забавы очернить императора - ведь погибнут их соотечественники, неизбежно? - с немалым удивлением спросила Хильда. - Да и какая грязь может пристать к его имени - всем известно, что ...
- Сударыня, - снисходительным тоном перебил её ночной гость, - Вы слыхали известную поговорку феззанцев - "если продаёшь отца и мать, не продешеви"? Подумайте о условиях и менталитете, который мог её породить. Феззанцы никогда не будут любить никого, сколько бы добра им не делали. Да одного Эмиля на службе у Вашего мужа хватит, чтоб сочинить пасквиль о венценосном педофиле, и самое поганое, что найдётся масса желающих таскаться с подобной грязью - это пример на поверхности, так сказать. Когда на Новых Землях поймут окончательно, что император Райнхард - это вовсе не странное  недоразумение, которое легко устраняется весёлыми партизанами вроде остатков армии Союза и симпатизантами идей адмирала Яна, тут-то и начнётся самое жёсткое - курс на тотальное истребление, а правил они не признают никаких. Я мог себе позволить казнить двадцать тысяч дураков, чтоб не смели больше трогать моих людей - у династии Лоэнграммов такой свободы не имеется, увы. Но уж её-то никто щадить не будет, учтите.
 - Я... думал об этом после гибели Кирхайса, - упавшим голосом очень медленно проговорил Райнхард. - У меня было желание просто прикончить всех, кто попал в плен, помню, он всплывало...
- Между прочим, тут стыдиться нечего, - быстро вставил призрак очень серьёзным тоном, - это вполне нормальная реакция на боль. Вспомни ещё, как тебя ломало до и после гибели Яна - и доставалось ведь твоим же самым верным людям. Или ещё, разве просто так погиб Сивельберг? Нельзя без защиты браться за опасные дела - вот мне как раз было в этом проще, но и меня не на всё хватило. Да, я сделал касту аристократов в самом грубом виде - а ничего другого вылепить из тогдашнего материала было невозможно, иначе бы система рухнула к чертям. Сюда же положение о семьях и друзьях провинившихся - это сейчас оно дико и безобразно выглядит, а для той публики, что досталась мне, это было единственное, что она понимала. И не надо думать, что мне всё это нравилось делать, Райнхард!
   Молодой император прикрыл глаза - но так, что было понятно, что в нём закипает гнев.
- Да уж, стоит тебя покритиковать - так сразу в тебя же и превратишься... Помню я этот случай в грозу на Одине, когда мне сообщили про террористов с Феззана... И ещё одну грозу там хорошо помню... 
   Призрак добродушно улыбнулся - это выглядело столь же неожиданно, сколь и удивительно, Хильда отметила про себя, что основатель рейха на всех канонических изображениях суров и серьёзен - и подчёркнуто озорным жестом погладил себя ладонью по волосам:
- Хоть ты грозу и не любишь, а это самый удобный способ обдумать дела в две головы, верно? И самый лучший метод воздействия на остальных - не то станешь слишком предсказуем и закиснешь - впрочем, это ты понял уже и сам. В качестве благодарности за то, что ты уже сделал для моего детища, позволь тебе ещё кое-что сообщить - дабы ты наконец перестал считать себя виновным в гибели Кирхайса. Тебя не удивляло случайно то, что ни один из его подчинённых хорошо не кончил, даже Лютц, вместо которого выжил Мюллер, а все кинулись воевать на стороне заболевшего Ройенталя? Им всем нужен был кумир-символ, а не живой человек. Сам-то Кирхайс справился с этой болячкой, хоть и заплатил за это жизнью, а они не смогли, затаив злобу, которую вместо тебя принял на себя Оберштайн. И между тем они действительно планировали поменять тебя на Кирхайса - разумеется, нисколько не интересуясь его мнением на этот счёт. Те же, кто внушил им подобные мысли, предусмотрели всё - вплоть до легко  разыгрываемого сценария его убийства, в котором очень достоверно уличили бы тебя. Вот что случилось бы, будь ты или корона прокляты. А галактика так и завязла бы в нескончаемых войнах, пока не взлетел бы президент Трюнихт, полностью лояльный к культу Земли, который спокойно практикует не просто похищение людей с целью многолетних издевательств над ними, так что даже то, что вы видали в тюрьме, когда выручали друга - детский лепет, но и открытых человеческих жертвоприношений. Вот вся эта безобразная возня, на досуге ознакомитесь, - он извлек из кармана целую пачку каких-то бумаг и дежурным жестом бросил так же на край постели. - Ты дважды спас Галактику ещё до того, как взял корону, Райнхард, и не будь тебя, вспыхнул бы не один Вестерленд, а неведомо сколько! Или ты забыл, что подобным оружием пользовался также Ян Вэньли, правда, без особого успеха, потому что воевал с тобой?
   Это было слишком сильно для всех присутствующих - каждый почувствовал, что онемел на некоторое время, а Райнхард, заметив, что образ собеседника стоит перед его глазами вне слепоты, позволил себе уронить голову на грудь.
- Ничем ты мне не помог, хотя, возможно, пытался, - тихо проговорил он бесцветным голосом. - По всему выходит, что я - причина смерти Кирхайса, а Вестерленд я проворонил, хотя мог вмешаться. Документы я после проверю.
   Призрак задумчиво покачал головой и воззрился на собеседника чересчур внимательно, будто хотел увидеть что-то ещё, чего не заметил раньше.
- Что ж, юноша, тебе оно простительно - опыта у тебя действительно ещё маловато, а не всякий к твоим годам останется столь чист. Однако есть вещи, которые люди решают сами за себя - ты здесь ни при чём, как ни крутись. Оберштайн тебе уже это доказал на себе, а точно также думали и Кирхайс, и Лютц, и Штайнметц, и Фаренхайт. И ещё куча народа, заметим - они знали, на что идут, и ты не мог им этого запретить при всём своём желании, которое, как видишь, решает далеко не всё в мире. А основное свойство этого мира таково, что каждый в нём получает, что сам на деле хочет - и это вовсе не иллюзия. Где у тебя гарантии, что ты бы УСПЕЛ вмешаться и спасти Вестерленд? Молчишь? Правильно делаешь, потому что их у тебя нет, только амбиции - раз. Предположим даже, что удалось перехватить атаку - и кто поверит, что герцог сам их навёл на своих подданных? А твоя репутация ни к чёрту - ибо клевещешь на врага, два, и к мятежным аристократам убегают уже сами вестерлендские и куча колеблющихся - три. Тут и всем вам крышка, даже если бы и победили - то такой ценой, что Лихтенладе на законных основаниях казнит уже вас всех, якобы превысивших свои полномочия и допустивших столько потерь среди гражданских. И воевать с республикой некому - а у них есть хитрюга Ян, который, повторяю, в средствах не стесняется, когда на него жмёт Трюнихт. Вы тут все восторгались его военным гением, не понимая вовсе, что это просто марионетка сил тьмы! Вся его позиция - не мы такие, жизнь такая, логика панельной шлюхи, родной матери демократии! Понятия чести для республиканца не существует в принципе - ну отчего ж это так трудно стало уяснить-то? Он всегда скажет, что обстоятельства были выше его - вот чем ты от него отличаешься, Райнхард!
   Молодой император медленно поднял голову и открыл невидящие глаза.
- Звучит складно, но мне пока трудно с этим сразу согласиться. Это ведь ещё не всё, с чем ты пожаловал?
   Кайзер Рудольф кивнул в ответ медленно и величественно, затем запустил пальцы правой руки себе за ворот, достал оттуда крупный серебряный кулон на массивной цепи и протянул его на ладони собеседнику:
- Это тебе велел передать Кирхайс - а я только рад выполнить такое поручение, просто возьми сейчас, а разглядишь позже. И кое-что на словах...
   Райнхард молча кивнул, и Миттенмайер тут же осторожно взял его под плечо, поддерживая. Молодой император не торопясь протянул свою ладонь к приблизившемуся собеседнику и взял украшенную некими символами вещицу, не заметив даже, что тут же прошёлся по ним пальцами, как инстинктивно делают слепые со всеми предметами...
- Говори, - спокойно приказал он, сжав подарок в кулаке.
- Ещё на малое время свет есть с вами, ходите, пока есть свет, чтобы тьма не объяла вас, а ходящий во тьме не знает, куда идёт, - церемонно сказал Рудольф. - Новая Оптина, Райнхард, всё будет вовремя и как надо, и жалеть не о чем. Действуй, как решил - уже пора, - и огромная фигура кайзера склонилась в почтительном поклоне.
   Лоэнграмм-старший озадаченно покачал головой.
- Что ж, быть по сему. Благодарю за службу.
   Его собеседник не спеша выпрямился и вскинул руку в прощальном салюте:
- Это тебе спасибо, Райнхард, теперь я не жалею, что у меня не получилось сделать сына. Господь управил всё гораздо лучше, чем я хотел, и даже дал нам возможность повидаться.
- Мы больше не увидимся? - быстро спросил молодой император, подняв голову выше.
   Лицо старшего императора озарила очень тёплая улыбка:
- Грозы случаются реже, чем ясное небо, но они не так уж и редки, - и он весело подмигнул при этом.
- Тогда уже и мне не жаль, что я - худший вид безотцовщины для всех остальных, - улыбнулся вдруг Райнхард. - Я постараюсь, насколько у меня хватит сил.
- Господь не даёт испытаний свыше, чем сможешь вынести, так что не робей, - послышалось уже намного тише, и фигура основателя рейха сначала сменилась неким фейерверком белых искр, а затем и они бесследно растаяли.


 4. Дуэль.


- Юлиан, у этого Рубинского и впрямь амбиции были как про него говорят, - вполголоса, но с апломбом хозяйки этого уголка обитаемого мира говорила Карин. - Мне даже нравится, что имперцы заняли этот его особнячок, он им вполне подходит по статусу. Всё же вкус у него был на уровне, просто приятно тут находиться.
- Что ни узурпатор верховной власти, так обязательно с эстетическим вкусом у него всё в порядке, - с тяжёлым вздохом печально ответил командующий республиканской армией.
   Катерозе на секунду хищно оскалилась, но молнии в её глазах заплясали всерьёз и надолго:
- Что поделать, если это главное упущение Союза, исключая Трюнихта, разумеется? Впрочем, он и сам тот ещё узурпатор, страшно подумать, что было бы, не подстрели его наш красавец генерал-губернатор! Кабы республиканцы хоть чуток уважали своих воинов, глядишь, судьба Союза была бы иной! А то - жрать с пластмассовой посуды - это ж курам на смех!
   Юлиан почувствовал смутное раздражение - похоже, имя ему было всё-таки ревность...
- Как ты сказала? - он ещё не полностью очнулся от тяжёлых раздумий о предстоящем, но требовалось показывать, что он не игнорирует реальность. - НАШ генерал-губернатор, да ещё и красавец??? Что за компрадорская лексика, дорогая? Сколь бы не был выгоден на деле поступок Ройенталя, он не перестаёт быть противозаконным.
   Катерозе в сердцах тряхнула головой - это означало, что её настроение могло уже испортиться...
- Милый, я сказала вообще-то правду - ты не можешь этого отрицать ни на каких условиях. Это был наш генерал-губернатор, он сделал для территории столько, сколько наши чинуши не сделали бы никогда за десятилетие. То, что он был красавец - это объективный факт, дорогой, странно лишь, что об этом все стыдливо молчат, а я не вижу причин помалкивать. Как ни печально, все истинные красавцы погибают, очень жаль, - она нежно погладила карман куртки, где лежал шёлковый мешочек с кудрями её отца, которые принёс ей Юлиан, и только в этот момент он услышал от неё долгожданное "я тебя люблю". - А что касается противозаконности... я не буду тебе напоминать, как относился к Трюнихту адмирал Ян, но как насчёт того, что важнее - закон или человек? Если первое, то Союз погиб вполне себе логично!
   Тут уже сам Юлиан замотал головой, отбрасывая дежурную рассеянность.
- Да сколько ж можно расхваливать имперцев по всяким поводам, в конце концов?! Теперь у тебя Ройенталь красавец, а что дальше? А ведь между тем не ты ли поощряла, когда твой отец бахвалился дуэлью с ним?
   Катерозе против ожидания весело рассмеялась.
- Да, он очень смешно это делал, глупый взрослый ребёнок, вообразивший, что равен взрослому мужчине, - она томно прикрыла глаза, закинув руки за голову. - Конечно, поощряла - потому что знала, что дальше наших коридоров это не уйдёт, а погладить его по шёрстке очень хотелось. Захоти Ройенталь всерьёз его размазать - я бы с отцом не повидалась вовсе, так что у меня есть и свои причины говорить о нём правду, и плевать, что это имперец, даже такого ранга, Юлиан. Неужели неясно до сих пор? И потом, это вовсе не единственный красавец среди приближённых императора - их тут сотни - а наша армия не могла похвастаться наличием красивых мужчин никогда! - она резко поставила руки ладонями на талию и озорно открыла свои бездонные глаза, видимо, недовольная тем, что не дождалась поцелуя. - Кроме отца и Поплана даже назвать некого, ха-аха! Разве что адъютант Меркатца ещё прибился, но и он не местный, что называется.
   Юлиан беспомощно развёл руками, насмерть сражённый этой женской логикой...
- Этак что же получается, что я тоже урод? - удивление было столь сильным, что у него не было сил даже обидеться. Собеседница воспользовалась этим его замешательством в полной мере для выполнения своих замыслов - налетев на него словно вихрь, Катерозе резко сжала его сильным объятием и припечатала крепким поцелуем, а затем столь же быстро отпустила, словно ничего этого только что не было.
- Ты вне конкурса вообще, милый, - назидательно сказала она, манерно покачав указательным пальцем у него перед носом. - Но нужно учитывать те статьи, где нас положили на лопатки, а не обижаться. Посмотри - даже наша типа бравая форма рядом с имперским мундиром просто лохмотья, а ведь встречают по одёжке, как говорится... Когда феззанки шипят, видя нас, одно слово: "Оборванцы!" - я знаю, что они правы. Думаешь, мне приятно это осознавать? Наш уютный Изерлон строила тоже империя, не забывай.
   Юлиан в ужасе схватился ладонями за виски. Столь мещанский взгляд на вещи был ему абсолютно чужд, но крыть было нечем. Не он ли сам молча воевал за чистоту и порядок в доме адмирала Яна, просто не задумываясь над бытовыми мелочами? Ведь действительно, даже семейство Казельн настоятельно давало понять всем своим существованием, что спартанские условия для людей - не самый лучший выбор, тем более, жить в них постоянно... А ещё в памяти всплыла старая феззанская язвительная острота: "В отличие от имперской армии, в повстанцы брали кого попало, вот и результат, хи-хи!" Он не знал, что подруга тоже часто вспоминает мадам Казельн, но в связи с тем, что услышала от неё однажды...
   "Карин, дорогая, все эти мужские игрушки - на деле просто чепуха, было б чем им заняться. Я действительно не разделяю ничьих убеждений - они чушь, вообще-то. Фредерика стала офицером только потому, что её отец был им - будь он судьёй или адвокатом, она стала бы юристом и точно так же нашла себе мужа, только семьянина посерьёзнее, честно говоря. Уж за год семейной жизни мог бы сделать девочке ребёнка - очень странный парень этот Вэньли. Я же стала женой перспективного офицера лишь потому, что знала, что моего парня всё равно пригребут в армию в нашем идиотском государстве. Мне был нужен он, а не трепотня о демократии и прочей ерунде. Он меня любит - и это всё, что мне от него нужно, взамен я даю ему понять, что он может всегда рассчитывать на меня. Всё. И мне без разницы, что там у него на воротнике - орёл, лев или триколорная ерунда с пятиугольником.  Но пока ты не влюблена всерьёз, нечего цепляться за что попало - попадается обычно всякая мелочь. Не нужно бросаться людьми, тут ты права, но и разделять все их заморочки ты вовсе не обязана".
- Ты что ж, на самом деле недовольна тем, что не носишь обычное женское платье из солидарности со мной? - убитым голосом проговорил Юлиан. - Я дурак, что не подумал об этом.
- Это так, но что это меняет? - усмехнулась Катерозе. - Я достаточно хорошо смотрюсь и в форме, а надень я что гражданское - все решат, что ты завёл шашни с имперскими дамами и твоя репутация пострадает всерьёз. А вздумай ты напялить что-то вместо формы - считай, карта наша бита вовсе, раз подстраиваемся под победителей. До чего неприятно всё-таки разгребать чужие огрехи...
- Ты полностью права, - вздохнул Юлиан и наконец сообразил нежно обнять её.
- Что за шараду ты опять решаешь в уме? - проворковала она, погладив его по волосам. - Говори, я же вижу.
   Юлиан снисходительно улыбнулся.
- Она называется "почему де Вилье хотел убить императора". Похоже, это из-за эпизода с ним мы получили ещё одну аудиенцию, а вовсе не из-за важности наших совместных соглашений.
   Катерозе звонко и заразительно засмеялась.
- Всего-то? Да тут думать нечего даже. Не устоял перед искушением попытаться, вот и всё. А император просто великодушен, как все настоящие мужчины.
- То есть? - озадаченно переспросил Юлиан.
- То есть де Вилье эмоционален, как все честолюбцы, которых не устраивает сидеть на задворках мира и прозябать там со скуки. То есть он, будучи реальным лидером, завидовал императору, у которого получилось то, что он сам хотел бы сделать - вопрос, мог ли и прочая оставим в стороне, - азартно пустилась в пояснения подруга, величественно пылая жарким огнём в глазах. - Люди же часто дерутся не с реальными противниками, а со своими абстракциями, которые они наложили на образ других людей и назвали тех своими врагами. А эмоции - штука такая, которую нельзя недооценивать, иначе бы ты оставил де Вилье в живых, верно? Коль скоро же ты - последний, кто его видал, то тебя об этом и спрашивать - обычный полицейский опрос в таких случаях вовсе неэффективен, детали теряются. Ты ведь не всё знаешь из того, что известно императору по этому делу? Почём тебе в таком случае знать, что ему может быть интересно? Вот и не задавайся больше глупыми вопросами - лучше подумай, что привезём в подарок Шарлотте и её сестре.
   Юлиан молча тяжело вздохнул - ему не нравились эти внезапные переходы на бытовые мелочи, но протестовать он опасался. Катерозе с таким удовольствием носилась по всем выставкам, музеям, концертам, спектаклям, которые вежливо предлагали посетить имперские сопровождающие, что он не мог даже помыслить о том, чтоб ей отказать: "Ну где же я ещё могу увидеть такую красоту, Юлиан, ну сам посуди!" Приходилось сопровождать её, тем более что делать особо было нечего. Но и Аттенборо был прав в своих подозрениях, обронив как-то вполголоса: "По улицам слона водили..." И уж чего стоит это уведомление об аудиенции только для них двоих! Ощущение, что почва потихоньку уходила из-под ног, становилось всё навязчивее - так, должно быть, ощущал себя Лебелло, приняв на себя всю полноту власти в своё время. "Нету драки - нету популярности" - любил говаривать отец Карин, но что это за жизнь, если драка в ней - сплошная?
   К счастью, а может, и наоборот, но думать стало некогда - появился церемонийстер с дежурными словами, и Юлиан, инстинктивно превратившись в галантного кавалера, повёл Катерозе под руку навстречу судьбе.
   Огромная гостиная явно была рассчитана на немного скромненький бал, не иначе - первое, что приходило на ум. Лебелло бы точно позавидовал, отчего-то подумалось само собой. И Фредерика бы тоже заценила - но для императора роскоши просто фатально недостаточно - резюмировал бы любой соотечественник... Какой удар по шаблону, в самом деле, сразу же - нет, не зря адмирал Ян вставал навытяжку на своём мостике, услышав сообщение о прибытии флагмана императора и отдавал честь - Юлиан все чаще ловил себя на том, что и сам еле держится, чтоб не вести себя подобным образом. А когда-то ненавидимый им за блестящие победы Лоэнграмм преспокойненько сидел сейчас на просторном диване, потому что ничего похожего на трон соорудить приказано не было, едва ли не спиной к гостям, и перебирал руками старинные клинки, в ножнах и без - от них и вправду нельзя было просто так отвести взгляд. Он был без плаща и верха мундира - после непонятного выздоровления от смертельной болезни он ходил так по-домашнему постоянно, и лишь пару раз в особо торжественных случаях выходил в полном церемониале. Золотые волосы сияли на ярко-синей рубахе дорогущей ткани, будто лучи солнца в полдень. На низком столике для сладостей и кофе тоже лежала пара шикарных клинков, так что, усевшись напротив в приготовленные для гостей кресла, посетители могли и сами до них дотронуться легко. Никого, кроме Эмиля, молча поднёсшего гостям чай, не было, и Юлиан, поначалу очень напрягшийся от этого, обнаружил, что побеждён этой нарочито домашней атмосферой.
   Император весело кивнул и лучезарно улыбнулся, чуть подмигнув, прихлебнул из кружки первым:
- Молодцы, что пришли. Разбираю тут некоторые антикварные игрушки, решил и вас позвать, дело интересное. Вы ж не любители скучать, я так понял?
   Эмиль молча поставил перед Катерозе вазу со сладостями. Та, помедлив, потянула к ней руку.
- Ну, как ни смешно прозвучит, - беспомощно развёл руками Юлиан, - а так получилось, вот и всё.
   Райнхард весело и беззаботно рассмеялся.
- Вот так оно обычно и бывает, - получается само и как само хочет, верно? - он снова подмигнул, не переставая улыбаться, и взялся потягивать чай, просто сияя теплом и светом на гостей.
   Юлиан молча кивнул.
- Вы прекрасно выглядите, Ваше величество! - с искренней радостью заявила вдруг Катерозе. - И... Ваша держава и люди тоже... - она умолкла, и Райнхард поблагодарил величественным кивком в её сторону. Он не был польщён, но доволен - и не желал этого скрывать, как видно. Юлиан не знал, что на деле означал этот обмен любезностями, и снова промолчал.
- Зачем ты окончательно убил де Вилье? - с лучезарным радушием спросил его император, однако было заметно, что вопрос вполне деловой. - Нужно было хотя бы допросить его, у нас ведь обоих были к нему счёты. Тоже мне деятель государственного уровня, хе-хе.
   Юлиан тяжело вздохнул и покачал головой:
- Слишком ненавидел.
- Кабы ты его слишком ненавидел, - усмехнулся в ответ император, - так полез бы голыми руками душить и ногами пинать, а не прицельно расстреливать. Ты опасный противник, получается, верно? - он опрокинул в себя едва ли не всю кружку и застыл с улыбкой, от которой можно было ждать чего угодно. 
   Юлиана бросило в жар, и он лишь беспомощно пожал плечами. Ему захотелось отвести взгляд от этой улыбки, демонстрирующей всю истинную силу имперской мощи, и он поневоле остановил его на лежащих так близко и завораживающих любого мужчину клинках.
- Нравятся? - нарочито бесцеремонно поинтересовался Райнхард, прихлёбывая из кружки дальше и прищуриваясь, будто высматривал что-то, известное ему одному.
- Да, очень, - почтительно проговорил Юлиан, радуясь про себя перемене темы.
- Помнится, с топором ты управлялся неплохо на моём флагмане, - с лёгким оттенком пренебрежения заметил император, поставив пустую кружку на стол и замерев в этом положении, - а как ты в работе с таким оружием, для офицеров повыше твоего текущего звания, а? - его тон стал каким-то заговорщицким, и собеседник наконец мило улыбнулся в ответ.
- Не на тренировке ещё не дрался, - с искренним добродушием сообщил Юлиан и взялся за рукоять. - Да и столь дорогие гун-то мне видеть ещё не приходилось.
   Катерозе занервничала, сама не понимая, отчего, и одним махом съела несколько сладких кусочков какого-то мармелада. Вкус был слишком силён - ничего подобного она раньше просто не пробовала.
- Может, проверим? - нарочито беззаботно бросил император, оставив кружку и непринуждённо взяв в точности такой же, разве что с иными украшениями, клинок у себя с колен и чуть подняв его вверх. - Доставишь мне это удовольствие, а?
   Юлиан, только что с радостным восторгом рассматривавший грозное оружие, застыл с потемневшим лицом.
- Шутить изволите, Ваше величество? Спарринг с Вами - и мне? - он даже не пытался скрыть своё потрясение, чем явно доставил удовольствие собеседнику.
- А что удивительного-то? - с напускным безразличием прокомментировал тот, неспешно вставая на ноги. - Как задираться к моим адмиралам в космосе - так нормально, как шастать по моему флагману без разрешения с бандой отморозков - так ничего, а как прямой поединок - так тебе удивительно? - он беззаботным жестом поправил гриву золотых волос, и застыл, картинным движением обнимая рукоять обоими руками. - Ну?
- Как Вам будет угодно, - совсем убитым голосом проговорил Юлиан, вставая. Он абсолютно не знал, что и думать - развесёлый тон императора скорее навевал ожидания, что всё сказанное - шутка...
- Благодарю за такие слова, - с величественным высокомерием усмехнулся Райнхард, кивнув головой. - А то мне очень угодно наконец разобраться с тобой, наглец, посмевший обругать мою династию при моих же адмиралах, - его тон продолжал быть весёлым, но теперь стало понятно, что шутить он и не думает даже. - Болеть и умирать, значит? Да не дождётесь, дорогой наш командующий республиканцами, понятно? - улыбка императора осталась добродушной, но в глазах полыхнуло что-то уж совсем другого рода. - Сюда! - скомандовал он, чуть ли не прыжком выбираясь из-за стола и быстро двигаясь по открытому пространству гостиной. - Места тут хватит вполне.
   Юлиан, совершенно ошеломлённый происходящим, еле нашёл в себе силы повиноваться. У него просто было недостаточно времени осознать, что всё это - не дурной сон... Император, будто продолжая от души развлекаться, не торопясь чертил своим оружием в воздухе перед собой знаки бесконечности.
- Ну, где тебя носит, олицетворение хаоса и безответственности? - с беззаботным смешком проронил он. - Давай, разбирайся со своим недоразумением, пока у тебя есть такая возможность, или ждёшь, что я передумаю?
   Катерозе смотрела на него, как заворожённая, но вместе с тем на её лице начало проступать что-то ещё, вроде понимания неизвестно чего. Юлиан, оскорблённый тем, что её взгляд направлен не на него, поспешил приблизиться к противнику с криком: "К Вашим услугам, сударь!" и скрестить лезвия...
- Вот и славно, - с весёлым смехом отозвался император и атаковал с такой мощью, что Юлиан успел усомниться в своих силах вовсе и окончательно.
- Это тебе за Изерлон, - спокойно сказал Райнхард, не давая перейти в контратаку и как будто даже пританцовывая ради забавы, но от его тона повеяло ледяным холодом, да и глаза будто открыли космическую бездну с сиявшими там звёздами класса О2. - К нашим стычкам перейдём позже немного, - и тут Юлиан всерьёз испугался - по всему выходило, что отбиваться долго он не сможет, а император, похоже, просто решил его хладнокровно убить на поединке - что странного, в самом деле? Простое да изящное решение вопроса - не зря же адмирал Ян избегал чего-то подобного... никакой он дипломат, получается. Император тем временем, похоже, начал уже издеваться над ним, срезав дважды по пряди волос с каждой стороны, а затем - республиканский значок с груди. Внезапно Юлиану показалось, что не грех и сдаться превосходящему противнику, и он, вполне достоверно сымитировав, что подскользнулся, грохнулся на спину. Райнхард вдруг сделал странное движение ногой - он будто проверял, где именно упал противник, и быстро убрал её, не упустив случая пребольно заехать каблуком по рёбрам...
- Ну, и где же прыжок с пола и удар обеими ногами? - с ледяным интересом спросил император, застыв с раскрытой грудью и задранным вверх оружием. - Чего ты ждёшь, в самом деле?
- Но это же будет нечестный приём, - деловито ответил Юлиан, не шевелясь.
- Как будто это кого-то когда-то смущало, - холодно прохохотал Райнхард. - Вот твоего учителя, кстати, точно не смущало - так лихо бортанул меня под Вермиллионом, что у нас это прямая аналогия.
- Это я ему там подсказал, вообще-то, - вежливо сообщил Юлиан, по-прежнему не шевелясь. - Вы уже почти выиграли, но я догадался и влез с пояснениями...
- Та-ак, - с невозмутимым интересом прокомментировал его противник, явно удивлённый, но полностью владеющий ситуацией. - За сообщение спасибо, но мы таки не закончили, ведь ты мне подставился, а это излишняя вежливость. Продолжим, вставай, - он роскошным жестом протянул ему свободную руку, и Юлиан понял, что бессмысленно отказываться. Он молча повиновался, довольный уже тем, что казнь, похоже, отменена. Драться вовсе не хотелось, но и попросить прекратить поединок при Карин он не мог.
- К спине и на пять шагов, - деловито скомандовал тем временем император. - Посмотрим, насколько ты опасен и хитёр.
   На этот раз Юлиан не мог решить, получается ли у него эффективно держать оборону, или император снова забавляется. Но вскоре опасения, что его жизнь кончится после очередного изящного движения противника, снова не просто вошли в прежнюю силу, но стали ещё прочнее, чем в первый раз. И оно наступило, изящное движение, но совсем не такое, как он мог ожидать... Райнхард вдруг резко упал на спину, остановившись и обнимая рукоять меча обеими руками - и только то, что он не побледнел при этом, указало вождю республиканцев, что это не странная случайность в схватке, а что-то вполне себе продуманное.
- Ну, чего ты теперь смотришь? - прежним тоном спросил император. - Где удар наповал, я не понял?
- Вы же сами упали, Ваше величество, - с лёгкой укоризной ответил Юлиан, вежливо опустив клинок острием к полу. - Я видел, какой ещё удар наповал, шутите, что ли?
- Ну я же упал у себя на "Брунгильде", верно? - невозмутимо пояснил противник, не шевелясь. - Не будь рядом со мной пары моих адмиралов, да будь ваших людей вдвое побольше, к примеру - я бы недолго защищался сам, логично? - он снова весело расхохотался. - Что ж ты не взял реванш за ту неудачу-то?
   Юлиан в ужасе прикрыл глаза свободной ладонью - он наконец понял, что боится.
- Я не хотел Вас убивать, Ваше величество, поверьте, - проговорил он упавшим голосом. - Эта авантюра была лишь для того, чтоб встретиться с Вами, но не более этого. 
- Да ну? - вполне себе радостно вскочил на ноги Райнхард. - Разве капитан Шейнкопф тоже так думал? Кабы вы пришли вдвоём, он бы действовал быстрее, разве нет? - он искренне смеялся, но Юлиану было вовсе не до смеха. - Даже если ты сейчас не врёшь, не думаю, что ты бы успел ему помешать меня прикончить.
- Я не позволил бы ему этого! - резко вскинулся Юлиан, резко отняв руку от глаз и положив её на талию. - Не знаю толком, как, но не позволил бы, это точно! Довольно и того, что погиб командующий Ян, не хватало ещё, чтоб и мой император! - последние слова он проговорил так, как раньше позволял себе только молча, когда смотрел на строй имперских кораблей, шепча: "Сегодня или никогда".
   Райнхард понял и почувствовал эту искренность, однако всё выглядело так, будто она его вовсе не впечатлила. Он озорно, по-мальчишески присвистнул, вложив в это немалую долю издёвки.
- Да ты вообще чудовище, парень. Используешь людей, отправляя их на смерть ради своих интересов, врёшь им, пользуешься чужой славой, а на деле тебе нужно лишь место поуютнее. Ну да все вы, демократы, такие, вам лишь бы капитал приобрести да невинность соблюсти, - холодно усмехался он в ответ на ужас и растущий гнев противника. - Представляю себе этот сюрреализм - два мятежника дерутся за право распорядиться мной, одному я нужен трупом, а другому - исполнителем его капризов, ага...
- Вы... неправы, Ваше величество! - почти прошептал тот, уже закипая.
- Неужели я похож на идиота, который может поверить в то, что ты говоришь, а? - ехидно спросил император, лучезарно улыбнувшись вновь. - Не нужно меня настолько не уважать, право.
   Юлиан понял лишь, что его трясёт от бешенства - и не очень понял, что делает...
- Защищайтесь, Ваше величество! - выпалил он и ринулся в атаку.
- Чудесно! - донёсся до него торжествующий голос Райнхарда. - Наконец-то я свободен от тебя...
   Сталь звенела, как ни разу раньше, но весь гневный пыл развеялся уже на второй минуте поединка - а император как будто вовсе не притомился. Ещё через полминуты Юлиан горько пожалел о своей вспышке - а потом и вовсе начал леденеть от ужаса. Каменное лицо противника было непроницаемо, а жестокие удары сыпались так, что хотелось провалиться сквозь землю, только бы это страшное действо прекратилось. Юлиан всё чаще делал ошибки - а противник пока лишь больно лупил его то лезвием плашмя, то позволял себе достать его носком сапожка, однако было слишком хорошо понятно, что на деле пощады уже не будет, и это - лишь безжалостная забава перед настоящей расправой. Велеречивая формула "республиканцы не сгибают колен..." оказалась сейчас пустой фикцией - хотелось грохнуться на пол, обнять сапоги противника и умолять о пощаде. Но там, где-то далеко, за краем горизонта и реальности, была Карин, и об этом помнили оба сражающихся. Юлиан решил ждать, когда всё решится само - и уже примирился с мыслью, что скоро холодный, как глаза его владельца, клинок наконец войдёт в его тело, чтоб положить этому конец. Скорей бы уже... И он не заметил, как случайно подскользнулся и начал падать спиной на пол - уже совсем безотчётно... Полторы секунды, у него почему-то было полторы секунды, оказывается, и он их бездарно спустил, столь сильно напуганный ожиданием смерти! Райнхард отчего-то помедлил это время, снова сделав то странное движение ногой, будто проверяя, где лежит противник, но на этот раз он крепко придавил ему грудь коленом, другим - свободную руку, а своей свободной рукой жёстко заблокировал руку с оружием, лихо замахнулся своим клинком, продолжая холодно и беспощадно улыбаться... Юлиан понял, что это и есть конец. Ему хотелось зажмуриться, но тут ледяную тишину прорезал истошный визг Карин:
- Не-ет, не надо!!! Ваше величество!
   Райнхард будто ждал именно этого - а в сущности, так оно и было - и не только остановился, но и удовлетворённо кивнул головой в её сторону.
- Дама права, мне не надо пачкаться, - спокойно сказал он. - А ты с ней согласен?
   Юлиан сообразил, что кроме Райнхарда, его лица сейчас никто не видит, и поспешно кивнул.
- А всё же как хочется снести тебе сейчас голову, и проблем нет, - задумчиво проговорил победитель. - Может, всё же так и поступим, а? Всё ж таки эта наша война, верно?
- Я Вам тут не советчик, - сквозь зубы процедил Юлиан. - Увольте.
- А вот это правильно, - весёлым и довольным тоном проговорил император. - Ты мне совсем не советчик, учти. - Катерозе фон Кройцер, - учтиво позвал он, медленно поднимаясь на ноги и опираясь на свой клинок, будто вдребезги уставший, - тут проблема, если дарить ему жизнь ради Вас, то он обидится и впадёт в чёрную меланхолию, так подскажите, как мне поступить.
   По полу звонко застучали каблучки - это когда же она успела сменить обувь-то? Но факт остаётся фактом - Карин порхнула к императору и с непередаваемой грацией придворной дамы приложилась к его руке, грохнувшись на колени и уткнувшись чёлкой под пальцы сюзерена:
- Ваше величество, чего уж проще, подарите его жизнь мне, ведь мой отец и был капитан Шейнкопф, так что больше у меня никого и нет, - очень любезно проговорила она.
- Экое у нас сборище сирот получилось, - фыркнул император, и вдруг сделал жест, от которого оба гостя едва не потеряли дар речи - он прошёлся подушечками пальцев по лицу и плечам девушки, как это делают только слепые люди. - Действительно, красотка - да ещё и отец погиб на моём флагмане, дело дрянь, дарю тебе жизнь этого паренька - всё ж лучше, чем ничего. Смотри не пожалей только об этом в будущем.
- Ваше величество, - не желала униматься Катерозе, - позвольте тогда задать вам один вопрос.
- Только в обмен на услугу, - лучезарно улыбнулся император. - Встань и поддержи меня под локоть, мне тяжело стоять после болезни.
- Слушаюсь, сир, - оторопело выполнила та, не понимая толком, в чём дело.
- А теперь отведи меня к своему креслу и усади туда - я не вижу, где оно, - стало заметно, что он глубоко и тяжело дышит, просто искусно скрывает это, и совсем ужаснувшаяся Катерозе осторожно выполнила указание. Затем, осмелев, провела ладонью прямо перед глазами Райнхарда - зрачки нисколько не шевельнулись, и она поняла, что холодный взгляд императора - это взгляд слепого, чьи глаза открыты.
- Не старайся, - сказал ей Райнхард, очевидно, почувствовав это движение. - Я действительно слепой, это факт - осложнения после болезни у меня ещё не прошли, - он лёг в кресло, как совершенно разбитый усталостью человек, не выпуская, впрочем, клинка из пальцев, только сейчас грозное оружие напоминало скорее трость по своему назначению. - Что за вопрос там у тебя?
- Ваше величество, - Катерозе очень смутилась, но отступать было поздно и невежливо, - это правда, что Вы забрались на трон, защищая свою сестру?
    Райнхард тепло улыбнулся и спокойно пожал плечами:
- Конечно, правда - у меня вовсе не было выбора, что делать. А что?
- Да так, мне нужно было уточнить это, для будущей свекрови важный вопрос, - смущённо протараторила она, - в общем, женские споры в моём окружении нередки, а мне важно знать, что говорю.
- И кто же утверждает этот тезис? - с любопытством усмехнулся Райнхард, ему и в самом деле стало интересно.
- Я. Но это, в общем, не важно совсем, - вовсе смутилась Катерозе. - Может, вам ещё что-нибудь угодно?
- Уже да, - неспешно кивнул головой император. - Хочешь свадьбу у меня при дворе, Катерозе? Раз уж твой отец погиб на моём корабле, то я могу и заменить его хотя бы на этот раз, верно?
- Ваше величество! - только и смогла проговорить Карин, молча припав к его руке.
- Значит, да? - спокойно поинтересовался Райнхард. - Ты согласна?
- Конечно, да! - еле выговорила та, задохнувшись от накативших рыданий.
- Договорились. Моя сестра поможет тебе с платьем и всем остальным - она неплохо в этом разбирается, - улыбнулся император, но сейчас было заметно, что он и вправду устал, и сильно. - Юлиан, - чуть громче позвал он, - я тебе мог бы позавидовать, не будь я уже счастливо женат. Такую невесту даже в моей империи надо поискать, честно говоря, цени своё сокровище. Подойди уже сюда, вечно тебя где-то носит...
   Юлиан подошёл - как только он услышал новость о слепоте императора, он так и сидел на полу, сжавшись в комок от стыда и ужаса. Да и сейчас его не особо смущало, что выглядит он, как побитая собака.
- Я понял всё, Ваше величество, - только и проговорил он, поклонившись.
- Вот и хорошо, если вправду понял, - вроде бы добродушно откликнулся Райнхард. - После поглядим, так ли это. Благодарю тебя за службу - я неплохо размялся, право.
- Вам не следовало этого делать, - с грустью заметил Юлиан. - Как мне теперь жить с этим позором?
- Опять глупости говоришь, - бесцеремонно оборвал его император. - Я просил тебя доставить мне удовольствие, разве ты забыл? Ты выполнил мою просьбу, вот и всё. А болтать об известном теперь обстоятельстве я не просил, так в чём проблема?
- Хорошо, пусть так, но Вы ведь тоже поняли, о чём я, - по-прежнему скорбно сказал республиканец.
- Возможно, - ослепительно улыбнулся собеседник. - Но сейчас я уже устал и попрошу меня оставить. Клинок можешь взять себе на память, и попрощаемся.
- Это... я не могу себе этого позволить, - еле выдохнул Юлиан, сам не свой от нового потрясения.  – Простите, но...
- А я могу, - с лёгким вызовом ответил Райнхард. - И хочу, чтоб ты себе позволил...
- Юлиан, ты невежа, от милости императора не отказываются! - вскинулась в полный рост Катерозе. - Простите его, Ваше величество, его доконало известное обстоятельство - меня тоже, к слову. Может, дождёмся, когда оно наладится, и потом устроим свадьбу?
   Райнхард сокрушённо покачал головой в ответ.
- Честно говоря, я не знаю, когда оно наладится, Катерозе. После об этом, если можно, а пока...
- Хорошо, хорошо, будет сделано, Ваше величество, - вежливо прощебетала та. - Пойдём, Юлиан, - с апломбом повелительницы добавила она, увлекая за собой своего жениха. Тот молча позволил не только вести себя, но и подобрать оружие, которым дрался, вместе с ножнами - девушка лихо вложила в них клинок и забросила себе за спину. Когда они были уже на пороге, они услышали густой от усталости, но вполне себе мощный голос императора:
- Юлиан! - окликнул он противника, уже уронив голову на грудь и закрыв глаза.
- Да, Ваше величество, - поспешно отозвался тот.
- Юлиан, ты знаешь, почему ты проиграл?
- Так получилось, - только и смог ответить ему растерянный противник.
- Опять глупости, - проворчал император, не шевелясь. - Просто ты - безбожник, а я - нет, вот и весь расклад.
- Возможно, - ошарашенно пробормотал Юлиан - подобное и правда не приходило ему в голову.
- Не возможно, а факт, - жёстко заметил император. - Ты надеешься только на себя, а я уже давно не могу позволить себе подобную роскошь. А теперь подумай о результате - тебе полезно. До встречи, я позову.
- Хорошо, - пробормотал Минц, с трудом понимая, что тупо слушается жестов Карин, и больше ничего. Произошедшее было слишком сильно для того, чтоб он мог делать что-либо ещё, и двери наконец захлопнулись. В холле их уже ожидал озабоченный Аттенборо, но, взглянув на парочку, он решил не задавать никаких вопросов и молча сопроводил их в авто.


5. Драгоценная Екатерина.

   Катерозе угрюмо молчала весь путь до отеля. Однако её молчание отличалось каким-то внутренним колоссальным напряжением - она была точно взведённая пружина, норовившая нацелиться, кого бы снести при распрямлении. Казалось, что её вполне устраивало пришибленное до неизвестно какой степени состояние Юлиана - никакой заботы о нём она даже не пыталась проявить, заметил про себя Аттенборо. Хмуро глядя в никуда, поглаживая постоянно край ножен с гун-то, всегда ранее весёлая и томная Карин вдруг превратилась в некий сгусток какой-то опасности - будто внутри сидела обойма шаровых молний, норовящих выскользнуть наружу и взорвать всё, что встретят на своём пути. Аттенборо понял, что боится, и решил играть в извечную невозмутимость.
   В холле Карин нарушила молчание, но ничего интересного он так и не узнал:
- Пожалуйста, отведи Юлиана в номер и хорошенько накачай вискарём - я же сейчас прибуду, быстро, - вежливо попросила она и двинулась в лавку с бижу и сувенирами для туристов.
   Вежливо кивнув и с грустью пожав плечами, Аттенборо взялся выполнять указание. Поэтому он не видел, а имперские соглядатаи также не поняли, что за украшение приобрела там фон Кройцер - да и ничего подозрительного в серебряном памятном женском кулоне не мог отыскать даже очень въедливый ум. Тем более, что покупку девушка спрятала под курткой, а после вполне себе логично умчалась в уборную.
   Руки начали предательски трястись крупной дрожью - это мешало набрать нужный номер на блоке связи. Тихое шуршание помех казалось грохотом, секунды растянулись в пятиминутки. Наконец вызов таки прошёл сквозь неизвестное число километров, кабы не крупнее чего, и бравая мелодия с неунывающим голосом начала наигрывать знакомые до боли слова: "горе ты моё от ума, не печалься, гляди веселей". Катерозе заметила, что по лицу сами собой молча текут слёзы. "И я вернусь к тебе, со щитом, а может быть, на щите, в серебре, а может быть, в нищете..." Слёзы потекли ещё сильнее.
- Возьми, ответь, - совершенно убитым тоном почти беззвучно умоляла Карин. - Возьми, ответь, пожалуйста, не перезванивай в другой раз, я этого сейчас не вынесу. Ответь, это страшно нужно, прошу тебя.
   "Начнётся и кончится война", - безжалостно продолжало наигрывать в ухо, будто издеваясь и указывая на важность слов в песне, о которых раньше не особо задумывались два человека, которые оказались гораздо более родными друг другу, чем могли представить до сегодняшнего дня. Наконец раздался щелчок - казалось, этого уже никогда не случится, и всегда бодрый голос радостно отозвался:
- Катерозе, дорогая, говори, я тебя слушаю!
   Вместо приветствия у неё вырвалось рыдание. На том конце связи сориентировались очень быстро, затараторив нарочито радостно покровительственным тоном:
- Ты что, поссорилась с Юлианом? Он всегда был самым плохим моим учеником, так что это ерунда и пройдёт.
- Не-ет, - едва слышно выдавила Карин, задыхаясь от слёз. - Но он плохой ученик, даааа...
- Эге, - деловито фыркнули бог знает откуда развесёлым баритоном. - Но дело в нём, да? Он что, обидел тебя или бросил?
- Не-ет, - с тем же успехом ответила она, - скорее уж я тогда, но дело не только в этом, ыыы...
- Тэкс, - не давали опомниться и утонуть в рыданиях вовсе из неизвестного далёка, - уж не застукала ли ты его с симпатичной феззанкой или даже с девочкой из старой Империи, а?
- Да нет же, - чуток встряхнувшись от такого предположения, с трудом проговорила Катерозе, - дело в том, что он не умеет хорошо фехтовать на гун-то, вот... И припозорился при мне, аа...
   В ответ раздался весёлый заговорщицкий смешок:
- А вот это для меня не новость, дорогая моя, такие клинки доверяют себя только аристократам либо простолюдинам неплебейской сущности, так что уделать его в спарринге можешь даже ты, поверь моему острому глазу. Я-то уж думал, дело дрянь, вы рассорились, а ничего хуже быть не может, а тут всего лишь неудачный поединок...
- Моо-жет, - горестно запротестовала она, размазывая слёзы локтём, - ты не спросил, кто его уделал на поединке так, что только тряпка и осталась вместо парня, ааа, догадайся, ыыыы...
- Ладно, - весело и раскатисто засмеялись в ответ, - сообщи мне, кто сей достойный муж, что разделал Юлиана, как орех? Право, меня это уже забавляет - стоило мне покинуть нашего дивного командующего, как он сразу начал тебя разочаровывать, негодник? Я ему как-нибудь уши-то надеру, чтоб не позорил меня настолько! Не можешь выиграть бой - за каким чёртом в него вступаешь тогда? Ужас и полное бескультурие, хе-хе! - привычное развесёлое стрекотание было прежним, родным, и Катерозе поняла, что не ошиблась - именно этого голоса ей до невозможности сейчас и не хватало, и он уже начал незаметно врачевать тяжёлые раны в душе, которые вздумали сегодня было начать открываться. - Ну, говори, Катерозе, не бойся, я должен знать, кто навалял Юлиану по самое не хочу, а?
- У тебя там слышать некому, а? - слабым голосом ответила Карин, тяжело вздохнув. - Короче, это самый лучший мужчина в Галактике, который когда-либо в ней появлялся, понятно? Только не вздумай ревновать даже в шутку, ясно? Понимаешь теперь, почему я реву? Но это ещё не всё...
   В ответ столь многозначительно кашлянули и замолчали на несколько секунд, что она даже успела почувствовать, что ей становится лучше.
- Тэкс, - с настоящей, просто абсолютной серьёзностью отозвались наконец в неведомой дали, - ты хочешь сказать, что Юлиан посмел драться на гун-то с императором, и тот его по полу извалял? Правильно я тебя понял?
- Не конкретизируй! - горестно взвыла Карин. - Мне пришлось просить за эту бедовую башку, которую ты не научил фехтовать толком, во-от!... А потом мне предложили свадьбу при дворе, понимаешь? Ты будешь нужен. И я... я... не хочу Юлиана, по крайней мере сейча-ас!...
   Она услышала какой-то мрачный грохот, а потом сразу же тот же только что беспечный до неприличия голос заговорил уже не просто серьёзно, а повелительно...

Поначалу никто особенно не обращал внимания на рыжего зеленоглазого посетителя - вполне себе обычная внешность для офицеров космофлота, которых тут каждый день десятками ходит. Однако стоило ему заняться развесёлым озабоченным разговором с далёкой собеседницей, как уши всех присутствующих навострились сами собой - правда, все умело делали вид, что вовсе не слушают, как рослый парень, явно недавно переживший тридцатилетний порог, заботливо успокаивает не то с сестру, не то с воспитанницу. Тем более, что все мундиры сразу без труда узнали в нём новенького из флота Валена - не каждый день можно собрать сплетни на любопытную тему про вчерашних врагов. Потом каждый с трудом поверил, что слышит некую беспрецедентную новость, и постарался занять позицию поближе - тем более, что ошарашенный обладатель новости кувыркнулся на пол вместе со стулом, и необходимость особо маскировать свой интерес пропала сама собой. Таким образом, продолжавший старательно увещевать свою знакомую объект всеобщего внимания, поднявшись, мог бы заметить, что офицеры уже образовали вокруг него довольно плотное кольцо, попросту стоя в паре метров и уже беззастенчиво взирая на коллегу, жутко занятого разговором, кабы тот счёл возможным их заметить - но он был слишком занят общением по связи...
- Катерозе, ради всего святого, возьми себя в руки! - тарахтел он заботливой скороговоркой. - Я понимаю, понимаю, зрелище не для кого попало - я бы тоже скорее всего того, сильно удивился бы, но ведь ничего страшного не случилось, подумай! Да не хотел он ему голову рубить, я в этом уверен, просто вёл себя красиво... - и тут же пробормотал сам себе, для уверенности. - Ну да-да-да, будто я бы не хотел на его месте нашего героя уделать, раз есть такая возможность дивная, - затем, снова упрашивая даму не волноваться. - Катерозе, ну это ж прекрасный ход на деле - взял и выяснил всё как следует, ну кто б сомневался, ну на то он и император, чтоб делать, как считает нужным. Ну что, ну чем плохо - да радоваться надо, вообще-то, чё-та я не помню, чтоб кому-то ещё свадьбу сам император предлагал да ещё на таких условиях. Нет, нет, а я тебе сказал, что всё хорошо и славно, почему не веришь? Да плевать, плевать уже чего там Юлиан сам думает, тебе же его жизнь подарена, ха-ха, и ещё кем, ха-ха-ха! Нет, в этом есть плюсы, и жирные! А потому что без Юлиана не говорила бы ты с императором, вот почему. Ну и что, ну и что, а кто у нас Катерозе фон Кройцер, я не понял? А тебе не кажется, что чувствовать такое - вполне в порядке вещей, а? Подумай над этим. А я сказал, подумай - в твоём положении куда не кинь, одни плюсы. Да, да. Чёрт возьми, всё нормально - он же красивый мужчина, в конце концов! Да вообще блестяще. Да по-императорски, факт. Да? Ну и пусть себе. Да, я так думаю. Да. Всё, успокоилась? Молодец.
   Если бы Поплан не был полностью поглощён обсуждением столь важных событий, он бы увидел, сколь были красноречивы лица слушателей вокруг. Но почти лежал грудью на столе, отчего-то боясь, что связь может прерваться в самый неподходящий момент, и торопился с увещеваниями, не глядя никуда. Внезапно собеседница сообщила ему что-то такое, что всё, чего он успел наслушаться, показалось ему совсем незначительным по сравнению с этой новостью.
- Что?! - взревел он, уже не маскируясь под спокойствие. - Это точно?!!! Тогда я понял, почему ты ревёшь. Чёрт возьми, акции Юлиана и впрямь дрянь после этого. Но ведь было сказано что? Вот и исполняем. Ладно, не переживай, всё может ещё наладиться. Ну, напейся, раз понервничала. Свари глинтвейн, как я учил. Всё, не реви. Действуй, я с тобой. Пока.
   Убрав блок связи, Поплан почувствовал себя нехорошо. Подняв голову, он увидел около двух десятков очень заинтересованных лиц, уже в упор смотрящих на него.
- Наливайте, чего глядите? - севшим голосом, но рефлекторно пытаясь балагурить, сказал он им. - Покрепче и побольше, экие вы все любопытные тут. Меня только что очень огорчил один ученик и здорово порадовал другой, а от такой тряски остаётся только выпить.

Катерозе глубоко воздохнула и неспешно потянулась, подняв руки к потолку.
- Спасибо тебе, Поплан, - едва слышно прошептала она, уже без напряжения тряхнув головой, - отец, раздолбай, не удосужился мне сделать брата, а ты мне их обоих постоянно замещаешь. Ах, как же мне их всегда не хватает, вы все только и знаете, что воевать, странно, что только победитель думает о том, что мне нужно - отчего же вы все хотите прикончить его, недомерки? Бросили меня все, а сами завидуете тому, кто пожалел - ну уж нет, помыкать собой, как мама, я никому не позволю, - её лицо на секунду стало суровым, потом приобрело нарочито спокойное выражение, с оттенком радушия. - Всё-таки настоящие мужчины - самая лучшая на свете корпорация, и нам следовало бы их ценить, а не швыряться ими ради блестящих пустышек. И то хорошо, что отец оказался не выдуманным персонажем, но отцом он мне так и не стал, так что я так и не нашла пока, что искала. Или нашла что-то ещё, нужное? Проверим...
   Она уже без всякого волнения набрала другой номер. Рычащим инферно отозвалась страшная песня о встрече войны и любви неизвестно где и о страданиях героя, видевшего это. Катерозе слушала спокойно, удивляясь, отчего она больше не желает заходиться в тоске от мелодии, страшными когтями рвущей слушателя, и ужасных слов.
- Это уже становится невесело, - будничным тоном пробормотала она себе под нос, - а ты-то отчего молчишь, неужто что мрачное смогло-то таки произойти?
   "И как хотелось в небо мне упасть, - неспешно цедил голос раненого, причём вполне возможно, что смертельно. - И любовь всё поняла. И тихонько умерла". На леденящем кровь проигрыше наконец раздался щелчок, и удивительно ровный и спокойный голос проговорил вежливо и тепло:
- Катерозе, как я рад, вот здорово. Чем могу быть тебе полезен?
- Йозеф, приветствую, у тебя всё нормально? - обрадованно ответила Катерозе. - Не мешаю?
   Неизвестно где явно настолько были рады звонку, что не сочли нужным что-либо объяснять...
- Катерозе, я сделал, что ты просила, полностью. Оно тебе понадобилось уже?
- Да, Йозеф, если можно, - она не заметила, что радостно улыбается. Наверняка в ответ говорившему...
- Тогда лови, через полминутки, наверное, придёт, - невероятно тёплым и уютным тоном, словно издеваясь над только что звучавшим кошмаром, сообщили ей. - Потом отпишешься, всё ли так, как нужно. 
- Йозеф, а памятник Ройенталю там тоже есть? - деловито осведомилась Карин. - Ну, чтоб тебя зря не беспокоить потом...
   В дальней дали - она знала, что дозвонилась вовсе не на Феззан, - по всей видимости, хотели весело рассмеяться...
- Да, есть, но раньше ты именовала это памятником Джессике, что, сменить акцент потребовалось?
- Нет-нет, отправляй тогда в том виде, что мы и задумали, - теперь она заметила, что улыбается. - Просто я же на Феззане, и Джессику тут не знают, а уже на Хайнессене скажем, как следует...
- Так ты ещё на Феззане? - собеседник обрадовался ещё больше. - Это же здорово. Как там наша надежда?
- Великолепен, - выдохнула она в ответ, не замечая ноток восхищения в своём голосе. - Лучше не бывает. Но ему очень тяжело, это заметно, хоть и не видно дуракам.
- Ого, судя по твоему тону, видела близко? Выбирается, значит?
- Похоже на то. Уделал Юлиана в три захода на клинках - и подарил его жизнь мне, назвав его потом безбожником. Предложил мне свадьбу у себя, сам вроде вместо отца, - она говорила сухо и спокойно, будто отчитывалась о погоде.   
- Так-та-ак, - в голосе собеседника читалось не столько удивление, сколько искреннее восхищение. - А я же всегда говорил, что корона на той голове, на которой нужно, верно, Катерозе?
   Она вздохнула с какой-то светлой, тихой грустью.
- Ах, Йозеф, и до чего прекрасна эта голова, честно говоря... Нам нельзя потерять её, ну никак нельзя!
- Не дрейфь, прорвёмся, - по-мальчишески задорно ответили ей. - Пока танцуй поярче, а думаю успеть главный проект - и сам Господь нам в помощь, не забывай! Иначе бы мы с тобой не познакомились.
- Да, конечно, - вздохнула она с чуть усталым оттенком. - Мы должны успеть. Слово и дело, стало быть?
- Слово и дело, родная! Держись, - и, выждав ещё несколько секунд, собеседник отключил связь, одновременно с Карин.
   Она проверила сигнал поступления нового послания - да, всё дошло вроде бы в целости, - и задумчиво произнесла:
- А разве кто-то говорил, что мы шутим? Хотя, конечно, выглядит как детская шутка - пусть оно так выглядит, а я устраняюсь от комментариев. Везёт же некоторым дурам с братьями, а? Эх... коли не везёт - сделаем всё сами, я работы не боюсь.

   Катерозе перемещалась по помещению с неведомой у неё ранее плавающей грацией – хотя она и ранее не выглядела резкой и угловатой, с того времени, как совсем осиротела, она стала и вовсе совсем взрослой и очаровательной женщиной.  Аттенборо кожей чувствовал не то, чтобы опасность – но резкое, страшное изменение реальности вокруг, и именно её неспешное порхание указывало ему на то, что что-то глобальное свершилось только что и покой действительно только снится.  Так ощущаешь себя на борту «Улисса», когда он находит расположение имперского флота – невольно пришло на ум нужное сравнение. Но сейчас рядом не было кучи народа – а главное, не было Яна Вэньли.  Ранее он не задумывался, что однажды всё изменится – точнее, он понимал, что многое может закончиться, но именно изменения-то пошли какого-то совсем иного рода. Хуже всего было то, что поведение Карин не должно было внушать никаких особых подозрений – внешне, разумеется. Ну, напевает то и дело куплеты из разных песен – это за ней знали все и всегда.  Прихорашивается перед вечерним моционом – она каждый день это делает тут, на Феззане.  «А мне приснилось – миром правит любовь», - кажется, это из репертуара Поплана вирши… - «Мне приснилось, миром правит мечта» - Карин сегодня, видимо, не то знает, чем себя занять, не то не знает, куда себя девать. «И над всем этим прекрасно горит звезда» - нет, всё-таки, расшивать куртку от формы живыми розами, заказанными у цветочницы отеля, это какое-то нелепое действо, но отчего-то совсем не хочется вмешиваться со своим мнением...  «Я проснулся и понял – беда», - Катерозе неспешно тянула песенку, но в этот момент она неосторожно приподняла лицо – Аттенборо увидел слишком серьёзную мину, слишком серьёзную, чтоб можно было подумать, что она попусту убивает время.  Это было лицо человека, который скоро предпримет что-то очень серьёзное – и он с ужасом наконец узнал это выражение, так смотрел её отец перед тем, как уходить на битву в открытый космос…  Ошибки быть не могло – показная рассеянность  скрывала нечто совершенно иное.  Череда мелких деталей слилась для него в некий конгломерат, который не оставлял сомнений, что они не просто не случайны, но каждая страшно важны – как всякий элемент боекомплекта скафандра… Ярко-синяя блуза и брюки в стиле формы Союза, но ведь окраска убила фасон напрочь  – отчего-то раньше она предпочитала бледные пастельные тона, откуда эта резкая любовь к сочной окраске именно сегодня вечером? Что за новый кулончик из винтажного серебра на шее, зачем он понадобился ей не раньше и не позже,  чем сразу после какого-то рокового события, которое связано с прошедшей аудиенцией у Императора? Розы на мундире, наконец- это уж вовсе какой-то безобразный нонсенс, а уж туфли – что предполагается, светский раут, что ли? Особенно ужасно всё это смотрелось на фоне недвижного в кресле Юлиана – он так и смотрел молча в одну точку, впрочем, доза выжранного в один присест виски вполне объясняет его состояние – столько за раз не пил даже Поплан после гибели Конева. Аттенборо же пить на деле не хотел, и досадовал на то, что в голове шумело, хотя он и не ощущал себя вдребезги пьяным. Он был обижен также на то, что Карин не позволила дотронуться до клинка, который она притащила на своей спине с аудиенции, и упрятала его в сейф у метрдотеля, заявив, что сама будет им распоряжаться по своему усмотрению.  «Я тебе позже дам поиграться» - ничего себе амбиции, скажем прямо…
- А знаете, на том, на этом свете ли – я не вступаю в безнадёжный бой, там выход был, вы просто не заметили, - сменила вдруг тему Карин, будто в ответ на самые ужасные подозрения Аттенборо.  Чёрт побери, с кем это она и как намерена драться? Она умчалась к зеркалу, где тщательно взбила свои пышные волосы – сейчас они и вовсе превратились в огромное роскошное облако над её плечами. Потом ничтоже сумнящеся навела столь вызывающий макияж из тёмных теней и длиннющих ресниц, и достала кроваво-красную помаду – вроде как раньше за ней этого тоже не замечалось – что было непонятно вовсе, что и думать. Почувствовав, должно быть, что за ней внимательно наблюдают и нервничают при этом, Карин совершенно непринуждённо вдруг повернулась к Аттенборо и весёлым дружеским тоном осведомилась у него:
- Ну как, права ли Фредерика, что я круче её нынче?
    Аттенборо против воли снова ужаснулся – он вспомнил, как жена Яна мгновенно собралась, когда они помчались спасать того из тюрьмы – и ведь не отнять, убийцу-то прикончила она, а вовсе не кто-то из них, неслабых бойцов… Действительно, в этом взгляде было что-то общее и с тогдашним происшествием.  Но Фредерика никогда не внушала страха – в отличие от Карин, которая, казалось,  могла повелевать стихиями, и одним взглядом рушить стены без оружия.
- Мы назвали Фредерику принцессой, - задумчиво ответил он, не особо понимая, что говорит, - но в данном случае всё верно, Карин.
- Катерозе, пожалуйста, с нынешнего дня, - безаппеляционно потребовала она. – Возможно, мне придётся самой сделать то, что не получилось у принцессы Фике, в таком случае.  У нас у всех доселе ничего не получилось, потому что мы занимались не тем делом, и моё имя должно мне помочь.
- О чём ты? – уронил Аттенборо и тут же пожалел, что сказал глупость – ещё живой Ян как-то рассказывал им о некой немке, ставшей русской императрицей, и теперь осталось просто сопоставить имена. – Причём тут Золотая Екатерина?
Катерозе рассмеялась своим прежним заливистым смехом, обезоруживающим и заразительным.
- Да так, аналогии лезут в голову – базилевс Алексей Комнин вроде тут вовсе ни причём, и шведский метеор тоже, однако ж многие черты в глаза так и бросаются. Я думаю о том, как мы будем держать Хайнессен с его дуростью – и что мы можем применить, чтоб нам не родили нового Трюнихта, а то и полдюжины его клонов.
   Аттенборо ощутил себя так, будто рухнул в горную речку холодной осенью.
- Может быть, тебе логичнее обсудить это с Юлианом, когда он придёт в себя, или уж тогда сразу с Фредерикой? – недоумённо пробормотал он. – Я просто не знаю, что и сказать на это.
   Она снова рассмеялась.
- Фредерика сейчас очень занята, а Юлиан слишком дублирует Яна, чтоб я услышала от них что-то дельное. А дельным тут будет только полный нестандарт в подходе – мне вовсе не улыбается перспектива повторения биографии бывшего Чудотворца.  Кроме того, я не из тех, кто выжидает – этак можно всю жизнь прождать и не того дождаться, - в её глазах молнии опять пустились в диковинный пляс. – Я, как ты догадался, хочу кое-что предпринять – Юлиан нынче облажался, нужно исправить этот его промах и выжать из этого всё, что можно, и даже больше. Поэтому твоя помощь будет заключаться в нескольких подсказках мне сейчас и в бдении над нашим уделанным командующим – короче, когда я вернусь, хочу, чтоб вы оба дрыхли тут, пьяные в хлам.
   Аттенборо в отчаянии замотал головой:
- Я тебе доверяю, но ты уверена, что не будет хуже? И что я должен тебе подсказать?
   Карин улыбнулась так, что он почувствовал, что дуреет. Право, хорошо, что он сидит – иначе земля бы ушла у него из-под ног быстро и надолго.
- Благодарю, кое-что уже ты сделал, и блестяще, - она решительно скрестила руки на груди очень характерным жестом ещё одного древнего персонажа по кличке «корсиканец». – Поэтому можно считать, что будет лучше – и нечего прятаться в тени Яна. А подсказать нужно… - она нажала вызывающую паузу, медленно опустив подбородок и пришпилив его взглядом насквозь, ещё немного, и загонит под пол, - скажи-ка, что тебе говорил мой отец, когда сообщил о моём существовании накануне бунта розенриттеров против правительства Лебелло?
   Молодой адмирал почувствовал себя слишком мужчиной – но восторгаться красотой Карин ему мешало уже это новое потрясение. И то хорошо, что он не онемел от такого вопроса.
- Да, собственно, ничего – просто сказал, что его уведомили о существовании дочери, - сам не понимая толком, что говорит, отвечал он. – Мы ведь тогда не выбирали, бунтовать или нет, просто нас собрались очень жёстко вязать, как доверенных лиц адмирала Яна, - он смущённо умолк, не зная, говорить ли ещё что-то.
- Ага, так и есть, знаменитая плата черепками за услугу, - задумчиво заметила Карин, чуть покачиваясь на каблуках в такт своим мыслям. – И всё же, какой же надо быть дрянью, чтоб так отплатить за честную службу, будучи людьми, просто мерзость, право, - она замолчала, покачав головой.
   Повисла странная, неведомо чем наэлектризованная тишина. Чего от неё ожидать, было неясно.
- Как же мало мы ценим тех, кто делает - будто они обязаны, а потом просто забываем, когда они погибают, - с жалящей грустью произнесла вдруг Карин. - Требуем от людей подвига - и ничего взамен, даже спасибо нет, а между тем на хлеб его не намажешь... Человеческие жизни - в обмен на красивые слова? Нет, достаточно, достаточно мы теряли наших лучших людей ради пустозвонства. Не тот твой враг, кто тебя мордой приложил - а тот, кто подножку подставил. Или жить человеком - или быть мразью, тут не выбирают, вообще-то...
   Аттенборо ощутил сильное головокружение - такое же, как при Вермиллионе, когда Ян вдруг принял решение подчиниться приказу не стрелять по флагману Императора... Только сейчас вместо отчаяния он испытывал что-то противоположное - видимо, долгожданную надежду. Карин права - он ужасно устал огорчаться и смиряться с тем, что всё расползается из рук.
- Что ты намерена делать? - с неожиданной даже для себя теплотой в голосе спросил он.
- Ты ведь хотел создать добротную нацию, помнится? - спокойно, без угрожающих жестов и сияния молний в глазах ответила она. - Ну так мы её сделаем - хорошую и уютную, не волнуйся больше. Ты женишься и наделаешь кучу весёлых детишек - Дасти, это возможно и уже скоро будет, правда, хоть ты сейчас и не можешь поверить в реальность такого.
   Аттенборо резко бросил голову назад, прикрыв глаза - ему показалось, что голова начала кружиться уже от поцелуя, настолько он не ожидал услышать то, что было сказано.
- Я об этом никому не говорил, - почти прошептал он. - Нельзя же так, резко, без предупреждения... И потом, я действительно не верю... хоть и хочу.
- А ты хоти и верь - тогда всё и получится, - тем же тоном проворковала Карин. - Вы отвыкли от этого, стоя на мостике и видя гибель вокруг - но именно неверие к гибели и ведёт. И успокойся - не всё решать тебе, как мужчине. Сейчас нужно выждать паузу, чтоб не надорваться - кое-что женщины должны сделать и сами, без вас, и это могут сделать только они, - он слишком поздно понял, что тело налилось каким-то сонным свинцом, лишив его самой возможности контролировать происходящее. - Спи, Дасти Аттенборо, тебе нечего больше опасаться, всё будет хорошо, - он ещё ощутил, что по его волосам прошлись заботливые пальцы, ласково потрепав их, и понял, что не в силах помешать тому, что действительно проваливается в крепкий сон. Да он и не хотел мешать этому...
   А потом ему стало всё безразлично - и Юлиан, который до того молча таращился в одну точку, словно живой истукан, и сейчас, похоже, тоже отключился от всего благодаря виски, и то, что Карин бесшумно порхнула прочь по каким-то своим делам...
   Катерозе прикрыла дверь, с заметным усилием сделав несколько вдохов-выдохов, как человек, только что давший себе сильную физическую нагрузку, затем неровным шагом отошла от неё несколько метров по коридору. Там она уже дисциплинированно встряхнулась, потянувшись вверх всем телом, и беззвучно усмехнувшись сквозь зубы.
- Не вынесла душа поэта, - сардонически осклабилась она, пользуясь тем, что коридор пуст. - Тяжёлый, однако. Ладно, пора форсировать Рубикон, а то кабы не было всё зря...
   Она действительно успела вовремя - имперский капитан, что был начальником подразделения, что пасло всех республиканцев, уже появился в холле и подходил к ступенькам лестницы, на перила которой Катерозе очень непринуждённо облокотилась, стоя на своём этаже. Отлично, он её не сразу заметит, и этих секунд ей вполне достаточно - ведь она-то его уже видит... Катерозе мгновенно оценила молодого мужчину, как породистого жеребца перед скачками - нормальный, неповреждённый экземпляр, без фобий и жёстких комплексов, движется спокойно и уверенно, никаких подозрений не испытывает, ничего не боится, даже не нервничает из-за того, что явно куда-то не хочет опоздать... Ни тебе кольца на пальце, ни поволоки где-то на уровне глаз - ни в кого не влюблён, стало быть, и не страдает от избытка амбиций. Отлично, что надо, сейчас нужен как раз мистер адекватность, а не кто-то, и, похоже, его нам мироздание и доставило. Только бы получилось - а то есть риск, что наткнёмся на стену и разобьёмся, настоящие мужчины - они такие, могут и не повестись на провокацию... Катерозе сделала вид, что высматривает кого-то внизу - именно сейчас офицер должен её заметить, и этот момент нужно ему подарить, изобразив, будто сама его не вижу, иначе почувствует неладное сразу.
   Получилось - выждав нужное количество его шагов наверх, она обрадованно обернулась и улыбнулась не слишком ослепительно - типа рада увидеть, и всё. Но он ещё снизу - и поневоле смотрел на ноги и талию, а сейчас зрительный контакт уместен более всего - и она взялась молча тонуть в его карих глазах, пока он проходит последние ступеньки. Дежурные приветствия, да, без отрыва, будто не хотим видеть ничего, кроме его глаз и лица, замерев и едва дыша, ну же, парень, лови волну, посмотрим, не захлебнёшься ли, не выставишь ли дамбу... Порядок, не боится, ласково улыбается, тянет паузу - конечно, решает про себя, что делать, не знает, не решил, будет выжидать, но не защищается - то, что надо, ах, как я люблю вас, мужчины, вы просто умницы... Ага, спросил, чем будет полезен, теперь можно и выходить самой, как в танго, спасибо, парень, спасибо тебе...
- Честно говоря, мне не к кому совершенно обратиться за помощью, капитан, - церемонно, с вежливым крохотным поклоном, но прикрыв глаза на пару раз - ага, тебе не нравится, что я прячу пламенный взгляд, да ты вообще сокровище, ну же, помогай мне вытанцовывать тогда, - а дело в общем, деликатное... Но, кажется, я бессовестно мешаю Вам, Вы же куда-то торопитесь? - теперь очи долу на миг, и с безумной надеждой глядим на него с низу вверх - ах, снизойди, пожалуйста...
  И уж снизойди, ради Бога, это и в твоих интересах, право, не пожалеешь сам, гарантирую. Видишь, как я разволновалась из-за того, что боюсь, что ты не сподобишься? Это чистая правда, боюсь, так избавь меня от этого страха, рыцарь - ты же сильный, да и тебе нетрудно оно совсем...
- Да сегодня небольшая гулянка в офицерском клубе по поводу старой победы, когда ещё под орлом ходили - но я думаю везде успеть, так что не стесняйтесь, сударыня, спрашивайте, - спокойно себе улыбается, однако сам не понял, что мне подарил. Тем лучше для нас всех, ах, ты будешь очень рад, когда всё получится, только согласись, пожалуйста...
   Катерозе наградила его таким взглядом, какой в бытность на Изерлоне даже Юлиану нечасто доставался...
- Понимаете, в этом и проблема - мне нужно туда попасть на встречу, а я мало того, что под присмотром, всё-таки, формально, но не знаю туда дороги, я ж не феззанка ни в чём ни разу, а у них тут всё не так, как в старой империи, между нами говоря, - почти испуганно протараторила она. - Вот я и позвонила Вам, думала, что... - будто совсем замялась, даже губы кусаем и ладони открыли в к собеседнику.
   Так, не испугался и ничего не почуял - отлично, смеётся, запрокинув голову - ещё лучше, но мы будто не понимаем ещё и очень боимся. Ах, какая у тебя озорная каштановая чёлка, оказывается, рыцарь, ну, не тяни сейчас-то паузу, сейчас тебе её нельзя...
- Экая интрижка получается, - тон у тебя тёплый, добродушный, это здорово, - но я совсем не прочь поэпатировать наших, Вы всё правильно рассчитали. Хорошо, едем, фройляйн фон Кройцер, - ага, соизволил наконец припечатать в ответ, прищурившись, молодец. - Сколько Вам нужно на сборы?
   Катерозе вмиг из робкой просительницы превратилась в боевую подругу, о которой не прочь помечтать на досуге всякий, у кого её нет...
- Интрижка получится, только если Вы мне руку подадите, а я так и пойду с Вами, - чуть надув губы, но с такими вспышками в глазах, что можно и пригреться случайно. - Да и то, если Вы помолвлены или обещались кому. А так - просто отвезёте меня, да я потом уеду на такси - интрижками и не запахнет, - смеёмся очень беззаботно, учти, рыцарь... - А собираться мне не нужно, и так сойдёт, как есть.
   Ага, у тебя вполне себе нормальное пламя в глазах, наилучшего сорта - того и добивались, вообще-то, но ты же будущий лорд в душе, как и все офицеры Императора, так что вперёд, а я никак не знаю о твоём выпаде, нет, и не подозреваю даже...
- А если - подам руку? - ого, это довольно сильное вперёд, отлично, да с каким ещё апломбом во взгляде... - Возьмётесь, сударыня? - улыбайся, улыбайся, твой же выпад...
   Она вздохнула нарочито глубоко, медленно и обрадованно - и с явным удовольствием, которое ей вовсе не нужно было изображать, полыхнула улыбкой во всё лицо:
-  От такого не отказываются, сударь - я женщина, а не сборник трескучих фраз про идеалы республики с цитатами неудачника Вэньли! - что, получил, удивлён? Теперь отступать уже некуда, быстрее, давай же...
   Капитан не спешил - так ему самому казалось - он просто оценил в этот момент все выгоды происходящего, хоть и поздно, зато мгновенно. Ему показалось, что на него сейчас глазеют многочисленные посторонние - хотя вроде бы никого поблизости не было, ощущение было стойким. Возможно, из-за этого простой дежурный жест получился уж очень величественным - но это вполне устраивало и его, и её...
- Прошу, - кратко сказал он, надевая забрало невозмутимости.
   Катерозе церемонно кивнула с грацией придворной дамы и столь же изящно положила свою руку. Они двинулись вниз по лестнице, очень довольные собой оба.
- Вас это может позабавить, фройляйн, но я свободен, - тихо процедил он сквозь зубы вполне себе великосветским тоном. - То-то шуму теперь будет, надо полагать.
- Пусть себе, - в тон ему ответила Карин. - Главное, что у нас всё под контролем.

6. Бал Катерозе.

Когда они вошли в помещение клуба, Катерозе захотелось зажмуриться не только от целого цунами внимания, тут же обрушившегося на неё, в котором легко было исчезнуть, но и от сдержанной роскоши интерьера. Да, настоящий шик не блестит, но сразу создаёт ореол - или есть драгоценность, или её в помине нет, а вместо неё прозрачная пластмасса. Вот где Союз и проиграл Империи на веки вечные - в заботе о своих детях. Империя, эта важная леди в изящном платье, не только удобно и красиво одевает своих детей, не только кормит их вкусно и уютно, но и заботится о их досуге и развлечениях. Республика же, эта грязная оборванка, рожающая детей лишь для того, чтоб иметь возможность клянчить ради них, вечно злобная, ищущая объект для ненависти, чтоб обвинить его в своих бедах, которые у неё лишь от отсутствия уважения к себе, только и умеет, что грабить своих чад с криком: "Я же тебя родила, а ты!..." Она не ценит ничего, не умеет грамотно распоряжаться ничем, она не может ничего создать, способна только на грабёж или воровство и с удовольствием убьет кого угодно из-за лишнего куска хлеба, который сама же и оставит плесневеть, позабыв ради крошек от пирожного. И судьба Яна Вэньли - лучший тому пример. Имперцы могут позволить себе роскошь никого не ненавидеть и просто наслаждаться жизнью - Союз же вечно изобретал себе поводы злобно кидаться на них только за это. Хотелось кричать этим цветущим парням всех возрастов: "Да вы не понимаете все даже нисколечко, как же вам везёт, что вы здесь! Все ваши нынешние проблемы будут казаться вам раем, попади вы в концлагерь республики". Но спокойные и уважающие себя и окружающих люди не смогут понять и оценить такие порывы, а хныкать и жаловаться унизительно.  Можно лишь стать такой же - впрочем, разве кто-то говорил, что это легко?
   Катерозе улыбнулась этой мысли - а вышло, что улыбнулась всем. Ни одной, даже самой завалящей эмоции из серии "куда лезешь, нищебродка в республиканском платье" в этой атмосфере не возникло. Потрясающе, в это никто не поверит на Хайнессене - там все свято убеждены, что имперские офицеры - это чудовища во плоти, способные только унижать и уничтожать, интересно, не зеркало ли смотрели авторы подобных мировоззрений? Здесь она просто симпатичная девушка, которую привёл один из своих, и никаких тебе ехидных обсуждений, провокационных ухмылок, язвительных замечаний и прощупывания новеньких. Герман, оказывается, наслаждается эффектом - сделав вид, что жутко поглощена сладостями, она заметила, как он пару раз перемигнулся с кем-то из своих знакомых, и вид у него был едва ли не торжествующий. Право, он то, что всегда называлось "недурён собой". Но дело не в этом, а интересен лишь вопрос, случайно ли именно он оказался на пути, когда мы спрыгнули с вершины и набираем скорость, а, леди фон Кройцер? Чёрт возьми, ни за что не стану менять фамилию. Куда смотрела мама, идиотка - променять такую оранжерею красавцев на три ночи с балбесом, который её забыл через неделю? И ради чего? - чтоб всю жизнь врать мне про великую несостоявшуюся любовь? Она обрекла меня шастать по унылым республиканским базам, и только для того, чтоб увидеть комплексующего лоботряса, скрывающего своё неумение любить жизнь под дурацкой бравадой вечного солдата удачи! Кабы он хотя бы обнял меня перед своим последним дефиле к смерти, он бы остался жив! А у этих, просто делающих своё дело, подруги не трясутся от ужаса, что будет, если он однажды не вернётся из космоса. И потому они возвращаются гораздо чаще, вот в чём секрет. Им не надо глупо юморить от тоски, зная, что на деле они никому не нужны - единственный, кто уцелел благодаря такой практике, был Поплан, да и тот спал со всеми подряд от страха погибнуть и не встретить свою - сейчас встретил и сразу прекратил быть бабником. Похоже, маме вообще не был нужен никто - для этого и врала всем, будто не брошенка, а "разлучённая войной". Боже, какой бред - ей никто не мешал найти отца при жизни хоть когда, он действительно ничего не знал, бедолага... Или уж не отца тогда, если на деле он якобы нехорош. Как жаль, я никогда не узнаю, есть ли у меня братья от других приключений отца, а брат мне необходим, как воздух. И Юлиан меня не понимает, просто смотрит с обожанием, как это скучно, если уж рассматривать так, то паж бы из Германа получился, вздумай я всерьёз. Но мне нужен брат - хотя бы ценой влюблённости в мужчину... Где я его возьму - такого, что один раз посмотрит, и всё поймёт, сказав пару слов? Может, он есть, но пока появляется из разных лиц - на секунду подскажет нужное, и пропадёт, пока не нашла? Это ведь вовсе не кровное понятие - брат, эх, какая я одинокая, что за беда...
- Вы чем-то расстроены, фройляйн? - тихо прошелестел капитан, участливо глядя на неё. - Может, вина?
- В этот раз не откажусь, - ах, как поздно я хватилась, он мог что-то заметить, или даже понять, вот незадача, - хотя мне вовсе не стоило думать тут о грустном. Здесь так здорово, что я расклеилась, хотя думать следовало только о танцах - потому что это то, чего на деле очень хочется.
- Ну так опрокинем по бокальчику и разомнёмся, раз Вам хочется, - он вполне добродушно подмигнул, и она посмотрела на него с искренней благодарностью.
   Боже, какое вино! Это просто фейерверк, это просто невозможно! И вот это - никогда не попробуют наши злыдни и не поймут, отчего те, кто это себе позволяет, спокоен и радостен. М-да, Хайнессен, ты чем дальше, тем больше выглядишь помойкой, полной пустых фантиков, в которых никогда не было конфет. А ещё столица государства, м-да... Всё, хватит, я устала, я так не могу, мне нужно размяться, как хорошо, что я намекнула ему про танцы...
   Катерозе выбрала жаркий солнечный ритм - благо, нужный трек как раз зазвучал - и аккуратно прошла несколько шоссе вокруг кавалера, намекая, на какие па ведущий может рассчитывать. Тот, разминаясь на месте, даже состроил, просмотрев  на это, обрадованно-довольную мину на секунду, а затем с воодушевлением двинулся, покачиваясь, замыкать пару. Он сделал это, намеренно широким жестом высоко подняв руку, держащую пальцы партнёрши - намёк на то, что танец будет огненным. Катерозе томным движением головы неторопливо кивнула - в паузе между ударными, перед тем, как ухнуть в пучину страстного перестука каблуков и яростных метаний вокруг очень амбициозного ведущего... А потом им было уже не до остального окружающего мира, с восторгом наблюдавшего за вспышкой пары крепких протуберанцев на взорвавшемся морем огней полупрозрачном танцполе - их выбивало из поверхности в такт стучавшим каблукам само движение танцоров. Окружающий мир весело гудел, открывая новые бутылки и чокаясь между собой за "новую дивную парочку", интересовался друг у друга, кто кого в этой паре где и как подцепил, иногда аплодировал особо сложным вывертам в танце, даже неторопливо покачивался на месте, приблизившись, чтобы лучше видеть... Катерозе и Герман были заняты только тем, чтоб выложиться максимально, показывая друг другу, кто на что способен, и закладывали виражи один круче другого. Они довольно неплохо чувствовали друг друга, оба с радостью обнаружив прекрасного напарника в любимом деле, и с удовольствием отдались приятной игре. Она каждый его осторожный выпад завершала роскошным ответом, давая понять, что он может рискнуть далее сделать и круче, он методично подчинялся этим намёкам, постепенно усложняя внешнюю картину танца. К финалу, таким образом, он отвязывался всё сильнее, и устоять перед искушением завершить дело с горделивой амбицией, граничащей с "неприличным" пакетом позиций, просто не смог - чего она и добивалась...
   Рёв и вой стоял что надо - до потолка... Катерозе глубоко и размеренно дышала в паузе после смолкшего трека, обвив руками ногу партнёра, и улыбалась томной улыбкой кошки, наевшейся свежатинки, прикрыв глаза ресницами от излишне заинтересованных взглядов со стороны, стремившихся зацепиться и обозначить своих владельцев. А то, сейчас взметнётся волна желающих пригласить её танцевать дальше, и куда важнее для каждого успеть первым установить зрительный контакт. Подождёте, мальчишки, не всё сразу и не так скоро, дабы не портить вам же удовольствие... Так, если я всё правильно понимаю, Герман уже одарил их глумливой улыбочкой собственника, сейчас он опустит взгляд на меня, можно резко открывать глаза немного шире и смотреть на него так, как будто он только что уронил меня в постель - тогда глаза ему сверху покажутся бездонными... Ага, удалось, вовремя! Всё, вальяжно берём его руку - даже грамотно её подал, вот умница! - и лихо встаём, весело смеясь, и вежливо благодарим за удовольствие. Ого, да он настолько доволен, вот так волна... Не иначе, как утёр нос кому-то из своих знакомых с её помощью крепко, да пусть между собой потом болтают, что хотят, разрешаем великодушно. Нет, право, чего это с ним? Да-да, мороженого, немедленно, вот молодец, что вспомнил...
- Страшно подумать, на что Вы способны в танго, фройляйн, - развесёлым великосветским тоном говорил тем временем имперский капитан, наверняка уже прикидывая в уме, что отвечать излишне любопытным потом...
- О, там я очень скучна, поверьте, - лучезарно улыбаясь, отвечала Катерозе, - в Союзе его вовсе танцевать никто не умеет, зажмутся в пародию на позицию в вальсе, и елозят подошвами по полу, наступая на ноги друг другу - именно так всегда и делал адмирал Ян, к слову.
- Таким образом, слухи о его неимпозатности в повседневности верны? - уже рассмеялся собеседник.
- Скорее да. Он всегда выглядел усталым и невыспавшимся, как человек, вынужденный заниматься не тем, чего он хочет.
- Герман, позволь пригласить свою даму на пару заходов, а? - помешал беседе уже кто-то из особо ретивых офицеров.
   Катерозе поспешно посигналила собеседнику глазами : "ни в коем случае!", и тут же опустила очи долу, не позволив пришельцу поймать её взгляд.
- Стартуй мимо, она не желает, - очень вежливо ответил капитан через плечо, не очень смутившись от недовольного рёва. - Фройляйн, я так понял, тот, кого Вы хотели видеть, не появился здесь? - увидев бездонный взгляд и скромный кивок, он неспешно приосанился. - Я могу его заменить? - ого, какая спокойная усмешка, а парень не так прост, как хочет казаться...
   Катерозе взгляд не отвела, даже раскрыла ресницы чуть шире, помолчав пару-тройку секунд, затем сказала очень тихо, спокойно, но густым голосом:
- Ещё не знаю, танцевали пока мало. Увидим дальше, наверное, - и она быстрым, но не резким движением расстегнула куртку. - Да и не пьяна я ещё настолько.
- Принести? - по-деловому осведомился партнёр, весело поглядев на неё.
- Пожалуй, да, - тем же тоном произнесла она. - И потанцуем спокойней, но несколько заходов.
- Согласен, сейчас, - столь же делово отозвался капитан и взял её под локоть.
   Теперь она не торопилась. Можно было преспокойно тянуть паузы, прихлёбывая из бокала, смотреть на спутника снизу вверх лучезарным взглядом, весело наблюдать, как он расстраивает остальных, не позволяя пригласить её на танец, восторженно внимать всему, что он говорит, вовремя радостно улыбаясь. При этом нужно было искренне любоваться им - а это вовсе не составляло никакого труда, на деле. Сейчас она рассмотрела ещё кое-что - похоже, что перед ней обнаружилась сильно улучшенная копия её отца - вернее, то, чем тот мог вполне стать, но не стал никогда. Слишком много общего в манере держаться и говорить, как только позволил себе полностью успокоиться. Этак всерьёз можно и себе позволить отдохнуть в его обществе спокойно, прежде чем силы понадобятся ещё на один серьёзнейший рывок...
   После третьего танца они сцепились в споре насчёт удобства и характеристик "Валькирий" и "Спартанцев". Катерозе сама не заметила, что уже долго и страстно вещает собеседнику, какого растакого дьявола она и Юлиан устроили мерзкое побоище в Изерлонском коридоре и в чём состояли основные ошибки имперских истребителей... Она вовсе не заметила, ободрённая его пылким вниманием, что даже музыка в клубе отчего-то стала звучать гораздо тише... Потом он весело хохотал, слушая её рассказ о повальном сонном царстве защитников Изерлона после последней битвы Яна Вэньли, не забыв особенно уточнить момент, когда легендарный Чудотворец вскочил и отдал честь, услышав о прибытии флагмана Императора.
- Да не в этом дело даже! - кипятилась Катерозе, хотя и не повышая голоса и не падая спиной на спинку стула, но изрядно захмелев с незнакомого вина, - А в том, что эти глумливые твари, мой отец, что был в должности начальника безопасности крепости, и друг всея штаба, начальник отдела снабжения, паскудно веселились над упавшими от изнеможения людьми! Ну, сам посуди: нет чтоб помочь, разнести друзей по койкам, так они оба стоят и хихикают, мол, давай имперцам позвоним, пусть всех перебудят! Я чего-то не поняла явно в их корявом юморе, а он у них такой постоянно, оказывается.
- Занятно, занятно, - сочувственно подмигивал Герман, - повторим ещё ча-ча-ча?
- Но уже в классическом виде, - сурово отрезала Катерозе, поднимаясь. - А то чувствую я, кто-то хочет раскрутить меня на соло, да?
- Я ничего не говорил! - в картинном замешательстве всплеснул руками собеседник, и тут же снова превратился в короля танца, вальяжно подающего руку своей королеве.
- Ещё бы ты сказал чего, конечно! - весело расхохоталась в ответ Катерозе, изящно принимая вызов.
   Вино сделало своё подлое дело - нервничать и грустить стало бессмысленно, но и наблюдать за окружающим миром становилось всё труднее, он норовил схлопнуться до единственного интересного человека рядом и перестать прощупываться дальним и ближним осязанием. Это было не очень удобно: доверять полностью ситуацию имперскому капитану было рано, хоть он и дал понять, что рискнуть можно, не опасаясь подвоха. Катерозе попыталась стеклянными глазами, как будто не видевших ничего для окружающих, осмотреться, расхаживая широкими чеками в ткани танца... Но особого успеха она не достигла - увы, зацепиться хоть на миг и толком рассмотреть лица остальных вояк в клубе уже практически не получалось, мундиры сливались в глазах в общую массу. Тело же было слишком занято нужными шоссе и шагами, чтоб можно было всерьёз почувствовать общий настрой - галдят, как толпа весёлых мальчишек, да и всё, никакой конкретики. Но к концу танца она, наконец, нашла, что хотела - кто-то явно сейчас не досягаемый для её взора, скрытый толпой остальных присутствующих, очень внимательно смотрел на их пару, задумчиво взвешивая то, что имел возможность лицезреть. Это кто-то был чересчур спокоен даже для высокого чина - и явно давно не молод, да и хладнокровием мог поделиться щедро со всеми, кто буйно веселился здесь, не смущаясь их огромным количеством... Захотелось махом прерваться, выдохнуть разом всё напряжение и рухнуть от усталости - всё, нужная цель достигнута! Но рано, ведь ещё предстоит главный выход позже... Катерозе будто случайно сорвала в танце розу с куртки и попыталась её бросить в сторону, откуда ей померещился чужой взгляд. Эге, ни черта не примерещилось - поток внимания тут же ослаб до критического значения, едва ощутимого, но не прекратился вовсе. Ну, порядок, стало быть, можно сделать паузу и приготовиться к решающему рывку.
   Не то получил от танца имперский капитан: тот, кто следует, вовремя встретился с ним взглядом, пока он вертел вокруг себя безупречную партнёршу, и выразительно кивнул, разрешая нужный сценарий... Танцор воспринял это с чувством глубочайшего удовлетворения - ему всегда нравилось успешно сочетать службу с достижением собственных желаний, а нынче был беспрецедентный для него случай, такого уровня интересы у него ещё не совпадали ни разу. Ему безумно нравилось то, что он делает, и он уже перестал задаваться вопросом, как далеко это может зайти вообще и в этот раз в частности. Он весь ушёл в наслаждение моментом, и оттого его глаза излучали совершенно искренние чувства, от которых, в свою очередь, начинала серьёзно трогаться его нынешняя подруга. Столь же серьёзно, как тихо и невыразительно потрескивает ледяная корочка на склоне, дожидаясь резкого толчка или звука, чтоб обрушить вниз снежную лавину...
   В этот раз они уселись уже не за столик, а лихо рухнули на мягкий диван, отчего-то оказавшийся пустым, хохоча, пожирая сласти и наперебой рассказывая друг другу армейские байки. Герман объяснил Катерозе, что негоже захватывать внимание клуба целиком, пока старшие офицеры устраивают четвертьчасовую забаву, а после они снова блеснут, если, конечно, милая фройляйн ничего не имеет против того, чтобы позабавиться его танцем для неё... Разумеется, милая фройляйн не против, ведь расстояние между лицами и талиями у них вполне цивильное - эх, обжиманцы в тесных коридорах помещений Союза сыграли с ней скверную шутку - она не знала, что здесь этот ньюанс вовсе не имеет значения... Кроме того, никто никогда ничего для неё изящного не делал - а забота Поплана носила совсем иной характер.
   Этот же мужчина был, оказывается, то, что все без исключения на Новых землях (Катерозе сама не заметила, что перестала называть эти территории владениями Союза) девушки разом назвали бы «Мистер Великолепие». Всё в меру, ничего лишнего, а главное - есть всё, что надо. Возможно, он умеет танцевать немногим лучше, чем остальные офицеры его ранга, возможно, так же, как все, - но какая разница, если этого не умеют так вообще изерлонские раздолбаи в мешковатой форме Союза, исключая разве Поплана же и, возможно, отца, которого не вернуть уже вообще никак? Неторопливо и скучно топтаться в закрытой позиции весь танец и неуклюже болтать о чём попало, зардевшись от смущения, что наконец-то нашёл в себе силы пригласить - ах, какое мерзкое торжество уныния, какое тошнотворное царство убожества! Поплан, меня не интересует, что у наших комплексующих сироток проблемы с общением - у этих сам Император с десяти лет вроде как на деле круглый сирота, и ничего, выглядит величавей основателя Рейха и какой угодно девичьей мечты, и это ещё при полной-то слепоте! Возможно, дело в том, что кто-то стремится быть человеком, а кто-то - лишь оправдывать свою ущербность красивой болтовнёй о равенстве и демократии. Равенство, гы-гы. Сравнили орла с пеночкой, ага. Итак, если у Вас растут крылья, это ещё не означает, что Вы урод, верно? Ну, а уж какие это крылья - это мы будем решать сами...
   К слову, сласти тут вкуснее, чем трофейные на Изерлоне - видать, те были полежавшими, а эти состряпаны не позже суток назад. Так что и здесь Союз даже рядом не валялся - неудивительно, что его уже нет. "…Вопил: "мы вместе!", всё по кайфу, мол, и на тебе - он даже сдохнуть не сумел, как полагается!" - пришли на ум слова древней земной баллады... Вот так же и мертворожденная республиканская идеология однажды развалится на части, погребая под собой всех, кто пытался её оживить, и удушит трупным зловонием кучу, в общем-то, неплохих и симпатичных даже людей! Отчего, отчего Ян Вэньли не женился на Джессике Эдвардс, а? Или снова виноват адмиральский чай, в котором плавает стакан бренди? Ну уж нет, мы не будем повторять таких ошибок, и плевать, кто что подумает, честно говоря. Конечно, пытаться стать вместо мужчины - глупость и самоубийство, но разве преступление выбирать мужчину самой? Поплан, ты сам неоднократно признавал, что твоя идея «я плюс Юлиан» отнюдь не столь удачна, как ты хотел. Но ты выбрал из имеющегося – «…слепила, из того, что было», как говорится. То-то ты сам никак не мог найти то, что искал, пока руководствовался этим девизом. Я же ищу, но явно не это, явно. И ещё. Что мне делать, Поплан, если меня выберут, а? Ну, как тебя выбрала та, на ком ты сейчас счастливо женат? И что мне делать, если то, что мне надо, сейчас фактически у меня под боком? Э-эх, я знаю, что ты мне скажешь - но ведь сделаешь-то ты сам в такой ситуации совсем иное... Итак, я не самоубийца, Поплан, я жить хочу. И плевать, право, что там Юлиан сам думает - не ты ли мне это сказал-то, ха-ха?! Вот и ответ, спасибо. Будем считать, что девичник перед свадьбой у меня своего сорта - армия моего Императора, этой подружке я отчего-то не боюсь доверять, а это уже интересно. Нюх истребителя - он не обманывает, верно, Поплан? Спасибо за помощь.
   Имперский капитан ощущал себя пьяным вовсе не от алкоголя - для него это было всё же мелочью... Он чувствовал что-то новое и совершенно невероятное - по сравнению со всем своим прежним опытом. Эта хитрая дамочка конечно была непростым орешком, но уж больно каким-то экзотическим и даже волшебным. Иногда казалось, что она вовсе не прочь уже окончательно рухнуть в его объятия вплоть до абсолютно недвусмысленных дальнейших последствий, однако её явно что-то очень хорошо от этого удерживало. Может быть, казалось, а на деле она просто не очень хорошо знает правила? Или успешно делает вид? Во всяком случае, этак недолго и втрескаться по-настоящему, а это, как известно, не очень-то весело, ну да плевать, честно говоря. Где наша не пропадала, во всяком случае, она зачем-то позволила себя уже крепко скомпрометировать - уж не отколол ли её женишок какой-нибудь номер, после чего встала необходимость его слегка уронить? Тогда это тем более уже интересно, наставить рога сыну Яна Вэньли - редкая удача. Ну, а если нет, поглаживая собственные амбиции, предположить, что эту боевую красотку интересует именно моя персона? Тогда это хоть и приятно, но сложнее - придётся играть по-честному, и кольцо на пальце будет стоить немало нервов и слёз с каждой стороны. Стоит ли такая игра свеч? Но это же не кисейная барышня из провинциальной гостиной, которая с ума сходит от застёжек на мундире, но изо всех сил делает вид, что ей меня нисколько не хочется, да, и позволяет всё, что угодно, в тот же вечер в саду на скамейке, а дочка командира розенриттеров, что сама уже некоторые значки на прикладе имеет... Может, она сама на меня охотится просто? Не похоже как-то. Кто-то из наших ей назначил встречу и не пришёл - его что, убили, раз его тут нет? Но она вроде не горюет совсем по этому поводу - значит, я иду с опережением, а тогда и взятки гладки. Ладно, рановато делать далеко идущие выводы, посмотрим, что она сделает после моего танца - там и будет подсказка.
   Нет, хватит пить уже сегодня, решила Катерозе, неуклюже подвернув правую ногу - рухнуть на руку кавалера в сценарий вовсе не было вписано, и уж тем более - заметно разволноваться внутри от его галантной заботы и ясного взгляда. Если продолжать в таком духе, то получится дурацкое приключение в каком-нибудь затерянном в пригороде отеле среди сосен и орхидей, и ничем от мамы мы так отличаться и не будем в итоге. А мы ведь хотим - ого-го! - помочь объекту своего внимания, тому, который жив. Куда, чёрт возьми, девалась привязанность к Юлиану, а? Надо будет это обдумать на досуге. А пока стоп, переходим на режим повышенного внимания к происходящему, нельзя позволить вину заплести мне ноги - ещё полночи танцевать, как ни больше. Эх, если б можно было снять эту распроклятую куртку, душно уже...
   Они вошли под руку идеальной парой, очень довольные друг другом - и перед ними расступались с милыми улыбками. Герман усадил Катерозе на стул и не торопясь отправился на свободный танцпол уже размеренным шагом танцора, по пути щёлкнув пальцами тапёру - тот немало удивился, полагая, что как раз сейчас паузу занимать будет некому, однако без колебаний грянул нужное. С седьмого такта Катерозе поняла, что сидит она совершенно напрасно, и как бы невзначай поднялась на ноги - как будто, для того, чтоб лучше видеть. Ещё через двадцать секунд она поняла, что окружающий мир, похоже, исчез полностью как минимум до конца танца Германа, потому что она ничего другого воспринимать просто не в состоянии - и помешать ей смотреть на него сейчас не смог бы даже факт её собственной внезапной смерти. Однако через полминуты она чуток овладела собой, очевидно, за счёт понимания, что это чудо - действительно для неё, и широким, неторопливым жестом сняла с себя куртку, небрежно бросила её на спинку стула, не отрывая глаз от того, что вытворял на танцполе её сегодняшний поклонник, а затем медленно потянулась, чтоб забросить руки за голову. Края сознания коснулся некий слабый гул поблизости, и Катерозе уяснила себе, что эти её жесты замечены и оценены. Однако это понимание отчего-то уже воспринималось с полным безразличием - именно в эту минуту все и вся могли провалиться в тартарары, столь мало они её интересовали. Этот экземпляр будет моим, что бы ни случилось в дальнейшем, холодно решила Катерозе, очень медленно водрузила ладони на талию и сделала несколько шагов в сторону танцпола - он должен это заметить. Так, сколько ещё десятков секунд до финала трека? два или четыре? Неважно, я ровно стою, а это главное. Ну что, Фредерика Ян, мы такого не видели никогда, и мечтать даже об этом не дерзали, верно? Интересно, как бы откомментировала произошедшее со мной мадам Казельн - уж наверняка бы шепнула мне тихонечко "не зевай, детка!". У неё всегда была очень гибкая мораль, я давно заметила это. Да к чёрту сегодня всех, право. Я что, кому-то обязана, что ли? Пусть попробуют чего мне кто-нибудь потом сказать, право, да и вообще, меня кто сейчас видит из моего прошлого, а? Кто они там все такие, честно говоря, разве их мнение может сейчас что-то означать?! Этого мужчину никто не обязывал делать то, что он делает - отчего бы не пойти ему навстречу, раз он не прочь рискнуть своей репутацией для меня... даже если это всё на деле ничего и не значит.
   Герман завершил свой волшебный полёт на коленях возле Катерозе - она сама не заметила, как подошла к самому краю. Он смотрел не в никуда, как всякий, кто танцевал только ради танца, а прямо ей в глаза, ничего не боясь, но и - а это очень важно - ничего не требуя. Но подать ему руку было необходимо - из элементарной вежливости. Возможно, чёртов подклад куртки таки наэлектризовал рукава её блузки, возможно, статического электричества уже хватало в воздухе - но искра получилась слишком заметной... Искра, конечно, никого не смутила своим появлением, но и незамеченной остаться не могла, а тут ещё и через ладонь прорвало неким электротоком, как не сказать больше, и Катерозе перестала смущаться перед любым формальным принципом. Она столь царственно, спокойно и естественно наградила кавалера поцелуем в губы, изящным, словно верно выполненное па, и аккуратным, как бокал классической формы, что это даже никого из присутствующих толком не удивило - кроме самого кавалера. Впрочем, тот прекрасно владел собой и сделал вид, что тоже воспринял это как должное - на публику, разумеется, а взгляд полностью ошалевшего от счастья мальчишки долю секунды могла видеть только его дама. Тем не менее, шум вокруг стоял изрядный, и игнорировать ехидные реплики кое-кого из окружающих было всё сложнее - он не знал, что с этим делать, и просто взял свою леди под локоть, встав с колен. Формальная логика диктовала капитану намерение немедленно исчезнуть отсюда вместе с ней, но интуиция бунтовала, громогласно указывая, что нужно дать случиться ещё какому-то событию прямо сейчас.
- Среди наших дикарей мой жест называется "алаверды", - с апломбом царицы произнесла Катерозе, - как насчёт ручного микрофона сию секунду?
   Герман стремительно, но не резко повернулся в сторону тапёра - тот тоже был заинтересованным зрителем, но прекрасно всё понял и аккуратно швырнул в ответ требуемое.
- Вот, - ловко поймав нужную вещицу, вежливо сказал кавалер и протянул её Катерозе, что едва ли не молниеносно успела накинуть на плечи куртку, уронив при этом одну из роз, нашитых едва ли не по по всем её плоскостям, но так, что республиканская символика была отчётливо видна.
   Девушка с достоинством кивнула, принимая, и внимательно воззрилась уже на тапёра:
- Подберёшь? - деловито осведомилась она у него.
- Со второй фразы обычно, - на редкость самодовольным тоном ответил тот, вальяжно пожав плечами.
   Катерозе совершенно по-приятельски кивнула своему кавалеру и величественно двинулась от него по танцполу. Капитан почувствовал смутное беспокойство и поспешил сложить руки на груди - ага, так и отец делал, когда волновался, успела про себя отметить его дама, двигаясь прочь с захолонувшим сердцем. Итак, оно наступило - то, что следует, фарватер Рубикона. Страшно-то как... Каждый шаг как по колено в зыбучем песке - а всё из-за этой чёртовой формы республиканца, будь она проклята... Ладно, я стянула на себя такую груду внимания, такой пласт энергии - этак если закачать всё это в аналог конденсатора, пяток фарад получится, интересно? Ну, заворачивайся в спираль, прорва - кое-кому ты очень сейчас понадобишься, тому, кто должен жить и видеть свет, я-то тут так, ствол в канале молнии... Возьмём-ка мотив на феззанский манер, он вполне приличный, ну, а слова - на то я и оригинальная женщина, можете смело развешивать уши, парни.
- Вот и всё - подброшена монета, вот мелькают решка и орёл, - ровным сопрано плавно потянула Катерозе, резко повернувшись к зрителям и глядя в никуда, точнее, туда, куда она хотела, но с видимым только ей пунктом назначения. - Грош цена теперь монете этой, жребию цена - бокал, укол...
   Тапёр и правда не обманул - и подмог столь хорошим веером аккордов, что можно было спокойно продолжать, слегка приглашая усилить где надо щелчком пальцев.
- Шаг из Орлеанского предместья в горло истребительной войны, - проникновенно продолжала Катерозе, чуть подняв голову, как человек, намеренный увидеть звёзды, - стоила костра корона в Реймсе, лилии не стоили цены, - она резко рванула левой рукой полу куртки, там, где красовался значок республики, и, к немалому изумлению всей аудитории, ткань лопнула как по заказу, оставив кусок со значком в ладони хозяйки.
   Только тапёр не удивился и добавил напряжения и динамики в проигрыш - а его заказчица лихим и небрежным жестом, крутанув обрывок в руке, отправила его лететь прочь невесть куда, то есть - под ноги обступившим танцпол имперским офицерам. Ну и наивные же вы, парни, оказывается, зато как крепко излучаете-то, ну, просто то, что доктор прописал!
- На броне и в капсульном кошмаре пол-Вселенной пройдено давно, - уже намного живее продолжила Катерозе, картинным движением оторвав у куртки воротник с пятиугольниками и прищёлкивая в такт по полу шпильками, - проигрались в кости черепами, где планеты - ставка в казино, - и воротник полетел так же, но уже чуть в другую сторону.
   На этот раз аудитория опомнилась от шока и активно взялась хлопать в такт, ошалело улыбаясь и покачиваясь.
- Начерно тасуется колода, крапленые карты у судьбы, - продолжала зажигать её Катерозе, добавляя в голос силы и густоты, - если где мерещится свобода - вслед за ней появятся гробы! - в недра сплошной мундирной массы, уже бесповоротно очарованной, отправился ещё один оторванный кусок куртки, тапёр услужливо грянул нижними регистрами, помогая нагнетать проигрыш между куплетами...
   Ага, пошло! Ох ты, какой мощный поток, снесёт всё и вся, ну да ничего, для того и пританцовываем, чтоб не упасть... А затем у нас и кулончик на шее, между прочим, ну же, двигай, стихия, куда следует, вот тебе нужный шлюз... Что? Нас снова разглядывает кто надо? Пусть себе, это хорошо, но мне сейчас вовсе не до него, нет, ну никак... Держи, мой драгоценный, где бы ты ни был, поддержка тебе сейчас дико нужна. Я всё равно найду себе старшего брата, сказала же.
- На клинке меж адом или раем, как канатоходец - на краю, - громко взяла мотив Катерозе, снова подняв голову, перебросив микрофон в левую руку, а правой взялась драть куртку уже быстрее, - что пою - давно не выбираю, выбираю то, что не пою, - ошмётки республиканской формы обречённо и величественно летели в толпу, воспринимавшую это уже с весёлым восторгом, как должное, и ревевшую от удовольствия.
   Так, теперь чуть больше ярости в голос - и повышаем тембр и силу, чтоб они все дёрнулись в экстазе, эти добродушные милашки, ишь, как разгрохотались...
- Вот и всё - подброшена монета, и, звеня, упала на весы, - ага, уже встрепенулись, вот умницы, нюх что надо у этих зверюг, не наши тупорылые шакалы, что ж, пора и рыкнуть по-тигриному, что ли, в такт этой породе, - можно расплатиться жизнью этой за букет с нейтральной полосы! - Катерозе на секунду застыла, воздев правую руку в салюте, а затем, удачно увидев среди множества сияющих лиц единственное, нужное ей сейчас, шагнула в его сторону...
   Ха, да тут край без ступеньки и пандуса, эк меня занесло вместе с Германом, ну, надеюсь, они его не помяли без меня... Чего это он так смотрит, с ним точно всё в порядке? Это хорошо, что он смотрит без отрыва, вот ему на руки и спланируем отсюда, а то уже пол под ногами горит, право... Э-эх, поймал! - ну, я в тебе не сомневалась, золото ты моё настоящее!...
- Ну, как? - весело осведомилась Катерозе, пока её вовсе не торопясь поставили на ноги и с явной неохотой отпустили из объятий, осторожно подавив тяжёлый вздох. - Тебе понравилось, надеюсь? - она с хозяйской деловитостью сдёрнула с рук оставшиеся клочья рукавов и сбросила под ноги, затем отправила микрофон лететь к тапёру, и ослепительно улыбнулась кавалеру. Тот молча кивнул, сокрушённо покачав головой.
- Ещё вина или танцуем? - с тихой грустью спросил он, не отводя немигающего взгляда.
   Ну что ты глядишь так, будто в тебе трансформатор сломался? Или перегрузкой в четыре жи долбануло? Э, я что-то не то задела, видать, ладно, надо срочно починить, не дрейфь, парень, прорвёмся...
- Отсюда, Герман, хотя бы на десяток минут, - заговорщицким тоном тихо процедила Катерозе, раскрыв глаза пошире.
   Он явно задумался, хотя всего-то на пару секунд, и уже начал улыбаться ей в ответ... И тут из ниоткуда возникло нечто мерзкое, едва ли не чёрное абсолютно... М-да, этого вообще-то следовало ожидать, подонки есть в любой армии...
- Герман, - глумливо прогрохотал невесть откуда взявшийся лейтенант довольно невзрачного и несимпатичного вида, - а ведь она выходит замуж за всем известного республиканского лейтенанта, разве ты забыл? - он сделал несколько очень нехороших ужимок, и добился своей цели - глаза того, к кому он обращался, из карих стали цвета открытого космоса без звёзд. - И надо тебе быть таким последним приключением? - а ухмылка у этого персонажа взбеленит кого угодно, право, и он явно это знает - интересно, он знает, видать, и то, что по ней сейчас явно желает прилететь известно чей кулак, и стало быть, именно того и добивается? Стоп, чучело, это мой вечер, и тебя сюда не звали...
   Катерозе аккуратно очутилась между собеседниками и ещё более аккуратно провела веером пальцев где-то на уровне воротника гостя - он был залихватски распахнут, на горе владельцу, который вдруг как будто без всяких видимых причин грохнулся навзничь, закатив глаза.
- Ну что за болтун, - презрительно фыркнула девушка, как ни в чём ни бывало пожимая плечами, - ещё и лезет не в своё дело, - она со усталым вздохом скользнула по лицам оторопевших присутствующих. - Республиканский лейтенант всего лишь исполняет приказ Императора - и не обсуждает его с посторонними, если что. Кому-то ещё что-то не нравится? - она с лёгким вызовом тряхнула головой, и тут ощутила, что Герман крепко взял её ладонь в свою.
- Этот момент нужно обсудить, - едва ли не вполголоса проговорил он слишком спокойным тоном, чтоб можно было думать, что он и впрямь невозмутим. - Идём, пока не опоздали.
- Да-да, конечно, - деловито ответила она, чувствуя, что становится стеклянной... 
   Стоило столь невозмутимо и величаво уходить с танцев, чтоб так рвануть прочь через вестибюль и по лестнице! На улицу они и вовсе вывалили фактически бегом, а там запрыгнули почти сразу в первое попавшееся такси. Адрес, который был назван водителю, ничего не говорил уму и памяти Катерозе, и она безуспешно пыталась разгадать по каменному лицу спутника, что именно он задумал и зачем. Тот факт, что они сидели на диване уже слишком близко, а его рука обнимала её за плечи, ей скорее нравился - она не ощущала никакой опасности ни от этого, ни от происходящего - но слишком холодноватое спокойствие мужчины начинало её слегка тревожить. Ночь уже давно опустилась на Феззан своим душным бархатом, но море городской иллюминации легко победило её своими корявыми плясками всех цветов неона. Эти дурацкие разноцветные блики и вовсе делали римский профиль Германа похожим на сумрачную скалу в горах перед непогодой, а милые аккуратные каштановые локоны превратили в налитые мраком кущи. Итак, мама, мы лихо нарушаем все правила поведения и приличия, принятые нормы и прочая, прочая, прочая.... Спрашивается, мы жалеем об этом? Нисколечко. Надо бы хотя бы убрать эту руку с плеча - а ни за что! И закиньте к чёрту все страшилки о близости мужчин - если вам попадались только уродливые ущербы, то ничем не могу помочь. Здесь покуда всё в порядке, более чем - только, кажется, я слишком удивила кавалера, к чему он был просто не готов. Воспитание, чёрт возьми, настоящее, а не ханжеское, не существующее на деле ни разу, как у нас в Союзе! Это ж имперец, они ж врагу за доблесть могут осталютовать, не то, что наши - попляшем от радости всю ночь, узнав, что Император болен...
   Кабы Юлиан видел надругательство над мундиром Союза, у него бы точно сердечный приступ случился. А вот кого не жаль, право... И даже думать не хочу, почему! Иначе придём к слишком жёстким выводам... Нет, право, как же хорошо-то без куртки, а? Знала бы - утопила бы давно в реке ночью, тайком. Никогда ещё так спокойно себя не чувствовала...
- Куда едем? - вежливо осведомилась девушка ничего не выражающим тоном.
- В кабак, - уставшим голосом ответил мужчина. - Ужинать.
  Она тихо улыбнулась и кивнула головой. Действительно, они оба слегка устали. Значит, уже прошедшая часть ночи была потрачена с пользой, а какой именно - будет ясно в дальнейшем. Катерозе не заметила, что её голова опустилась на плечо спутника, а глаза закрылись ещё раньше. Ровно до тех пор, пока такси не остановилось в нужном пункте назначения.


7. Миледи фон Кройцер.


   Катерозе сразу уяснила себе разницу - её оставили подождать хозяйку. Тем не менее, она с радостью кивнула церемонийстеру и сделала вид, что её интересует ваза с фруктами, даже очень. Но едва он удалился, как она вскочила, не переставая жевать, и повернулась спиной как раз к дверям, откуда могла появиться кронпринцесса. Левую руку Катерозе с самым независимым видом уставила ладонью на талию, с вызовом подбоченясь. Таким образом, дистанция составила свыше четырёх метров от двери - и очень хорошо. Наши волосы не хуже ваших, госпожа Грюнвальд, но рыжие, как у Кирхайса, да ещё с белоснежной лилией - держитесь за воздух... Надо, право, раздобыть себе гольденбаумский мундир - вот совсем была бы потеха, но пока оставим себе эти шуточки на будущее, довольно и того, что бирюзовая "ливрея" эпатирует всех в нужном ключе, вряд ли кронпринцесса давала себе труд предварительно ознакомиться, кто её гостья и как одевается. Но она же ни разу не воин, как известно, в чём и беда. Однако за гостьей могут и наблюдать, поэтому жуём вполне себе жизнерадостно, будто с голодухи прибыли изрядной - это всегда обескураживает кого угодно. Особенно на дуэли - а что у нас сегодня, как не оно, верно, ха-ха-ха? Вот и проверим, верно ли, что жалует царь, да не жалует псарь в этой связке, что-то подсказывает, право, что это более чем верно.
   Катерозе всегда замечала, что кисейных дамочек одно её присутствие выбешивает до белого каления - и научилась с этим жить очень давно. Всё ж таки плата за это досадное обстоятельство значительна - мужская половина человечества гораздо добрее и никогда не поставит подножку без всякой на то причины, ради удовольствия их ставить. А то чего и гораздо побольнее сделать - тоже ради удовольствия, это вам сплошь и рядом, сколько хотите. Ни в каком страшном сне или гипотетическом кошмаре Катерозе не могла себе представить ситуацию, когда она бросила бы брата именно тогда, когда ему максимально плохо. Тем более, младшего - хоть Йозеф и ни разу не её кровь, но... А эти могут, спокойно, оказывается. А вот если нужно помочь - ну, тут на товарок по полу рассчитывать не моги, только если её интересы в данный момент с твоими совпадают, да и то потом отомстит неслабо. Уж лучше сходить на поклон к мужской половине - позадирают нос, но сделают всё тихо и надёжно. Итак, вопрос - напрягать сестру ради скромной персоны Катерозе император был вовсе не обязан, однако сделал это, зачем? Стало быть, все подозрения верны, получается? Вот и проверим.
   Очень тихо, почти неслышно, да, но милочки в длинных пышных платьях, вы все забываете, что их шелест отлично слышно. Чего молчим, приближаясь, охренели от намёка с волосами или контратакуем? Стало быть, с порога считаем нас дикими и вульгарными, да? Считайте на здоровье - можем и подыграть, вначале-то...
   Катерозе стремительно, но не резко обернулась, плавным движением на инерции сделала что-то вроде книксена и тут же пружиной вскочила в струнку, успев даже щёлкнуть каблуками по-мужски, всё это с очень весёлой, но загадочной улыбкой. Принцесса вежливо поклонилась - на что тут смотреть, что называется, сразу оценила гостья, просто дорогое платье, вот и всё. Ну да, сходство с братом есть, но очень поверхностное, внешнее, по глазам и волосам - а волна от неё, как от обычной серой мыши из пыльной конторы в незабвенном Союзе, ага. Так мы и думали, Йозеф, это кукла, не более того - умеет правильно двигаться и загадочно сверкать глазами, может, ещё пироги стряпать умеет, ага, вроде булочек с корицей из анекдота, ха-ха. Даже до мадам Казельн ей далеко, честно скажем. Ладно. Вежливые приветствия - какие мы безжизненные, а, прямо снегурочка летом у костра.
- Да, кронпринцесса, помощь мне просто необходима, - с жаром полуденного солнца плавно пошла в атаку Катерозе, - и очень деликатного свойства, такую только Вы и можете мне оказать. Мы ведь с Вами обе пострадавшие от режима Гольденбаумов, и очень сильно.
- О чём же речь? - ага, боишься меня, даже забыла про сесть на диван, уже хорошо.
- Два пункта, - а вот здесь чуть широковатый жест ладонями в разные стороны, будто собираем в пригоршни дождь, - координаты одного нужного мне джентльмена и консультация по некоторым тезисам, то есть, ответ на вопрос. Платье я и сама могу найти, это как раз вовсе не интересно.
   Ага! Разве я что-то о твоём брате сказала, чего ж ты так дёргаешься, полутёзка? Правильно, сядем, а ты пока поуспокаивайся, если оно возможно, конечно. Ну, попробуй мне дружбу предложить, например, или спроси прямо что хочешь. Э, лучше бы спросила - я же не намерена дружить, или оно тебе ещё не понятно, ты настолько самоуверенна, что думаешь, что все перед тобой будут кланяться, памятуя, чья ты сестра? Но я же, ха-ха, типа республиканец, забыла разве? Ну, чего молчишь, я не намерена тараторить, могу и пожевать молча. И сколько угодно могу жевать, убедись.
- И кого же Вы хотите видеть, если уж это был первый пункт? - вежливо спросила наконец принцесса совсем ничего не выражающим тоном - поздно, пауза уже всё выдала...
- Видеть? Вы великолепны, принцесса, это же отличная мысль! - да, мы такие будто простодушные и горячие, бойся дальше. - Вот увидеть и надо, вызывайте его прямо сюда!
- Кого же? - ну, с голосом ты справилась, видать, многолетняя привычка, а вот глазки-то тебя выдали с потрохами... Боже, какая ж ты дрянь - всерьёз думать о нём такое... Бедный император, теперь мне всё понятно уже в этой жизни... Ну, получай тогда!
- Оберштайна, конечно! Он мне нужен позарез, а хуже нет обращаться с дежурным официозом - там же не сочтут нужным, и всё, не говоря уже о потере кучи времени, - с кипучей жаждой деятельности в голосе объяснила Катерозе. - А пока он сюда едет, мы поболтаем о других важных очень вещах.
   Аннерозе была в таком шоке, что её хватило только на отдачу дежурных распоряжений - хотя она вроде бы умело скрывала эмоции под прежним холодным спокойствием, гостья была права, её слова просто швырнули принцессу в пучину смятения.
- Может быть, Вы сообщите мне, зачем Вам именно Оберштайн? - как будто с праздным интересом произнесла она.
   Рановато играешь в поддавки - я же не друг тебе и не льстец, зачем забыла?
- О, Вам в самом деле интересно? - таким тоном, будто речь о сломанном ногте. - Не думаю, что политические интрижки Вам любопытны на самом деле. Это касается только ревностных слуг Императора, право. Кроме того, все мужчины любят, когда их немного интригуют, самую малость. Благодаря тому, что вызов поступил от Вас, Оберштайн меня запомнит лучше и моя работа будет эффективнее. Вот и всё.
   Ага, так и скажи, что ничего не поняла - это хотя бы будет честно, шарм сразу появится...
- Вы занимаетесь политикой? - бесполезно, тупость непрошибаема...
- Разумеется, ведь теми, кто ей не занимается, она занимается сама, принцесса, Вы-то это знаете по себе прекрасно, - да-да, вот такие мы бессердечные, ещё и плечами так бездушно пожимаем. - А уж представьте себе моё положение - я ведь всё-таки невестка адмирала Яна Вэньли, и моя задача - помочь Императору в вопросе с автономией Хайнессена. Никакие злыдни режима Гольденбаумов просто рядом не стояли с ненавистниками династии Лоэнграмма на Новых землях, а Ваш брат к тому же слишком добр - это не всегда хорошо, поверьте, - вот задумайся, зачем тут последние слова, если у тебя есть ещё мозг!
- Этак ещё получится, что Ваша свадьба - тоже политический ход? - великосветским тоном, но с интересом, ладно...
- Безусловно, принцесса, - придвинувшись поближе и проникновенно глядя в глаза, - на кой чёрт спать с мужчиной, если от этого не иметь никаких выгод, логично? - ну, съела разве, посмотрим, как будешь отбивать, ха-ха! Краснеет, что ли?
- Возможно, но, кажется, это ещё не всё, что Вы хотели сказать? - ого-го, да ты и впрямь настоящая придворная, хвалю, да только толку от этого, увы, никакого...
- Да, Вы правы, меня очень волнует один вопрос, - абсолютно бесстыже с громким хрустом откусываем крупный кусок. - Я очень надеюсь найти на него ответ с Вашей помощью, - тэкс, она неплохо владеет собой, на такую вежливую улыбку и кроткий взгляд особо ничего не выставишь, ладно, тогда мы потянем паузу... ещё, чуточек, теперь вперёд!
- Ваше высочество, - не торопимся, фон Кройцер, не волнуемся, хотя это самый ответственный момент, потихонечку... - А что Вы собирались делать после смерти Вашего брата? Возможно, всё же выйти замуж за какую-либо кандидатуру, а?
   Катерозе произнесла эти слова невозмутимо-вальяжно и с искренним спокойным интересом воззрилась на собеседницу, будто задала вопрос всего лишь о погоде. Принцесса приняла удар с холодным достоинством - но вспыхнув на секунду таким огнём в глазах, что сомнений не оставалось, что теперь она расценивала собеседницу, как врага. Рановато, Аннерозе, зачем же так сразу в конкретику-то... Есть же возможность парировать, чего зеваешь?
- Я совсем не думала об этом, поверьте, - какое упрямое очи долу, теперь понятно, отчего ты так раздражала двор Гольденбаума... - О таком если и думают, то после похорон, к счастью, не наступивших...- ага-ага, ври кому другому, что ты расстроилась бы из-за них.
- Позвольте, принцесса, у Вас же было целых три года, чтоб подготовиться к ним, - очень великосветски мы тоже умеем говорить, хе-хе... - Да Вы и хорошо подготовились, не Ваша же вина, что Ваш брат выжил, право. Он вообще живучий, очень, как ни странно, - ухмылочку побесстыжей, и глядим, глядим прямо и безжалостно.
   А я её недооценила – эх, Фридрих Гольденбаум, хорошо ж ты её вышколил, сластолюбивый хитрец…
- Да, мой брат уникален, Вы правы, - опять эти ваши очи долу, это уже даже побешивает…
   Что ж делать-то? Ай, пропадай всё пропадом, идём на импровиз, лишь бы Оберштайна дождаться, он же мужчина, чтоб о нём не говорили, а мужчина меня всегда спасёт, тем более незнакомый…
- Это бесспорно, принцесса, так отчего ж тогда Вы не попросите его найти себе мужа? – Вы недооценили моё простодушие, Ваше высочество, получайте свой выверт в целости назад. – Трудно найти мудрее советчика в такой ситуации, он-то свой двор знает отлично, надо полагать. Вы ж своим незамужним положением позорите не столько себя, сколько брата – или Вам действительно он так безразличен? Или даже… больше? – резко понизив голос и вкрадчиво, как змея…
   Ага, получилось! Какой румянец, а? Спасибо тебе, покойник Фридрих! Мне тебя уже где-то жаль…
- Я… не думала об этом… - не знай я, что ты такое, могла бы и поверить, что ты сейчас заплачешь, так, быстрее, не то очухаешься быстро...
- Он недоволен Вашим выбором разве? – да, я очень безжалостная, только хрен ты это вслух докажешь, у меня такой дружеский тон, а как же! – Жаль, но я бы тоже влюбилась в спасшего мне жизнь и честь мужчину. И расшвыряла бы всех соперниц, вздумай таковые появиться, - да-да, а вот так улыбаться тебе разве не по рангу? а как оно тебе хотелось, надо полагать… - И на кой чёрт Ройенталь поцапался с Оберштайном, какая незадача…
   Ага, это подсказка, милочка, ты всё правильно поняла, главное – хорошенько запомни это всё…
- Я столь популярна в Вашей стране? – вежливо осведомилась Аннерозе, полностью овладев собой. – Это для меня неожиданно…
- Разумеется, принцесса – у нас ведь вдовство суть женская беда, а не мужская, и существует упорное убеждение, что имперские дамы с жиру бесятся, - ладони на талию, локти врозь – и тон прохладный, но не ледяной, главное, не пережать уже. – В армии не служат, работают только ради забавы, родня мужа с детства подбирает – самой искать не нужно… И это ещё всё на фоне бешеной популярности ваших мужчин – как только стало возможным рассмотреть их поближе, ахаха. Вот-вот разгорится скандал с моей свекровкой – в республике новости разносятся быстро, и хвалить верного слугу Императора, что впахался за его честь в постели, будут на каждом углу, помяните моё слово. Право, Фредерику можно понять, но вряд ли она к этому масштабу готова.
- Что-что?! – ага, я знала, что тебе будет это столь интересно, что ж, посодействуй малость бедолаге Мюллеру, а то кабы твой брат не взбрыкнул вдруг сгоряча и не испортил марьяж. – Вдова Яна Вэньли и имперец? – аж ресницы задрожали от интереса, вот и славно…
- Даже ещё вкуснее, принцесса - имперский адмирал! - ага, мы и сплетничать умеем, когда хотим, а что ж, хе-хе... - Только представьте себе, что скажут люди! Впрочем, это была бы отличная комбинация, но вот не знаю, как отнесётся к этому Император, раз он так строг даже к своей сестре, - и горький вздох, впрочем, как видишь, мы ничуть не расстроились, так и передай дальше.
   Ого, как быстро пришла в себя - смеётся очень естественно, стало быть, по этому пункту у нас порядок. Уже хорошо...
- Не думаю, что это станет проблемой, если эти люди захотят вступить в брак, - это слышать ещё приятнее, право...
- Хорошо, если так, - тихо и по-деловому, пристально глядя в глаза. - Я могу обнадёжить свекровку?
   Какой уверенный кивок. Хм, или она меня дурачит, стараясь казаться солиднее, или дело выиграно было с самого начала, тогда браво адмиралу Мюллеру. Тогда встаём и церемонно кляняемся нарочито вальяжно, рассыпаясь в благодарностях.
- Вы настоящая придворная, фройляйн фон Кройцер, - ну, мы слишком простодушны будто, или столь наглые, что не замечаем холода в такой форме...
- Вы слишком добры ко мне, принцесса... - а как тебе такой взгляд, снизу? То-то же... - я всего лишь хочу помочь Вашему брату раз и навсегда покончить с республикой, - вот так, в струну теперь, с щелчком каблуками, и лицо как у робота... - У меня к ней свои счёты, а Императору тратить на неё дальше своё драгоценное здоровье не стоит. Вы же тоже так полагаете, верно?
- Возможно, Вы и правы, - ну-ну, ещё начни губы кусать, я и этого не замечу.
- Я очень рада, что мы поняли друг друга, принцесса, - вот тебе ещё поклон, и паузу решать будешь сама, я устраняюсь.
   Молчит. Ну и зря. Я могу молча стоять и улыбаться до конца Апокалипсиса, если это надо. А могу и вернуться к теме, от которой плохо всем. Ох ты, как не вовремя иной раз эти лапочки в мундирах, ну какого чёрта Оберштайн столь мобилен оказался - получается, помощь получила полутёзка, а не я. Ладно, погрязаем будто в приветствиях, главное, улучить момент - ага, получается, она так разозлена, что не отводит от меня холодного взгляда, вот и шанс не упущен...
- Принцесса, - проникновенно проговорила Катерозе, обернувшись, - подумайте всё же на досуге, какая хорошая вещь - сезон свадеб после войны. Это будет ещё одна красивая победа династии Лоэнграмма, так нельзя упускать этот шанс.
- Благодарю за ценную беседу, фройляйн, - вежливо кивнула Аннерозе на прощание.

Нельзя сказать, что Катерозе не боялась. Боялась, да ещё как - как всякий нормальный новичок, никогда не занимавшийся слаломом, но вынужденный нестись на лыжах по диким горам, чудом удерживаясь на склоне. Но у неё уже наступил момент, когда на определённой скорости страх перестаёт не только довлеть, но и ощущаться толком - слишком быстрые движения, переходящие в полностью инстинктивное поведение, захватывали всё существо без остатка. Ещё с полмесяца назад известие, что она встретится лицом к лицу с легендарным и ужасным министром обороны Рейха, так и оставшимся в роли главного советника при действующем венценосце, серым кардиналом Империи, могло повергнуть её в панический ужас. Ещё неделю назад сообщение, что ей придётся с ним общаться или сотрудничать, швырнуло бы её в холодный пот. Ещё вчера, узнай она, что он рассердится на неё, растерялась бы до невозможности спокойно говорить либо говорить вообще. А сейчас она, с трудом приноравливаясь к его широкому шагу, преспокойно следила за тем, чтоб не отстать, и равнодушно наблюдала, как молчаливое раздражение мизантропа, которого совсем некстати оторвали от важных дел, скатывается с огромных плеч незримыми покуда, но более чем ощутимыми волнами, желая похоронить под собой всё, что встретится на пути. Ну, вот она, великая и ужасная Тень Императора, во всём своём мрачном великолепии, именно так, как и рассказывали, с ледяными ненастоящими глазами - и что? Да ничего, просто чуть уставший уже, заваленный кучей неотложных дел мужчина, которому непонятно зачем навязали какую-то лишнюю обузу, с которой он ещё знать не знает, что делать. Из тех, кто предпочитает умереть по дороге, чем опоздать, и не всегда помнит, когда последний раз обедал. М-да, юбки в любом виде тут безнадёжно опоздали - действительно, скала, и воспринимать что-либо будет только через голову. Мне бы поучиться такому хладнокровию, но боюсь, оно куплено у него слишком дорогой ценой, лучше даже не приценяться. Ладно, пусть себе молчит сколько считает нужным - его право. Мне тоже стоит отдохнуть пока от этой дуэли на аудиенции, ишь, как бушует вслед бешенством полутёзка, зачем же так давать волю эмоциям-то, подумаешь, сестра своего брата... Интересно, впрочем, кто бы мог тогда поставить её на место, будучи супругом, коль скоро брат не решается отчего-то это сделать? Ах, какая же ты заторможенная, Катерозе фон Кройцер, вот же этот экземпляр, перед тобой на диване в авто - и, честно говоря, из такой конфигурации вышел бы толк, сколь бы нестандартной она не казалась. Настоящий элемент Вольта, вот что это такое - жаль, высказать такую идею вслух вряд ли возможно вообще. Так, раз я пока предоставлена самой себе, навязывать своё общество и не будем, можно спокойно себе вздохнуть и стереть с лица ладонью остатки разговора с кронцпринцессой - заодно отключиться от неё, эта база пройдена, сейчас у нас поважнее будет разговор. Пожалуй, самое важное во всей жизни наступает, и нервничать уже вовсе нет смысла - занятно, ощущение, будто событие уже случилось, хотя ещё ничего не сказано.
   А вёс-таки хорошо, что в рабочий кабинет Оберштайна мне довелось попасть, не таская на себе осточертевшую форму Союза, мысленно улыбнулась про себя Катерозе. Неосознанная до конца, но приятная мелочь, из тех едва ли не бытовых символических внешне ничего не значащих действий, на самом деле имеющих огромное значение. Вспоминать о том, как клочки куртки с республиканской символикой летели в толпу офицеров имперского космофлота, чтоб навсегда сгинуть на полу под их сапогами, было очень приятно - и дело тут вовсе не в успехе у такого количества мужчин, а в том, что ни Юлиан, ни Аттенборо за эти дни ни разу не спросили её, куда делась её форма и отчего её хозяйка больше не носит. Хотя, возможно, ещё лучше было бы сейчас быть запакованной в самопальный мундир фиолетового бархата, которые нашили себе старшие отряды лагеря юных розенриттеров, хоть с белой лилией на груди, хоть с золотым львом на воротнике... Однако с таким кустарным ребячеством недолго и смешной показаться, уж лучше нейтралитет, как будто вовсе без намёков для постороннего глаза. Катерозе еле удержалась от облегчённого вздоха, когда после этой молчаливой гонки за огромной спиной в фиолетовом плаще - не очень-то удобно поспевать за таким широким шагом на шпильках - для неё просто пошире открыли дверь, чтоб она успела шмыгнуть через порог следом. Если бы она наткнулась на более учтивое обращение, то решила бы, что дело не просто дрянь, но катастрофа. А так она прыгнула в новый пласт своей жизни, как с борта катера, чтоб резкими движениями уплыть к нужному месту берега, нисколько не сомневаясь в правильности происходящего и собственных действий.
   Но наличие ещё одного человека в помещении её слегка смутило - понятно, что этот офицер не мог быть никем иным, кроме Антона Фернера, и, стоит признать, он и в самом деле производил самое что ни на есть приятное впечатление - однако Катерозе сразу же уяснила себе, что видит его вовсе не впервые. Мало того, что этот легендарный помощник Его Тёмности сам был на вечеринке в офицерском клубе и лично наблюдал все выкрутасы Катерозе на сцене, так ещё и, судя по тем взглядам, что они перебросились с Германом, это его прямой начальник. Ох, до чего всё близко у них тут, в Рейхе... Интересно, а про наше прощание Герман тоже рассказал начальству? Или у них, как и в Союзе, нужные пуговицы от этого избавляют? Что ж, чем больше они уже знают, тем лучше для меня, точнее, для того, что мне от них надо. Фернер, Вы просто прелесть, и вот Вам сообразная моменту улыбка, аккурат такая, что ничего, кроме сдержанной ничего не выражающей приветливости, не означает, с изящным поклоном, разумеется. Только посмейте теперь не защищать меня в случае чего от Вашего начальника, я очень расстроюсь в таком случае, а Вам будет стыдно, да-да. Уловил всё, вот молодец. Впрочем, это ничего мне не даёт - в случае провала-то, но не будем поддаваться пораженческим настроениям, это глупо. Чего? Мне, кресло, да ещё не через стол, а напротив Самого?! Такая удача мне и не снилась даже...
   Эх, как хочется закинуть правую ногу на левую, но придётся обе чуть сместить вправо... Но уж чёлку-то поправить, пожалуй, ситуация позволяет? Ой, Фернер молча встаёт и уходит... Можно начинать бояться, что ли? И не подумаю, лучше просто затупить автоматически. Бррр, сегодня или никогда, мне нужно выиграть во что бы мне это не стало, мой драгоценный объект моего внимания, помоги мне тут хотя бы косвенно, это ж твоя цепная собака, так пусть не вздумает меня кусать сейчас, вон как холодно себя ведёт, тут ни в чём уверен не будешь. Катерозе бессознательным жестом тронула пальцем свой серебряный кулон на шее, заставив его чуть подпрыгнуть на груди поверх блузы. Замечено, конечно. Плевать, мне что, совсем не разрешается нервничать после такого молчаливого марша? Буду, но только так, будто не хочу показывать. Ладно, смотрим в упор теперь. Не кто кого, а просто ждём вопроса. Ну, чего молчишь, ты же тут хозяин, не я...
- Говорите, фройляйн, - этот тон ничего не выражает, наверное, потому его так и пугаются.
   Но я же не только страха от этого голоса, даже негатива не чувствую! Он, должно быть, всегда так говорит, вот и всё. Итак, паузы тут быть никак не должно, так что подстроимся под его интонацию...
- Я не хочу брать фамилию жениха. Возможно ли по законам Империи оставить мне мою девичью после заключения брака или хотя бы сделать двойную? - абсолютно спокойным голосом осведомилась Катерозе.
- Возможно, но необходимо прошение от Вашего имени заранее, - едва заметный кивок, ого, это уже даже много, с прежним-то тоном, но он уже сам взялся тянуть паузу, ладно, её быть не должно ещё...
- Тогда  к делу. Хайнессен нуждается в лидере, а точнее - в диктатуре, и не раз доказывал это Яну Вэньли, но тот был слишком упрям и ленив, чтоб пойти у него на поводу, - спокойным светским тоном взялась вещать Катерозе, чуть откинувшись в кресле назад. - После гибели Яна лидером, сплотившим население, мог стать мой отец, но он благополучно погиб, оставив, впрочем, мне свою славу и авторитет, и, в отличие от моего жениха, я могу этим распорядиться эффективно. Как Вам, возможно, известно, люди, поддерживавшие Яна, были недовольны его пассивным поведением и до сих пор ищут того, кто поднял бы его славу на щит. И Юлиан Минц их вовсе не устраивает тем же спокойным характером, а также излишней принципиальностью. Однако к войне с Рейхом либо к серьёзному противостоянию народ не готов, он просто ищет лидера, который будет вовремя вещать им, что они великая нация, имеющая грандиозное будущее, не особо думая о деталях. А детали гораздо важнее, согласно теореме Кантора, и именно их будет определять тот, кто займёт эту вакансию.
   Ага, не просто слушает, но даже склонил голову набок. Эх, я не чувствую опасности, но и только - слишком мало у меня опыта общения с подобными людьми. Вот было бы здорово, если б мои предположения об его настоящем характере подтвердились... Кивает, ура! Ну, выкладываем тогда...
- Логичнее всего определить на данное место либо кого из бывших соратников Яна, либо его вдову. Но первые либо погибли, либо сами по себе не смогут этим заниматься, а вторую я планирую красиво устранить с дороги, - Катерозе говорила ровно, нисколько не меняясь в лице, как будто её на самом деле совершенно не заботил результат её слов. - В идеале её было бы хорошо сделать женой адмирала Мюллера, в случае, если это не получится - достаточно ославить в нашей жёлтой прессе, это даже оплачивать не надо, за такую новость сами редакторы приплатят. Я знаю, как воздействовать на оставшихся соратников Яна и что делать с изерлонскими балбесами. Мой будущий муж мне тоже не проблема, как и вдова Бьюкока. Хайнессену нужен женский каблук, а не перчатка имперского офицера.
- А зачем Вам Хайнессен, фройляйн фон Кройцер? - спросил Оберштайн как будто без всякого интереса, но взглянув на собеседницу чуть внимательнее.
- А мне не нравится, что Император потерял на этой планете несколько своих блестящих слуг, да и сам не раз рискнул жизнью, - беззаботно проговорила Катерозе ничего не выражающим тоном. - Не нравится, что эта планета погубила прекрасного генерал-губернатора, которого он нам милостиво подарил. Она и Яна сгубила - видите, какие у неё гадкие наклонности, с ней по-хорошему нельзя. Если оставить ей возможность огрызаться, она одна погубит ещё немало. Короче, у меня к ней свои счёты, к этой территории, и пришло время ими заняться.
- А если она погубит и Вас, фройляйн? - чуть заметно, но ей показалось, что собеседник усмехается.
   Что ж, это его право и вполне логичный вопрос...
- А Вам-то что за печаль, если я сначала успею сделать то, что следует? - полностью безразличный ко всему тон, вот так, даже чуть пожав плечами. - Мне уже терять нечего и жалеть не о чем. Но у меня есть хорошие позиции, я ведь женщина, так что должно сработать, раньше так не делали ещё.
- Что же следует сделать, по-Вашему, фройляйн фон Кройцер? - точно усмехается, что ж, терять уже нечего...
- Вышколить как следует и уже в приличном виде отдать императору. Остальное - то есть детали и способы, можно обсудить отдельно. Или Вы дадите мне карт-бланш не глядя, а я сделаю всё сама, - а вот теперь посмотрим в упор по модели кто кого... ты чего заглох, пугаешь меня паузой, что ли? Не надо этого делать, я тоже могу кое-чьим жестом за кулон держаться, съел? А ну, вспомни, мне сейчас тоже восемьнадцать, как и ему тогда, и в Изерлонском коридоре я не тихо прохлаждалась!
- Вы хотите править Хайнессеном единолично, фройляйн? Я правильно понял Вас? - тон спокойный, уже ничего...
- Неправильно. Мне придётся это осуществлять, конечно, но это не желание, а необходимость, с которой надо мириться. Поэтому формально я не собираюсь занимать никаких должностей, - Катерозе полностью легла спиной на кресло и положила руки на подлокотники. - Поэтому мне будут нужны те ресурсы, что Вы успели заграбастать под себя, сударь. Только для более эффективной работы, потому что моих может однажды не хватить, а нужно торопиться, Император ждать не любит.
- Это что, не по модели хунты? - вежливо киваем, кажется, уже заинтересован, хорошо. - Опираясь только на коррупционные структуры? - ещё раз киваем, и поважнее. - А как же потом быть с выборами?
- Выборы можно и отрежиссировать, а можно даже игнорировать под предлогом экономии средств, - невозмутимо пожала плечами Катерозе. - Главное - новая национальная идея, - она позволила себе лучезарно улыбнуться, наконец-то. - Тридцать миллионов идиотов, желавших захватить Рейх, мертвы, из них только десять процентов - женщины. Остальные уже просто хотят себе тихо жить по-человечески. Молодёжь же, точнее, та её часть, которая является реальным будущим страны, симпатизирует вовсе не идеям этих погибших, им нравится победитель. Это управляемо, если знать, как.
- Вот оно что, - Оберштайн не спеша поднялся на ноги и приблизился вплотную. - А если Вас просто прикончат враги, поняв, кто режиссирует нужные Империи процессы? - вежливо спросил он, чуть наклонившись над собеседницей и положив ладонь левой руки на спинку кресла.
   Катерозе не пошевелилась, но сложила губы в циничную усмешку:
- Будто у Вас, сударь, недостаточно подобных врагов, понимающих, как Вы режиссируете нужные Империи процессы? Вас же это никак не останавливает, верно? И это при том, что Ваш статус яснее ясного, а мой даже Вам ещё непонятен - так чего мне бояться, будучи невесткой Яна Вэньли? Республиканцы намного глупее имперцев, иначе бы не стремились их вырезать, так что играть на этом я буду до победы.
- Вы так уверены в победе? - Оберштайн ответил на эту усмешку своей.
- Не в этом дело, просто тезис "Победа или смерть!" мне тоже симпатичен, - вежливо и холодно кивнула девушка.
- Какой интересный статус получается, - процедил министр ничего не выражающим тоном и вдруг молниеносным движением схватил ладонью кулон на шее собеседницы и повернул к себе, раскрыв.
- Аккуратно, Пауль, есть вещи, на которые можно и крепко обидеться! - рыкнула Катерозе, не шевелясь и тоном, не вызывающим сомнений, что она полностью владеет собой. - Оставь, как было!
   Оберштайн покачал головой так, будто хотел поцокать языком, но передумал, затем нарочито не спеша щёлкнул застёжкой и выпустил из пальцев украшение.
- Теперь понял, - хозяйским тоном фыркнул он в ответ. - Он что, сам их тебе дал?
- Дурацкий вопрос, право, - прошипела Катерозе, сверкнув молнией в глазах. - Он что, похож на того, кто на это способен?
- Ну... ты хуже его знаешь, логично? - ехидно процедил собеседник, выпрямляясь. - Не бойся, я не буду это отбирать у тебя.
- В таком случае ответ такой: "сама взяла", - в тон ответила девушка, по-прежнему не шевелясь. - Устраивает?
- Вполне, - невозмутимо проговорил мужчина, спокойно возвращаясь в своё кресло. - Завтра утром за тобой приедут, Катрин, приготовь то, что считаешь нужным. Сейчас у меня больше времени нет.
- Так точно, - внешне безразличным тоном уронила Катерозе, поднимаясь. - Хорошо, до завтра.
   Она не торопясь, но и не пытаясь медлить, двинулась прочь. Оберштайн не смотрел ей вслед, молча дожидаясь, когда гостья уйдёт. Будь она чуть старше, она бы догадалась, что ему нужно было просто успокоиться после увиденного. Будь он меньше на деле взволнован, он бы понял, что её валит с ног дикая усталость и единственная мысль: "Получилось!". Но им уже было на некоторое время не до окружающего мира. Внутри кулона лежало два длинных золотых волоса, которые Катерозе действительно ловко ухватила с плеча ослепшего императора - после дуэли на клинках с Юлианом Минцем они просто были очень заметны на небесно-голубой рубахе. Их больше не видел никто и никогда, кроме самой хозяйки кулона. И никто не знал, что именно они и решили раз и навсегда судьбу не только планеты Хайнессен, но и всей Галактики. Окончательно и бесповоротно.


8. Свет сквозь тучи.


- Ну как, сойдёт для сельской местности, а, Дасти?! – серебряный смех девушки звенел столь добродушно, что грозное обаяние её нынешнего наряда уже не настораживало. – Похожа я на дочку своего папы?
- Ты… больше, Карин! – восторженно прошелестел Аттенборо, застыв на месте. – Из образа дочери своего отца ты уже выросла, придётся признать. Совсем уже самостоятельная и грозная.
   Катерозе выглядела вовсе не экзотично в новом одеянии – такое ощущение, что она всегда его носила, и Аттенборо спокойно и бесхитростно подтвердил ей это, с восхищением всплеснув руками. А то, что поверх лейтенантского мундира времён Гольденбаумов вместо геральдического орла павшей династии была нашита шёлковая белая лилия, добавляло настоящего шарма. Гун-то в ножнах за спиной, подаренный Императором, тоже смотрелся на даме, как будто всегда был при ней. То же, что она, забросив плоские бутсы республиканского капрала, перешла на чёрные казачки на стильном каблуке, сделало её ещё прекраснее – вот только Юлиану созерцание всего этого великолепия было в данный момент недоступно, как недоступно созерцание чего-либо неосторожно опохмелившемуся индивиду…
- Вот и славно, пора увеличить родню за счёт новеньких! – сверкнула радостной улыбкой молодая воительница. – Мы слишком многих потеряли на этой дурацкой войне, а требуется жить, а не выживать. Дасти, а ты не хочешь ли сам жениться? – с невинным интересом юницы, ничего плохого в мыслях не имеющей, осведомилась она, понизив голос и весело подмигнув. – Горничная отеля слишком внимательно на тебя заглядывается, ох, помяни моё слово, это у неё личное.
   Аттеборо по привычке замахал руками не хуже покойного Яна, нацепив снисходительную улыбку.
- Что ты, мне нечего на деле ей предложить, это скорее всего любовь к приключениям…
- Разве приключение, даже закончившееся – не прекрасно само по себе? – спокойно усмехнулась девушка, прищурившись, как великовозрастная матрона. – Пренебрегать красотой и радостью жизни – удел глупца.
- А ты куда собралась? – насупившись для вида, постарался сменить тему адмирал.
   Девушка всё же была достаточно взрослой, чтоб не только обижаться на это, но и снисходительно кивнуть в ответ на умоляющие ноты в его взгляде.
- Гроза закончилась, хочу проветриться немного на крыше здания, а то смотреть не могу уже на внутренности зимних садов, знаешь ли.
- Понятно, - с грустью пожал плечами молодой адмирал. – Что ж, действуй, - и он со вздохом отправился открывать окно.
   Катерозе вежливо исчезла из комнаты. Аттенборо со злостью покосился на спящего под парами виски Юлиана и снова отвернулся, с наслаждением вдыхая свежий воздух после дождя. Он кончился столь внезапно, что кое-где ещё даже порывы ветра доносили резкий запах озона – уж этот аромат нюх бывалого жителя космических коммуникаций вычислял безошибочно. Ветки высоких лиственных деревьев качались столь заманчиво, что возникло желание потягать их за цветущие кончики или хотя бы взглянуть на них с высоты большей, чем три этажа комнаты отеля… Да и тучки неслись с весёлой быстротой по менявшему цвета небу слишком заманчиво для того, кто привык годами лицезреть за обзорным экраном черноту открытого космоса с немигающими россыпями холодных звёзд. Солнца не было заметно, но, судя по светлеющему небу, оно вот-вот должно было появиться перед зрителями, и, вероятно, сверху его уже можно было точно увидеть. А какого чёрта? – задумчиво взялся рассуждать Аттенборо, ведь Катерозе полностью права, надо было сразу составить ей компанию. И он решительно вышел из комнаты, притворив дверь.
   Наверное, девушка двигалась очень быстро, а может, лицезрение веток, сиявших каплями недавнего дождя, было на деле дольше, чем казалось… Догнать юную даму так и не удалось. Поначалу Аттенборо даже был готов примириться с мыслью, что Карин обманула его и на деле двинулась по совершенно иному маршруту. Эта мысль, впрочем, нисколько его не расстраивала – столь приятной оказалась прогулка по кровле, и за идею молодой адмирал был очень благодарен. Он с наслаждением дышал послегрозовым ветерком, так не похожим на дежурную душноту из коридорного кондиционера… Тучи неслись быстро и едва ли не над самой головой – казалось, можно протянуть руку и ухватить краешек фиолетово-синей пелены. То и дело попадались кадки с какими-то фикусами и пальмами – вероятно, их стащили сюда со всех уголков отеля, чтоб вымыть под струями грозового дождя, а может, они всегда тут стояли в летнее время… Крыша была плоской, явно для удобства хождения по ней, только канавки водоотводов иногда прорезали ровную поверхность. Аттенборо отчего-то через некоторое время остановился, с удовольствием любуясь небом, разукрашенным во все оттенки от голубого до чёрного, и автоматически отметил тот факт, что облачный поток слишком плотный для того, чтоб солнечные лучи пробились сквозь них, хотя то и дело пытались пробиться и подсвечивали их в разных плоскостях, заданных формой фронта. Дело шло к подзакатью, ветерок не вызывал никакого подозрения на то, что прохлада может оказаться слишком сильной и вызвать существенный дискомфорт – этак бродить тут можно до полной темноты, решил для себя молодой человек и двинулся, сам не зная, куда.
   Ещё одна какая-то коммуникационная стенка, которых тут полно, и Аттенборо остолбенел в суеверном ужасе… Затем он инстинктивно занял удобную позицию для того, чтоб наблюдать, оставаясь по возможности незамеченным – кто знает толк в уличных и интерьерных боях, тот поймет, о чём речь. Увидеть же ему пришлось следующее. На крыше была выложена восьмиконечная звезда из ночных фонариков с открытым огнём внутри – пламя горящей свечи в каждой стеклянной как будто и прозрачной подставке для живой свечи вызывало слишком величественные ассоциации, ведь вся звезда состояла из этих небольших огоньков, наставленных рядом друг к другу без всяких пауз. Звезда была ещё и широкой – чуть ли не два метра в диаметре. В центре этого великолепия стояла Катерозе, с хрустальным бокалом и открытой винной бутылкой в руках, причём горлышко зелёного стекла явно было срезано тем, что пока покоилось сейчас в ножнах на спине. То, что дама стояла не спиной, а чуть боком к наблюдателю, что мог видеть её слишком бледное лицо, заставило натуральным образом застыть на месте – уж очень сильно сведены были резкие брови и ярко пылали синим пламенем глаза. Почему синие? – возник откуда-то вопрос, они же бывают только зелёными, помнится. Или я столь невнимателен к этим карим в обычном состоянии глазам, растерянно думал ошарашенный молодой человек.
   Как назло, услышать, что говорилось над вином, медленно льющимся в бокал, не получилось – порыв ветра отнёс эти жаркие слова куда-то вовсе прочь. Но жалеть об этом было некогда – Дасти смотрел, как заворожённый, как неторопливо бокал наполняется, затем выпивается явно против ветра – длинная рыжая грива развевалась по воздушным струям едва не горизонтально, причём почти не падая. Интересно, как ей удалось встать так, что ветер дует ровно на неё? – мелькнула слабая мысль. Слабая, потому что глаза и всё существо были заняты лицезрением того, как полный теперь бокал медленно поднимается в правой руке и слишком сильно и страстно выпивается – ничего подобного Дасти в жизни не видел, и его голова кружилась так, как никогда ещё прежде. Алые сейчас не то от ветра, не то от вина, не ещё от чего, о чём страшно думать даже, губы Катерозе уменьшили окружающий мир до того пространства, которое занимала фигура девушки среди маленьких, но крепких язычков пламени. Затем столь же медленно для поражённого как громом непрошенного наблюдателя – хотя явно не очень небыстро на деле – хрустальный бокал классической формы полетел на покрытие кровли и превратился в мелкие брызги. Жест, который вызвал это падение, был слишком царственен, чтоб можно было усмотреть в этом движении нечто отрицательное или неэстетичное. Возможно, он и был не нов в этой части Вселенной, но так не вёл себя никто ранее в присутствии самого Дасти… Следующая забава была ничем не проще и не спокойнее – Катерозе вздумала подбросить над собой уже бутылку, и успеть разрубить её выхваченным из ножен клинком как раз так, чтоб черепки аккуратно упали позади, не потревожив свечи… Дорого бы дал молодой человек, чтоб толком расслышать, что за слова уносит в эту секунду в бескрайнюю черноту неба свежий ночной ветер, да и слышны ли они вообще толком, или адресованы неведомо куда.
   Потом пришлось ждать несколько долгих может, минут, может секунд – на хронометр смотреть в этой ситуации у Аттенборо сил не было. Он видел, как просияло небо как раз по направлению взгляда девушки – до тех пор, пока не брызнуло лезвиями солнечного света сперва вниз, к поверхности земли, затем, всё более скашивая угол, эти лучи постепенно придвинулись почти к самой крыше здания. Катерозе отсалютовала клинком и быстро вложила его в ножны, затем склонилась в кратком почтительном поклоне и снова выпрямилась, на этот раз вытянув правую руку перед собой. Дасти почувствовал себя двойственно и страшно. С одной стороны, он понимал, что его присутствие тут как минимум нежелательно и в случае, если будет обнаружено, ему несдобровать, скорее всего. С другой стороны, не было не только желания, но и сил бежать  – не то страх, не то любопытство парализовало его. Когда же пламя всех свеч разом, которое не мог поколебать ветер из-за того, что оно было защищено корпусом фонариков, качнулось в одном направлении, за спину девушки, ему стало и вовсе лихо. Но не смотреть тоже уже не получалось. Перчатки? Как же он сразу не заметил, что на даме чёрные перчатки, прикрывающие только ладонь – те, что носят любители управления скоростным транспортом в одиночестве? И это кольцо, слишком изящное для обычного бижу, слишком крупное для недорогого и обычного украшения, слишком стильно выполненное, слишком завораживающее для обычного камня – уж не топаз ли в иридии? Чёрт побери, оно же ещё и стоит наверняка целое состояние, откуда у республиканского капрала ещё в недавнем прошлом такие игрушки? Но какая серьёзная драгоценность, всё-таки, с какой претензией!
   Когда же над вытянутой рукой девушки, рядом с кольцом, стало неторопливо образовываться сначала как будто туманное облачко, затем оно приняло очертания человеческой руки, а после между лучами из небес и пламенем горящих свеч блеснула белесая пелена, превратившись в человеческий силуэт, Дасти обмер и забыл, какой нынче день и как его зовут. Но разглядывать новое не перестал, привычки космолётчика фиксировали происходящее как будто отдельно от разума и чувств. Пелена, составлявшая силуэт – мужской, вне всякого сомнения, судя по очертаниям и росту, была почти прозрачной, но реальной! Получается, внутри пылающей звезды стояли уже двое! Мужчина, которого на самом деле тут не было, но которого было видно всё лучше, одной рукой держался за ладонь девушки, а другую положил ей на талию, бережно обнимая – его белая пелена отлично видна была на чёрном мундире… Катерозе что-то быстро и настойчиво говорила этому собеседнику, слов не было слышно, но тот, похоже, прекрасно понимал всё и внимательно слушал, склонив голову – он был намного выше собеседницы. Присмотревшись внимательнее, Аттенборо отметил, что незнакомец явно в имперском мундире, и с длинной гривой светлых волос. Других заметных деталей это полупрозрачное облако в виде человека не подсказывало глазу, а вопрос, кто это, не пришёл в голову потрясённому молодому человеку. Он лишь успел непонятно каким внутренним чутьём понять, что чудо длилось не больше трёх минут, а затем пропал и странный свет с неба, и тот, кому девушка страстно говорила что-то – просто бесследно растаял в воздухе. Катерозе осталась стоять, хмуро глядя себе под ноги и уперев ладони по бокам талии, будто выжидая ещё чего-то или обдумывая. Она стояла так довольно долго – некоторые свечи взялись гаснуть, а подзакатье сменилось сочной темнотой вечерних беззвёздных сумерек.
   Стало ощутимо прохладно. Катерозе наконец очнулась от своего мистического оцепенения, и с усталым вздохом провела правой рукой по волосам, последний раз с тоской взглянув в ту сторону, откуда появлялся известный только ей собеседник – там царило холодное лиловое небо с фиолетовыми кучевыми облаками – левой рукой она достала откуда-то из пястья старинного мундира внушительного размера баул. Затем очень будничными движениями взялась собирать светильники, осторожно задувая те свечи, что не успели погаснуть. Аттенборо проворно покинул своё укрытие, неслышно приблизился и молча взялся помогать ей, усевшись рядом на корточки. Девушка взглянула на него спокойно, хоть и с некоторым удивлением, и ничего не сказала, позволив продолжить вежливым кивком головы. Против ожиданий молодого человека, она не устранялась от общения вообще, слаженно координируя с ним совместные действия, для которых то и дело приходилось по-приятельски переглядываться. Просто молчала, как пилот после тяжёлого рейда, что уже не в силах говорить что-либо и объясняется жестами.
   Аттенборо с каким-то чувством спокойствия и комфорта вдруг понял, что происходящее – хорошо и правильно, и заметил, что вдруг ощутил себя в полной безопасности – совершенно забытое напрочь состояние. Где-то внутри мозга, в той части, которой обычно никогда не лень думать – она всегда работает у профессионального лётчика, тем более – стратега с богатым опытом боёв в открытом космосе, - обозначилось объяснение этому явлению. Однажды пришлось довериться отцу этой милой красавицы – жалеть о том не пришлось ни разу. Что-то похожее на тот далёкий вечер, когда на них напали люди Лебелло, содержал в себе и нынешний – да-да, именно ту уверенность в победе за правое дело, которую излучал на весь этот рукав Галактики тогда капитан Шейнкопф. И когда наконец уборка недавно пылающей ярким пламенем звезды, распавшейся сейчас на груду погасших цветных стёкол, была завершена, и оба соратника одновременно поднялись на ноги, Аттенборо лишь вежливо кивнул, знаменуя этим молчаливый ритуал вежливости. Катерозе с сомнением взглянула ему в глаза, как будто обдумывая что-то, и Дасти поспешил пошире открыть глаза, чтоб тихое предложение дружбы не могло быть не замечено.
- Ты в самом деле не прочь пойти следом? – задумчиво произнесла наконец девушка, обдумав это.
- Конечно, я служу тебе, настоящая ты принцесса! – спокойно, но с заметной долей торжественности произнёс молодой адмирал. – Пойми, я знаю, что сказал, полностью, - и он почтительно склонил голову.
- Я очень бедовая госпожа, Дасти, - со вздохом проговорила дама, улыбаясь с тихой светлой грустью.
- Это не важно, я ж не мальчик, - холодно усмехнулся бывший республиканец, пожав плечами. – Всякой королеве нужен толковый паж, разве нет? И я не самый плохой кадр, уверяю сейчас и докажу после на деле.
   Катерозе вежливо кивнула головой в знак согласия, будто сама просила прощения за что-то, и медленно занесла правую руку за спину. Это движение было нарочито медленным, а девушка ещё и вопросительно смотрела на спутника, будто интересуясь, правильно ли то, что она делает. Дасти понимающе улыбнулся, добродушно кивнул и церемонно опустился на правое колено, склонив голову.
- Именем закона и традиции, - тихо произнесла Катерозе, быстро выхватив клинок из ножен.

   Императрица, по всей видимости, только этим грозовым августовским днём полностью осознала, что она – не кто-нибудь, а именно чудом не овдовевшая фрау Лоэнграмм… и та, которую звали столько лет фройляйн Мариендорф, навсегда стала достоянием капризной кокетки – истории. То есть, конечно, эта часть личности молодой дамы, будучи по факту неуничтожимой, никуда не делась, но уменьшилась сейчас до состояния маленькой девочки, примерно так. Столько лет, вплоть до самого последнего времени, эта неутомимая девушка на деле была всем её существом, прекрасно владела ситуацией и во всём неплохо разбиралась, во всяком случае, для текущего момента она была вполне подготовлена и компетентна. Это доказывали не только все последующие отклики реальности на её действия, в том числе – и многочисленные люди, с которыми приходилось иметь дело, но и события, которыми приходилось управлять. Не так уж много было в жизни вечной фройляйн Мариендорф событий, способных выбить её из колеи, тем более надолго – фактически, таких не было совсем, кроме ужаса фактически состоявшегося вдовства. К счастью, последнее всё же её миновало, это было настоящим чудом, к которому она не имела никакого касательства. Разве что некоторые ночные молитвы, толком не осознанные даже… Но таких было множество по всей части Феззана, что была осведомлена о том, что Император Райнхард умирает, как знать, чьи перевесили, может, просто все вместе? Но сейчас не мысли о произошедшем чуде занимали всё существо молодой дамы. Сын крепко спал, несмотря на бушевавшую за окнами грозу, и мать наследника престола Галактики предпочла заняться кое-каким давно интриговавшим её делом. Это была очень странная папка из кабинета её венценосного супруга, та, старая и страшная, насчёт которой, умирая, он распорядился: «не вскрывать сорок лет, содержимое не распространять, хранить так же, как данные о ранних Гольденбаумах». Хильдегарда совершенно по-женски придержала у себя интересующую вещь, но добраться до изучения её ранее просто не получалось. И как раз нынче все, наконец, сложилось наиболее благополучно – Эмиль доложил императрице о том, что её супруг уснул ещё при приближении грозы и остался при нём бдить за сном ещё не окрепшего выздоравливающего господина, принц тоже не мешал. И теперь молодая дама застыла в оцепенении, изучив около половины содержимого – она поняла, что время навсегда треснуло и раскололось на две половинки, до и после того, как довелось заняться этим увлекательным чтением…
   Первый лист поверх пухлой пачки был явно надписан рукой Императора ещё на Хайнессене, перед последним путешествием по космосу – хотя строчки лежали по-прежнему безукоризненно, чутьё той, что годами была секретаршей у знакомой руки, не подводило – в момент написания у автора слегка рябило в глазах от высокой температуры. «Тот, кто осмелится читать это, быстро горько об этом пожалеет, коль скоро я уже мёртв. А если ещё нет – значит, я просто убью его. Райнхард». Куда уж яснее, надменно усмехнулась про себя Императрица, и без колебаний сняла лист с остальной пухлой пачки, явно собранной из разрозненных эпистолярных залежей кабинета – тех, до которых доступ обычно преграждали тяжёлые складки белого плаща… Пожалуй, именно в этот момент она окончательно стала фрау Лоэнграмм – женщиной, позволяющей себе то, чего не позволил бы никто в Галактике себе даже в мыслях, да и сама она ещё некоторое время ранее, увидев такое предупреждение, предпочла бы быстренько упаковать всё, как было, хотя бы после долго жалела об этом поступке. Тем не менее, Рубикон был пройден, возможно, потому, что умереть, хоть и ненадолго, Императору всё же пришлось – и намерение в любом случае ознакомиться с таинственным содержимым было обусловлено не столько дамским любопытством, сколько уже прагматичным умом государственника, который всегда довлел над эмоциями у молодой женщины.
   Унылыми вечерами, когда кронпринцесса Грюнвальд переставала отвлекать на себя внимание, а муж всё чаще погружался в тяжёлое беспамятство, Хильда не раз с циничным сарказмом размышляла, какой она будет правительницей, наконец, овдовев, и не нравилась себе в этой роли совершенно. Она видела себя, суровой и спокойной настолько, что ничего в мире не могло нарушить её снисходительного сплина – и не такое видали, помнится, при молодом Императоре, а то и ещё раньше, да и ничего страшнее его смерти уже и быть не может в этой Галактике… Участь молодых республиканцев было бы страшно просто и представить – люди, из-за которых её возлюбленный и отец её ребёнка был вынужден расстаться с жизнью – ни на что хорошее им не приходилось рассчитывать, мягко говоря…В сочетании с мужским умом богатая женская фантазия – детонатор, о мощности которого даже загадывать боязно, и Хильдегарда до поры, до времени сама боялась заглядывать в эти глубины своей души. Когда-то, помнится, после судьбоносной ночи в августе, её отец обронил: «Что за дочь послал мне Господь, если для неё понадобился Император, да ещё такой?» Тогда юная дама сочла эти слова одобряющей шуткой, хотя обычно с тем выражением, что они были произнесены, отец никогда не шутил, как не наоборот… Теперь она понимала вполне, что за смысл был в них на деле заложен, и с грустью старалась не думать, когда им придётся сбыться. Когда-то она сожалела, что Оберштайн одним своим присутствием лишит её избранника всякого флёра юношеского романтизма – уже нынешним летом, замирая над тяжёлым дыханием спящего больного, она была вынуждена признать, что её после придётся сдерживать, и для этого всякий Оберштайн окажется бесполезен, даже возведённый в кубическую степень… Помнится, молодой Райнхард искренне изумился: «Как, фройляйн, Вы не осуждаете меня за Вестерленд?» - и оказался полностью сражённым очень лёгко произнесённой фразой: «Я Вас хвалю за это, мой командор»… Тогда это казалось милой светской беседой – было так весело увидеть смущённого Лоэнграмма, ага – только вот он уже понимал, похоже, что это на деле не игра. А Хильда – не думала, она неслась вперёд на всех полусложенных парусах, как кошка на охоте – не зря же Райнхард после свадьбы однажды расслабившись в её обществе, повёл весёлые речи о диких котятах и после обронил: «На одном таком красавце я женат».
   Кабы автор всего богатства, что лежало сейчас у Императрицы на коленях, не был в душе романтиком – само наличие этого фолианта, состоящего из разрозненных записей на выдернутых, откуда попало, листках, было в принципе невозможным. Понятно, что однажды всё это толстое собрание появилось лишь оттого, что понадобилось приводить дела в порядок – именно в том ужасном смысле, какой содержат эти слова, и поднакопившиеся мысли обрели наконец целостную структуру. Листки были в массе помечены датами, а то и временем написания, хотя обычно не содержали никаких заголовков и начинались зачастую сумбурным словоизлиянием, да и стройность почерка кое-где была столь нарушена, что было понятно, что автор был вовсе не спокоен, когда писал кое-где откровенно корявые строчки. Тем не менее, это не был беспорядочный набор чего попало – датировка соблюдалась неукоснительно, кое-что было переложено чистыми листками, а некоторые пачки исписанных листков были скреплены держателями. Императрица вдруг поняла, что умри Райнхард окончательно, она не смогла бы толком приступить к изучению текстов – они бы просто расплывались перед полными слёз глазами, и это в итоге продолжалось бы долгие месяцы. Сейчас это было обычным делом техники, абсолютно несложным для секретаря, даже столь уникального шефа… Пара часов – и можно будет спокойно запаковать папку так, будто она и не была никогда открыта. Хильдегарда просто не знала, что осуществить это вообще будет невозможно – а чтение даже небольшой части на деле ничего всё же страшного не содержащего контента изменит навсегда не только её саму, но и очень многое в Галактике. Тем не менее, до конца жизни она не задалась вопросом – а стоило ли приступать к чтению? Это было странно и не в её характере, но более чем естественно на деле для настоящей женщины. В хорошем смысле этого понятия, означающего некоторую добавку некоторой доли креатива к обычному системному мышлению мужчин.
   Судя по всему, первые очерки появились за полмесяца перед Амлицтером – Райнхард сильно нервничал, хотя и был уверен в действенности своей стратегии, и то и дело рассматривал различные варианты грядущих событий. Интересно, он же вроде бы полностью доверял Кирхайсу, не раз утверждал при свидетелях, что тот – вроде как то же, что и он сам, с удивлением констатировала Хильда. И тем не менее, тайных мыслей, не ведомых другу, у него хватало с избытком, получается? Куча рисунков откровенно романтического стиля с эстетичным уходом в абстрактную эротику на фоне дождливых горных пейзажей – прямо поверх расчётов эффективности имеющихся в наличии флотов и схем их возможного построения, среди язвительных замечаний вроде: «Ян, змей подколодный, интересно, съешь это или подавишься?», «нет, это невозможно объяснить таким тупицам!», «Кирхайс меня проклянёт за такие шалости, а жаль, что мощности маловаты, я бы рискнул». Наброски каких-то несостоявшихся позиций в космосе, ещё груды расчётов, очевидно, тогда очень нужных, но сверху покрытых чёткими зарисовками полуголых красоток со спины и вполоборота, в самых не оставляющих иных толкований видах… снизу подпись, видно, чуть позже: «кажется, красного вчера было больше нужного, ага». Подобные вещи молодая фрау пожелала бы пролистать, но их было прилично, и наконец Хильда сообразила, что нужно найти дату их встречи, когда она пришла договариваться о сотрудничестве. Ага, вот оно, и вовсе не мелкими буквами после очередных расчётов: «Похоже, я нашёл, что искал, сама пришла. Ну, тут метод весеннего кота бесполезен, тут по-честному надо. Странно, что она даже не шатенка и стриженая, ну, да и так вполне себе аппетитно, жаль, не до ухаживаний вовсе с этими дураками из Липштадта». Хильдегарда почувствовала, что краснеет, как школьница, не выучившая нужный билет к экзамену, и тут заметила, что запись помечена размашистым вензелем «H», который заканчивался молнией на конце – таких меток на записях на всех остальных листах  хватало… Сначала она честно просматривала весь контент листов – и не зря, чёткие и жёсткие до откровенного цинизма характеристики событиям и людям неизменно приводили её в восторг - и старалась верить в то, что совсем не волнуется от предвкушения узнать то, что помечено вожделённым вензелем.
   Сокровищ и впрямь хватало – и, блуждая в дебрях очень эмоциональных откликов на различные эпизоды, ведомые ей из отчётов и скупых рассказов очевидцев и событий, с интересом рассматривая наброски разных схем происходящего во время осады крепости, в которой укрылись мятежные аристократы, и особенно – схемы эпизода, ознаменовавшего гибель Кирхайса, с массой пометок и уточнений – Хильда увлеклась настолько, что совершенно забыла о реальности. Знакомый вензель пока обозначал немного – обычно против него стояло что-то односложное, вроде «скучаю», «снилась, жаль, что проснулся», «звонила, обрадовала», пока поперёк исчёрканного листа напротив скромного вензеля не обнаружились огромные буквы: «Может быть, она ещё полюбит меня, раз выжил я, а не Зиг? Его-то сестра совсем не любит, я ошибся». После догадка подтвердилась – во всей папке не было не единой записи, посвящённой Аннерозе. И эта деталь выглядела более чем рельефно – имя родной сестры было упомянуто лишь раз, перед свадьбой, да и то в интересном смысле: «Я недоволен, что Хильда общается с Аннерозе. Ничего хорошего из этого выйти не может». Но пока голова кружилась от хоть и романтичных, но слишком откровенных замечаний – похоже, с самоиронией у Райнхарда было, вопреки общепринятому мнению, всё в порядке – вроде «а голова-то у меня плывёт около неё вполне конкретно, хорошо, что плащом всегда можно накрыться», «конечно, приятно, что моя голова её интересует больше, чем талия, но когда ж её лапки уже окажутся на талии-то, а?!!!», «ладно, может мне корона тут поможет после, проверим». С восхищением бродя по прошлым годам старого знакомства, императрица с удовольствием вновь проживала свою молодость и всё меньше интересовалась ёмкими эссе о других людях – пачку, посвящённую Яну Вэньли при Вермиллионе, она вовсе оставила без внимания, хотя ещё начиная чтение, была уверена, что именно этот кусок будет страшно интересен. Ей вполне хватило характеристики знаменитому когда-то герою, столь волновавшему своего врага: «лакей, бесперспективен», тем более, что после неё она нашла кое-что такое, что перевернуло её, разумеется, под знакомым вензелем: «Я реально проиграл – она не только не обняла меня, но даже не взяла за руку. Хорошо, что есть ещё, чем заниматься в моём статусе и спиваться некогда».
   Хильдегарда почувствовала нехороший холод на спине и уже не интересовалась толковыми соображениями о происходящем в Союзе и ехидными замечаниями, полностью предвосхитившими дальнейшие события вплоть до высадки Яна на Изерлоне. Она лишь отметила, что на полях, а то и прямо поверх текста теперь было полно рисунков цветущих лилий, по всей видимости, белых, коль скоро никаких оттенков больше не было обозначено. Кое-где также были условные изображения сияющих звёзд и богатых друз кристаллов вроде кварца… Листок, обозначенный датой коронации, содержал единственную краткую запись: «Моя жизнь для себя закончена сегодня» - и добротный рисунок улетающего вдаль истребителя, сначала атмосферника среди облаков над горами, затем межпланетника в открытом космосе, по направлению от пылающей звезды. Дата же покушения Кюммеля содержала довольно сжатую заметку: «Понервничал – ей не особо тоже везёт с роднёй, жаль, пинать там было нечего. Вот же урод – так подставил мою милую и ещё разлучил с ней. Опять пить с Оберштайном, хе… Скука. Кого бы убить без ущерба для репутации, а?». Не успела Хильда толком переварить это, как нашла листок с датой, когда получила указание вернуться из-под ареста на службу: «Поспорил с Оберштайном – хоть какой-то стимул шевелиться. Ха, а вдруг у меня получится выиграть, вот же будет счастье-то…» и целая груда холодного оружия, которой хватило бы на взвод вооружённых до зубов террористов, но без вензеля – зато с жирной кляксой там, где он мог быть. Дальнейшее и вовсе вызывало когнитивный диссонанс – Хильда прекрасно помнила, сколь очарователен и безупречен был молодой Император на людях и тем более с ней рядом, но записи, помеченные следующими датами, были одна мрачнее и злее другой, будто пытались перещеголять сами себя в желчи, и только иногда, уходя совсем в отвлечённые темы, становились бесстрастно сухими, почти безжизненными.
   Это уже начинало пугать не на шутку, и молодая императрица поспешно отлистала новую пачку - до сообщения о гибели Яна-Чудотворца, не зная, что придётся пожалеть об этом: «Жаль, конечно, что не смог дожать наглеца, но как знать, может и к лучшему – он так боялся, что заставлю целовать мне сапоги, что было бы жаль разочаровывать в этом… Плевать, жалею лишь, что не испачкался – и это я? Зверею я в этом проклятом месте, ненавижу Изерлонский коридор, вот же помойка. Ненаглядная моя тоже тупеет не по-детски, просил же остаться со мной немного – чего жаться, какой из меня любовник с этаким жаром, смеяться некому. Обиделась за то, что начальником штаба назвал – а что, вздохи Ромео от меня ожидались? Нет, надо валить отсюда, точно провальная экспедиция, кончусь я здесь, Оберштайн будет дико зол и никому не смешно в итоге» - а дальше шли столь крепкие ругательства, что никакой жар уже не извинял столь жёстких непотребств… Обширное творение публицистического толка о мистических закономерностях в мироздании вообще заслуживало отдельного вдумчивого чтения с последующей редакцией до отдельной книги, и пришлось отложить его изучение до более подходящего момента – сейчас интересовало уже другое. Заметки под вензелем перестали быть заметками, это были уже добротные письма, полные нежности и множества упрёков – как будто автор часто раздумывал, не отправить ли их той, к кому обращался, или случайно забыть на столе так, чтоб текст был найден. Огромное количество эпистол, от которых Хильду бросало то в жар, то в холод, и уже не раз выжимало слезы, лежало вперемешку с добротными наблюдениями о происходящем, планами и уточнениями о переносе столицы, характеристиками разных мелких эпизодов… Ровно за неделю до судьбоносной ночи в августе на чистом листе она обнаружила рисунок букета роз – как раз такого, что наутро оказался у неё в доме, с единственной строчкой: «Кажется порой, что я умру раньше, чем смогу сказать, что следует. Почему я боюсь довериться – потому что знаю, что могу быть отвергнут?» И сама дата не была в пачке вовсе – зато днём позже было краткое сообщение: «Пиррова победа, стало быть. Как же так – она ведь была довольна? Значит, я проклят да так и умру от холода. Как грустно…»
   Дальше снова была фактически книга – от Урваши до гибели Ройенталя, с удивительно ясными и чёткими пояснениями происходящего и указаниями в прошлое, известное лишь великолепной четвёрке, от которой осталось в итоге только двое, с кучей добрых и терпеливых писем Ройенталю – как будто тот мог их прочесть и спастись, с отдельными похвалами остальным адмиралам… Хильда смело могла капитулировать – всё её чутьё и знание закономерностей поблекло полностью рядом с внимательным изложением событий самим Императором – как она и предполагала, он понимал намного больше, чем кто угодно из очевидцев тогдашних событий, и обошёл, похоже, самого Оберштайна в их грамотной оценке. Больше всего её поразило то, что, согласно датировке, Меклингер ещё физически не мог собрать нужные сведения о реальном положении дел на Урваши, а записи Императора уже полностью предвосхищали их содержание. Однако удержаться долго здесь она не могла – и поскорее добралась до даты в декабре, когда пришла с сообщением, что станет женой… Но была даже фраппирована, найдя там только весёлое: «Ага, я таки выиграл у Оберштайна, да ещё дуплетом, то-то он теперь расстроится, бедняга. Что ж, появился некоторый смысл жизни, я рад новости». Или дело было просто в том, что Райнхард слишком много сказал ей лично тогда, оттого бумаге уже ничего не осталось? – пришла очень дельная мысль. Да уж, сколько времени вы потратили без толку, фрау Лоэнграмм, ехидно отозвалась другая где-то внутри – и что бы вы стали делать, прочтя всё это уже вдовой?!
   От такого ужаса Хильда едва не уронила с колен сокровища, которые надлежало дорассматривать, но прочесть сегодня полностью злобные филиппики по адресу республиканцев, Хайнессена, Изерлонской засады и собственной дурости ироничного автора ей не пришлось. В сущности, ничего удивительного не произошло – императрица слишком увлеклась изучением всего богатства, чтоб сохранять интерес к окружающему миру сейчас. И она не очень удивилась, когда на плечо ей улеглась крепкая ладонь – то, кому она могла принадлежать, сомнений не вызывало, но вызывало глобальную досаду, что изучение не было закончено до того… Она медленно обернулась и подняла голову, стараясь замаскировать тяжёлый вздох – и ещё не зная, как будет оправдываться. Хотя Райнхард и постарался состроить суровую мину, весёлые искры в уголках вполне себе ясных глаз выдавали его с головой – сил сердиться по-настоящему у него не было. Или он не хотел на деле вообще сердиться сейчас.
- Ну, никакого уважения к автору, Ваше Величество, - проворчал он с напускной серьёзностью. – Там что было на первом листе указано, а? Или я похож на лжеца, по-Вашему?
- Прости меня, Райнхард, - отчего-то не поддержав игру согласно подсказке, и неожиданно горько даже для себя произнесла императрица, поникнув головой. – Я очень виновата.
- Ооо, - с дружеской деловитостью проронил муж, проворно присаживаясь на корточки, чтоб собрать бумаги снова в папку и защёлкнуть её, - так я был прав, стало быть, пожалела, что не послушалась и проявила Евино любопытство? – он участливо заглянул жене в глаза и весело поцокал языком в ответ на её понурый кивок. – Ну что, прочла достаточно, чтоб отравиться ядом познания, стало быть? Как неосторожно с твоей стороны, право. Я отыгрался за Вермиллион тогда, квиты, - и молодой император отложил подальше на стол запечатанную папку, чтоб взять руки жены в свои. – Но меня всё равно придётся поцеловать, - он медленно поднялся, увлекая даму сделать то же самое, а затем осторожно обнял её покрепче. – Надеюсь, я не стал в твоих глазах столь ужасен, что мне будет в этом отказано? – и он весело подмигнул, приближаясь.
- Райнхард, ты, правда, не сердишься? – с робкой надеждой выдохнула молодая женщина, досадуя, что непослушные слёзы всё же посмели брызнуть из уголков глаз.
- Сержусь, конечно, - с весёлым смехом ответил мужчина, прижимая её к себе всё крепче, - но в данный момент меня больше волнует, насколько ты смогла уцелеть, совершив столь опасное дело. Вот и проверим, немедленно, я очень беспокоюсь, понимаешь? – дальше он уже не говорил, а дама не могла бы ничего сказать, даже желая сделать это.


9. Красное вино.


   Что-то было явно не так - и уяснить, что именно, можно было только у себя в кабинете. Эта уверенность пришла столь мгновенно и так сильно затопила собой все остальные ощущения, что оставалось ей только подчиниться. Скорее всего, там ждёт меня некое важное известие, решил Райнхард и внешне спокойно отправился к себе. Но по пути он ничего не мог вовсе поделать с ужасающим смятением, что только росло и ширилось, превращаясь в натуральную панику перед тем, чему ещё не было названия. Однако дисциплина взяла своё - и никакой сторонний наблюдатель не смог бы заметить таких чувств, вздумай он шпионить за императором. Тот пытался сладить с этим странным шквалом, вновь и вновь вспоминая по дороге искренний восторг, охвативший его и сына, когда они соприкоснулись переносицами, и Александр ухватил отца руками за пышную гриву. Райнхард готов был поклясться на чём угодно, что между ними проскочила неощутимая молния, и они оба что-то сказали друг другу, хотя слов не слышали даже сами говорившие. Да и глаза у принца мои, это без сомнения - так смотрел я сам, помнится, в свои двенадцать, если есть смысл верить зеркалу. Но за сила снова тащит меня к делам, отрывая от самых дорогих мне существ? Не иначе, как новая опасность, грозящая им, в конечном итоге, и надо скорее узнать, что это, чтоб успеть пойти в контратаку. Был и ещё один приятный момент - так вовремя разминуться с Аннерозе, уже шестой раз - это вызывало саркастическое удовлетворение, мол, не судьба разве самой дойти до ожившего брата? Впрочем, оттого и радовало, что говорить-то в случае встречи было бы не о чем - или слушать дежурные вздохи сомнительной уже радости о выжившем младшем, или оправдываться, что не умер окончательно - просто уже издевательство завуалированное, сколько можно смотреть на меня с укоризной, мол, я обязан ей до конца жизни? Что-то чем дальше, тем меньше верится, что останься Кирхайс жив, он назвал бы её женой. Точнее, что ей это было надо. А раз мы оба не нужны или устраиваем только в качестве мёртвых - что ж, вольному - воля. Отдыхать? Право на отдых имеют только мёртвые, а император - всего лишь старший в семье под названием Империя...
   Райнхард решительно ничего не обнаружил в кабинете - никаких новых документов или намёков на новости. Паника отпустила, но появилось ощущение какой-то неотвратимой беды, которая уже захлёстывала нематериальными волнами помещение. Странное чувство - перед покушениями волна была не такая... Но что же это? Молодой император инстинктивно сделал шаг к окну в бессознательном желании увидеть солнечный свет, и с ужасом понял, что глаза медленно заволакивает тьма. Он вытянул перед собой правую руку и в отчаянии наблюдал, как тает её изображение в наступающей мгле. Итак, зрение вернулось лишь на несколько минут, чтоб заглянуть в глаза сына и жены? Какая ужасная пытка... Райнхард неосознанно согнулся едва не пополам, точь в точь как после гибели Кирхайса, после разговора с Аннерозе. Он хотел закричать от страшной боли внутри, но горло не издало ни единого звука, зато плечи затряслись, как от электрошока. Нет, этому нельзя позволять помыкать мной... Райнхард судорожно закрыл лицо руками. Надо собраться, чего бы это не стоило. Если зрение вернулось один раз, значит, это может случиться и ещё раз, так что шансы остаются. Я не имею права раскисать, я же монарх, а не простой офицер. Хотя... это не значит, что мне совсем ничего нельзя уже из офицерской жизни, верно? Ага, вот и выход, хоть на малое время, иначе я рехнусь от этого ужаса окончательно и прямо сейчас, это просто невыносимо! Райнхард в истерике рванул застёжки, освобождаясь от плаща, затем яростным движением швырнул его куда-то прочь, потом столь же резко расстегнул ворот мундира.
- Эмиль! - раздался полудикий рык в тишине кабинета, заставивший самого раненого зверя ужаснуться его интонации...
- Да, Ваше величество? - испуганно отозвался знакомый голос где-то за спиной, видимо, у входа в кабинет.
   Райнхард тяжело задышал, выпрямлясь полностью, и попытался сказать уже твёрже и спокойнее:
- Ящик красного вина сюда, и яблок с апельсинами к нему, живо! Что найдёшь, то и неси, но быстро!
   Он еле услышал вежливый ответ, так грохотало в голове от нового страдания, и стоял неподвижно, снова закрыв лицо руками, чуть пошатываясь, до тех пор, пока не услышал, что указание исполнено.
- Благодарю, теперь оставь меня одного на некоторое время, - произнёс император уже совсем спокойным голосом и сложил руки на груди, дожидаясь полного одиночества.
   Вот так, оставим ключ в замке, такая вот малая шалость, чтоб не заходили сюда, когда я... какой грустный каламбур, я ведь и не могу никого видеть, не только не хочу. Честно говоря, так и хочется сказать какую-нибудь гадость вроде чтоб вы все пропали, какое мерзкое настроение... Кто ж мне мог б сейчас помочь, кого бы я смог потерпеть рядом? Даже назвать некого, в том и загвоздка. Я никому не могу упасть на плечо и отрыдаться, слишком это тягостно будет для кого бы то ни было, нечего мучать людей, они ещё со мной наплачутся, видимо. Так тяжело ещё никогда не было, право. Или я слабак нынче стал? Впрочем, если я сам себе не вру, то, возможно, Кирхайса и Ройенталя я бы сейчас очень хотел сюда, рядом. Один бы положил мне руку на плечо и тихо пообещал, что всё ещё наладится, а другой с циничной усмешкой поведал бы мне, что бывает и хуже. Вот он я - один за всех, что ж, уже ничего не исправить и никого не вернуть...
   Райнхард подавился накатившими слезами и приник к горлышку открытой автоматическим жестом бутылки, как будто пил не старое бордо, а лимонад в солнечный полдень. Лёгкое тепло, расходившееся от потока в грудь и дальше, до талии, странным образом терялось внутри, как будто его и не было. Куда ж оно пропадает, я что, ледяная глыба разве? Очень странно, право, ну да ладно, как есть, ничего не попишешь. Вот так так, бутылка полностью пуста - так быстро, с одного раза? Хм, но даже не согрелся... Да и вообще будто не пил. К чёрту, откроем вторую тогда сразу. Кирхайс, мне всё равно тебя не хватает, но ты бы мне, наверное, не позволил такого варварства совершать, да? Мне плохо, Кирхайс, прости. Ага, ну вот хоть вкус вина немного ощущается, но и в этот раз оно пропадает, как в какой-то холод, неведомо откуда взявшийся внутри. Вот пакость, и эта опустела, как и не было вовсе... Ну, я упрямый, продолжим, чего теряться? Ройенталь, тебе, небось, это дело знакомо, да? Вот бы кто мне точно что-то толковое прояснил по этой теме. Откуда внутри берётся эта ледяная чёрная дыра, и сколько нужно бутылок, чтоб залить её полностью? Тем более, что я послабее тебя, Ройенталь, отзовись уже, мне больно ничуть не меньше, чем тебе тогда. Я бы, возможно, сплоховал, не послал доктора подальше на твоём месте - но мы бы тогда помирились, верно? Дурак ты, право. Я бы сейчас на тебя бы прислонился, и всё было бы намного лучше, ты ведь самый крепкий был из нас, ничего тебя не брало, никакая хворь. А так - что с моими глазами, что со мной вообще, а? Почему я не чувствую вовсе ничего, будто пью воду? Ах, всё у меня не слава Богу, видать, отравился горем окончательно, раз даже вино не берёт. Кто бы мне врезал сейчас по щеке, чтоб я отключился, а? Нету таких смельчаков, ясное дело. А кабы были - я бы их не позвал, конечно. Как и доктора со снотворным - ещё чего не хватало, разболтает же коллегам, чего я просил. Впрочем, достаточно ли я плох, чтоб просить такой укол, а? Нет, не стану, хоть плох уже настолько и достаточно. Лучше ещё бутылку - а там видно будет...
   Ни черта не видно, везёт сегодня на мрачные каламбуры. Может, встать и открыть-таки окно, чтоб подышать, вдруг я из-за этого не пьянею? Ладно, выпьем ещё и сделаем так. Кто же всё-таки из живых мне сейчас был бы нужен настолько, что я бы не отпихнул его прочь, в силу субординации? Я ведь ощущаю некий поток внимания на себе даже в эту минуту, как будто кто-то очень сильно желает мне хорошего, это началось недавно и усилилось как раз перед тем, как зрение проснулось. Не спорю, очень кстати это было, всё же. Да и сейчас, похоже, не пропало, просто я чувствую хуже из-за истерики. Ага, это уже что-то - меня хотят поддержать, возможно, догадываясь, что мне очень плохо. Тогда кто настолько хитёр или просто хорошо осведомлён обо мне? Э, я дурак - и верно, началось это ощущение как раз после того, как я развлёкся, уделав Юлиана Минца, ха, тут и думать нечего, это его спутница. Что ж, это вслух недоказуемо, конечно, но отчего бы забавы же ради не проверить? Когда-то Хильда своим присутствием рядом могла заменить мне потерянную сестру, пока я изо всех сил делал вид, что занят только войной. Пока я не понял, что не смогу видеть её только другом, как не маскируйся. Но сестры так и нет, есть только моя детская память и чужой человек в её образе. Я опять в темноте, ещё хуже, чем в детстве и потом на Хайнессене, без жены. Хотя бы скажите мне, что оно пройдёт, ну скажите же, умоляю, хоть кто-нибудь! Райнхард поднял голову вверх и взвыл в молчаливом крике. Катерозе фон Кройцер, если это ты, помоги мне, пожалуйста. Слышишь меня, Катерозе? Скажи мне, что я выберусь, скажи мне, что у меня получится. Ах, кабы я мог, я бы опять потянулся за звездой, но я же их тоже не могу видеть... Райнхард уронил голову на грудь, чувствуя, что с глаз хорошо хлынуло слезами, и не зная толком, душить их или позволить себе разрыдаться.
   В груди ощутимо стукнуло, и на шее под подбородком разлилось нежное тепло, но это же волна извне! Райнхард от неожиданности выронил из пальцев ещё одну опустевшую бутылку. Не может быть, но это ему не кажется, слёзы высохли мгновенно, и по волосам неощутимо, но вполне реально прошлась чья-то тёплая ладонь, явно пытаясь успокоить... Сестра, которой столько лет ему не хватало, она ведь где-то есть, значит? Сам не свой от нежданного чуда, молодой император вскочил на ноги, протянув руки в пустоту навстречу потоку тепла, который мог быть только человеческим, хоть сейчас того человека рядом и не было. Кто ты, назовись или хотя бы скажи что-нибудь, молча попросил Райнхард, едва не задыхаясь от радости. Пространство вокруг дрогнуло, как будто он снова тянется к звёздам в юности, а потом в голове он отчётливо услышал весёлый девичий голосок. "Держись, сюзерен, ты сможешь выбраться. Не горюй, мы увидимся, и скоро!" Голос показался знакомым, но такого обращения ему слышать не приходилось... Райнхард с горечью ощутил, что чудо закончилось, но тепло, попавшее внутрь где-то в груди, осталось. Увидимся, было сказано, машинально подумал он, значит, мы и вправду знакомы, но не сказано "встретимся", значит, я смогу видеть снова?!... Райнхард схватился ладонями за виски. Нет, это не могло быть фантазией - он слишком для этого прост и даже бесхитростен, офицер же... Я смогу выбраться? Значит, всё хотя бы не зря. Так, надо точно открыть окно и подышать, всё же, не отнять, мне полегчало, и очень, хоть я по-прежнему совсем не пьян. Райнхард сделал несколько шагов, но тут нога зацепилась, видимо, за брошеный на пол плащ, и он, споткнувшись, рухнул во весь рост лицом вперёд. Он поднял правую руку, чтоб отжаться на ней и подняться, но она отчего-то безвольно упала. Откуда-то с затылка в голову хлынула мощная волна крови внутри, и молодой император  понял, что его не просто резко штормит, но он не то теряет сознание, не то с невиданной скоростью проваливается в глубокий сон. Наконец-то, устало выдохнул Райнхард про себя, и успел ещё молча сказать куда-то вовне "спасибо", а потом окружающий мир во всех его проявлениях перестал существовать. Насовсем, точнее, очень надолго.

Холодно. Холодно, муторно и темно, да ещё и кто-то тормошит, мешается. Подите все к чёрту. Не надо вообще меня трогать, хочу валяться и буду. Хорошо, согласен, сделать теплее не мешает. Можно подумать, я превратился в льдинку, ага. Всё равно идите к чёрту, меня надо оставить в покое. Не хочу я ничего. Нет, не хочу, не надо ничего этого. Вообще мне ничего не надо. Плевать мне на всё. Отцепитесь уже от моей головы, кому ещё от меня чего понадобилось. Меня нет ни для кого. Ничего не знаю и знать не желаю. К чёрту, я сказал. Отстаньте уже, не то чего покрепче скажу, никому не понравится. Нету у вас сейчас никакого величества, и пусть себе спит, не мешайте. Интересно, кто это настолько наглый сыскался тут. Ааа, это ещё что за обращение со мной, я что, тряпка, что ли, чтоб меня так выжимать?! Когда очнусь, мало никому не покажется, а пока подите к чёрту по-хорошему, а? Ну будьте так любезны, это в ваших интересах, вообще-то. Вот сволочи...
   Да что ж это за несчастье-то опять, какого ещё вражеского флота в получасовой доступности мне так мешают сейчас?! Что вообще в этой Вселенной происходит, если нельзя полчаса пластом поваляться?! Сдурели вы что ли там все окончательно? Я вам сейчас вспомню, кто я такой, раз так обнаглели. Чего? К чёрту. АААА, это ещё что за шутки такие, кто сюда смог пробраться, я же дверь запер... Так, это всё не сон, что ли? Безобразие сплошное! Бррр, вода холодная, всё, уберите меня отсюда, будьте людьми уже, что вы за варвары такие... И ругаться уже хватит над ухом, не то потом всё припомню, всё...
   Тело было ватным - всё, и слушаться особо не желало. Иными словами, эффективно брыкаться не получалось, а хватка у гостя была стальной. Так, кажется, едва понятная экзекуция на некоторое время прекращена, лежу на спине, получается - на лицо дует из открытого окна, и даже тепло от солнца ощущается. Ладно, подышим чуток, слишком уж хочется - ага, а мне и не мешают, просто за плечи крепко держат, будто боясь, что я упаду. Ох, но что с головой-то? Этак и вправду упаду, если отпустят. Так, ладно, а что произошло-то, надо разобраться...
- Какого чёрта и что тут происходит, а? - довольно свирепо вслух поинтересовался Райнхард, вздыхая ещё глубже и пытаясь потянуться. - Извольте объяснить немедленно!
- Полагаю, это Вам стоит объяснить, какого чёрта Вы решили отравиться, Ваше величество! - не менее жёстко прогремел над ухом знакомый голос. - Так, чтоб знать на будущее, чего от Вас ещё ожидать придётся! - и на левую щёку прилетела увесистая оплеуха.
- Ай! - совсем по-детски вскрикнул в ответ Райнхард. - Не надо так, Оберштайн, больно же.
- Оно и хорошо, значит, оживаете понемногу, - цинично усмехнулись в ответ и безжалостно ударили по правой щеке.
   Райнхард инстинктивно дёрнулся и негромко взвыл, но это не спасло его от новой пощёчины...
- Помилосердствуйте, Оберштайн, нельзя же так жестоко! - с обидой в голосе простонал он. - И без того плохо, поверьте.
- Это что, основание для таких шалостей? - продолжил собеседник свои бессердечные жесты. - Или в чём дело?
   Райнхард попытался поднять правую руку, чтоб прикрыть ей лицо, но она безвольно рухнула, едва поднявшись на уровень груди. Впрочем, он не знал, что именно это беспомощное движение заставило гостя прекратить, и сильно испугался, поняв, что с телом что-то не в порядке, и заметно.
- Не нужно больше, прошу Вас, - тихо произнёс он убитым голосом, покачав головой. - Вы не правы, я вовсе не замышлял ничего плохого. Это недоразумение какое-то.
- Недоразумение? - с прежним жестоким апломбом усмехнулся Оберштайн. - И это говорит человек, выхлебавший зараз восемь бутылок? За кого Вы меня...
- Сколько?! - встрепенулся Райнхард в настоящем ужасе. - Не может быть... я помню, что просто не пьянел долго, вот и всё. Это точно, Оберштайн, Вы не шутите?!
- Прилетели, - ядовито процедил собеседник. - Скажете мне, что не видели, что делаете, теперь?
   Молодой император разразился таким горестным рыданием, что не знавший страха министр обороны похолодел от некого животного ужаса.
- Да я же не вижу ничего вообще, Оберштайн, уж Вы-то знаете, что это такое! - он сделал движение корпусом, как будто хотел вырваться из объятия, а затем просто затрясся от нервных спазмов во всём теле. - Так и не вижу ничего с тех пор, как ожить получилось, и Вас сейчас не вижу, и света вообще не вижу! Я сына сегодня видел несколько минут, а теперь опять ничего, ничего, ничего! Зря Вы, наверное, возились, если думаете, что я нарочно это сделал. Идите уже и в самом деле к чёрту, от Вас только ещё хуже и больнее, может быть, всё и к лучшему было, я бы просто проспался.
   Но хладнокровия у гостя всё же было побольше - он резким движением обхватил правой рукой голову молодого человека, а затем крепко прижал его за плечи к своей груди.
- А ну, тихо, иначе тебя порвёт сейчас от этой истерики, не соберёшься, - сухим и деловитым тоном негромко, но внятно произнёс он, невзирая на то, что бессвязные стоны и вскрики ещё продолжали звучать. - Я всё понял, слышишь? Вдохни поглубже и выдохни, оно отпустит, потихоньку, но отпустит, сам успокоишься, - заметив, что его слова вовсе не пропадают втуне, а даже приняты как руководство к действию, он позволил себе, не разжимая рук, чуть похлопать ладонью левой руки по плечу подопечного. - Всё нормально, раз видел сына, значит, увидишь ещё не только его, сам понял, наверное. А кабы я тебя сейчас не выполоскал, могло быть и хуже, чем в этой недовальгалле, не находишь? Оно нам не надо сейчас ну никак.
   Райнхард молча несколько раз мотнул головой, и не сделал ни единой попытки к освобождению.
- Я сейчас разревусь, как девчонка, наверное, - убитым, но спокойным уже голосом сказал он наконец, не шевелясь.
- Разрешаю, - тихо и совсем по-доброму отозвался Оберштайн. - Если полегчает, просто вымоем тебе голову после, да и всё. А вот про девчонок надо будет отдельно поговорить. Уже скоро.
- Что там случилось? - сухо спросил император. - Говори сразу, чтоб я не циклился на недомогании.
- Да ничего на деле плохого, в сущности, - спокойно отозвался министр, - но хотелось бы знать, что ты сказал этой рыжей валькирии фон Кройцер, а? У девочки действительно может получиться подать нам Хайнессен на блюдечке через пять лет.
- Я? - с немалым удивлением произнёс Райнхард. - Ничего особенного, я просто предложил ей свадьбу у нас, потому что планировал осуществить это так или иначе. Хотя... припоминаю, был один в её сторону комплимент - сказал её ухажёру, что позавидовал бы ему, не будь счастливо женат. Всё.
- Эге, - с чувством проскрипел Оберштайн, как будто намереваясь крупно поворчать. - Ты в самом деле полагаешь, что это мелочь, что ли?
- Ох, ну а что не так? - унылым тоном поинтересовался Райнхард, методично борясь с накатывавшими рыданиями.
- Всё так, - к его немалому удивлению, в голосе советника звучал едва ли не восторг, - просто этой фразой ты сделал больше, чем за всю кампанию в Изерлонском коридоре в нынешнем году.
- Ну хоть что-то хорошее за сегодня, - усмехнулся Райнхард по-прежнему унылым тоном. - А то уже традиция от тебя слышать какие-нибудь гадости, всегда так, особенно когда ты появляешься сам.
- Та-ак, уже лучше, и намного, - весело произнёс Оберштайн, - значит, пора переходить собственно к гадостям.
- Ооо, зачем я с тобой вообще сегодня заговорил, - молодой император сам не сразу понял, что вздрагивает уже от смеха, - лучше бы валялся тушкой дальше. Ну, и?
- То, что фон Кройцер была у меня, есть результат её разговора с твоей сестрой, для начала. Аннерозе вызвала меня к ней, вот как было дело.
- М-да, я бы тоже озадачился, - с тихим смешком отозвался больной. - Что там ещё было?
- Они сплетничали о вдове Яна Вэньли, планируя выдать её за одного нашего адмирала, так что дело на мази, и хорошо.
- Какой ужас, - с трудом выдавил Райнхард и затрясся от полновесного смеха. - Ты обещал, однако, гадости, где они?
- Изволь, - невозмутимо хмыкнул Оберштайн. - Теперь Аннерозе срочно хочет замуж сама. За меня, - последние слова он произнёс так, будто сообщал, что застрелится через час, не больше.
   Но он не знал, что удивляться придётся ему самому, а не собеседнику. Райнхард чуть приподнял голову, не пытаясь высвободить её из захвата, но ровно настолько, чтоб было хорошо видно, что он лучезарно улыбается.
- И это ты смеешь считать плохим известием, что ли? - сказал он с пьянящей радостью в голосе совсем тихо. - Это же победа, да ещё такая, что нам и не снилась покуда! Я же сам хотел тебя умолять взять её в жёны, просто отложил из-за слепоты всё это. Кто из нас лучше разбирается в выгодах такого дела, а? Разве не ты, что после дела Кюммеля женить меня хотел неизвестно на ком? Чего молчишь?
- Мммм, - озадаченно и нарочито беззаботно отозвался Оберштайн. - Я удивлён, скажем кратко. Итак, мне следует передать кронпринцессе, что возражений нет, верно?
- Пожалуй, да, - рассудительно произнёс Райнхард, слегка насупившись. - Но тебя-то ещё не спросили, согласен ты или нет на это дело, не заметил? С моей точки зрения это как-то неправильно, право.
- В данном случае это пустая формальность, - сухо ответил министр. - Не стоит внимания.
- Эээ, - с горечью произнёс император, - вот мы и дошли-таки до гадостей. Я не хочу такой обязаловки, Оберштайн. И дам согласие на этот брак только в том случае, если ты сам его хочешь, а не соблюдаешь мои интересы.
- Ха, может, мне ещё её руки попросить согласно протоколу? - фыркнул Оберштайн как будто с удивлением, но замаскировать восторг ему этим удалось не полностью. - Или того круче, обидеть даму отказом?
- Хорошо, убедил, - с едва заметной грустью вздохнул Райнхард. - Мне холодно, Оберштайн, и голова плывёт, не иначе, как от твоих пощёчин. И вообще тошно. Сделай уже что-нибудь для своего родственника, чтоб ему полегчало, только врачей сюда не зови, пожалуйста, - он говорил всё тише и тише, и когда смолк, Оберштайн увидел, что его подопечный провалился в крепкий сон. Спокойный, тихий, без сновидений и опасности больше не проснуться. Главный советник осторожно поднял обмякшее тело и отнёс его на диван, аккуратно уложил голову сюзерена на подушку, закутал его в плотное одеяло и уселся рядом, взяв ладонь Райнхарда в свою. Пальцы молодого императора вдруг ответили крепким пожатием и так не разомкнулись все следующие четыре часа. Но терпения Оберштайну было не занимать. Его вполне устраивало молча смотреть на усталое лицо, по которому иногда пробегала лёгкая тень улыбки. Сейчас оно было совсем не похоже на то, что он увидел, забравшись в кабинет через балкон. В том, что он сделал это вовремя, никаких сомнений быть уже не могло.


10. Единственное решение.

Белый утренний туман, белый, как настоящее молоко. Обычно они бывают в середине августа, и, пока утро залито этой пеной, похожей на безе, так весело шататься по лесу за грибами и ранней ягодой. Кирхайс, мы ведь сегодня этим займёмся, да? Нет, я ещё поваляюсь пару минут, как раз перед твоим приходом - ты так смешно распахиваешь окно, чтоб меня разбудить, что просто грех лишать тебя удовольствия думать, что я не просыпался. Опять притащимся с полными корзинами - судя по тому, с какой силой разит ночной фиалкой, урожай в траве будет нынче что надо. Да я уже и не хвораю - так что простуды можно не бояться, залезай в комнату - у меня третьего дня в комоде шоколад запрятан, угостишься. Дай руку, Кирхайс - похохочем малость, да тронемся в поход. До чего сильно пахнет белыми лилиями! Это ты их принёс, что ли?

   Райнхард безотчётно открыл глаза, приподнявшись на постели и протянув руку перед собой. Руку не было видно, а перед глазами монолитом стояла тьма. Он не стал сдерживать горестный стон и рухнул навзничь, затем уткнулся лицом в подушку и с досады укусил её. Зачем, зачем, память так глумится над ним, уже который раз подряд? Лежать было тихо и удобно, даже уютно, но ничего не изменилось, да и менялось ли что вообще, он даже не хотел думать. Не хотелось осознавать, что происходит, думать, где он и что делает, вообще ничего воспринимать не хотелось. Он понял, что валяется в постели, совершенно раздетый, разогревшийся от сна после бани, отчего-то сытый чем-то вкусным, что успел недавно съесть, наевшись при этом до отвала, и ничего не хочет. Абсолютно ничего. Натянув одеяло до горла, он даже не успел осознать толком то огромное удовлетворение, которое испытал, снова засыпая - провал в сон был слишком стремителен.

   Чёрная тишина. Чёрная тишина, это вовсе не весело, это уже страшно. Сколько можно блуждать неизвестно где, должно же хоть что-нибудь измениться? Ну хоть что-то же происходить обязано, в любом случае, почему же ничего нет вообще? Нет, так нельзя. Надо что-то сделать, рвануться или попытаться крикнуть хотя бы. Крика не слышно. Странно, в чём дело? Не могло же всё горло сдавить спазмом, а даже если и так, должен родиться хотя бы кашель. Не мог ведь я умереть, не заметив этого - опыт уже есть, как ни грустно вспоминать этот позор, это явно что-то другое... Надо вдохнуть поглубже - и попробовать прыгнуть вперёд. Какая разница уже, что там впереди...

   Так. Какая грустная беда - открываешь глаза, и тьма никуда не исчезает. Увы. Надо дождаться, однажды это должно пройти, жаль, неизвестно, когда оно наступит. Ну, что со мной - отчасти понятно, так и лежу в постели, болею, стало быть. Но ни жара, ни лихорадки - и на том спасибо. И как долго это продолжается? Честно говоря, давно не было так приятно лежать, сущее наслаждение, не из-за цветочного же оно запаха, в самом деле. Не могу ничего сказать, да и чувство времени отшибло полностью с этой слепотой, но, может быть, смогу вспомнить, что же было накануне? А оно мне надо, когда мне сейчас так хорошо, что тело наливается каким-то блаженным спокойствием, и явно требует, чтоб перерыва не было? Но всё-таки... Нельзя так, что за безответственность. Положим, потянуться и блаженно застонать от удовольствия не грех, наверное, но пора бы уже и собраться как положено...

   Ага, вспомнил. Упал у себя в кабинете, нахлеставшись красного вина - с горя от того, что зрение снова пропало. Сослепу выпил слишком много - вряд ли Оберштайн стал бы мне лишнее выдумывать. Хорошая он взгрелка, признаемся уж себе молча, и вовремя явился. Что дальше? Похоже, я отключился снова. Потом... а ведь потом мы с ним куда-то двинулись, но у меня была вата в голове, и я помню только, как шёл, завалившись на его плечо. И то ладно, что ноги не заплетались - да-да, мы вышли, помню, как силился продышаться на открытом воздухе, не смог, снова рухнул, кажется. Укачало. А, стало быть, мы куда-то ехали. Дальше не помню. И куда, спрашивается, я мог направиться при этаком раскладе? Никаких вариантов. С другой стороны, Оберштайн мне дурить особо вряд ли позволил бы - так что скорее всего тут всё чисто, с пунктиком про мои неконтролируемые заскоки. Так, и я тут один, видимо - поворочаться успел уже вволю, но тишина - значит, валяться мне позволено пока что, и ничего страшного в моё отсутствие не случилось. Ну, и как долго я нежусь в постели, как последний из ленивых Гольденбаумов? Что-то, правда, не припомню, чтоб из них кто-то ослеп, как я. Что за несчастье! - то лихорадка, то смерть, то вот эта напасть... Нет, не могу я так, не могу уже просто, руки падают от изнеможения, а столько надо сделать. Даже крикнуть сейчас боюсь, право. Боюсь, что узнают, что я настолько беспомощен. Приехали, завоеватель Вселенной, только вот это ещё не финал - а то я, помнится, так по-детски хорохорился, мол, смерть не страшна, главное успеть сделать, что задумал... Хорошо меня с этой бравадой уронили после, поделом. Но где же я сейчас и сколько прошло времени?

   Странный, едва заметный стук - а может, и послышалось... Пахнет, правда, чем-то уже новым - вроде как апельсины пополам со свежей морковью. Райнхард инстинктивно протянул руку навстречу новому запаху, и ладонь наткнулась на теплый шерстяной покров. Прикосновение было столь приятным, что он совсем по-детски засмеялся и протянул другую ладонь. Короткая, нежная шерсть, как у легавой собаки - и пыхтит животина очень похоже... Ого, как весело скулит - точно, это же собака! - какие у неё крепкие лапы и как нежно расположились у меня на плечах!... Молодой император снова почувствовал себя мальчишкой, и, радостно смеясь, крепко обнял нежданную гостью, а затем кувыркнулся с ней на постель, с удовольствием ощущая, как собачий язык гуляет у него по щекам и лбу. Какое-то время они радостно барахтались - Райхард без устали гладил животное, сам не свой от неожиданного счастья, а пёс осторожно лупил его лапами, то и дело стараясь снова достать по лицу языком. Потом затихли, уютно и неподвижно устроившись среди подушек. Райнхард не заметил, как уснул с ослепительной улыбкой, уткнувшись носом в собачий бок. Рослый далматинец дремал, не шевелясь, и лишь изредка поднимал голову, чтоб осторожно тронуть носом лоб подопечного и снова уложить её, вздыхая с явным удовлетворением - очевидно, его вполне устраивало происходящее. Так прошло ещё несколько часов - и наступивший вечер окрасил спальню и постель в слабые розоватые тона. Если бы Райнхард мог их видеть, он бы сразу вспомнил любимое перламутровое платье сестры из детства, казавшееся по поздней юности беззаботным и безоблачным. Но сейчас он был счастлив всего лишь оттого, что обнимается с чужой собакой, и даже не вспомнил о сестре, что так и не навестила его за полторы недели после того, как он резко встал со смертного одра, немало напугав этим всю смирившуюся с уходом венценосца державу. Зато вспомнил свирепую гримасу отца, когда малым ребёнком, почти сразу после похорон матери, просил того завести собаку: "Дармоедов мне не нужно!". А потом школа, мундир, война... И никого рядом.

   Закатные краски погасли, и через открытое окно уже потянуло вечерней свежестью, когда в комнату стремительно вошёл Оберштайн, дабы закрыть окно и зажечь ночник. Пёс резко выпрыгнул из постели и взялся скакать вокруг хозяина, без устали виляя хвостом.

- Ступай, прогуляйся нынче сам, - тихо сказал ему тот, выпуская животное через вторую дверь, ведущую через небольшой коридор в сад.

   Тем временем Райнхард во сне издал горестный вопль, ощутив, что снова остался один, и сам проснулся от этого, обнаружив, что лупит кулаками по постели, бурно выражая недовольство. Он приподнялся на локтях, глубоко и замученно дыша, и со стоном помотал головой.
 
- Что, чаю? - ледяным тоном осведомился Оберштайн, бесшумно очутившись у постели. - Рекс скоро вернётся, он самостоятельный и часто гуляет один.

   Райнхард порадовался, что пышная грива длинных волос, сбившаяся в полный беспорядок, застит ему сейчас лицо и можно не смущаться, что он улыбается, как ребёнок, и истово закивал головой, а затем отчего-то снова рухнул на подушку. Оказывается, часы неизвестности, хоть и скрашенные приятным сном, порядком вымотали нервы, и сейчас, когда стало наконец ясно хоть что-то, эти скрученные в комок пружины ударили достаточно сильно. И всё же облегчение накатилось колоссальное - раз здесь Оберштайн, значит, он в безопасности, и не только он, стало быть. Сон ещё упорно манил в свои мягкие лапы, норовил хитро накинуть на лицо вкусное покрывало и заставить отключиться. Ну уж нет, жёстко решил Райнхард и резко поднялся на постели, упираясь руками, сел ровно, насколько оно получилось - сказать трудно, но надо же показать, что удалось очнуться... К счастью, Оберштайн почти сразу помог, аккуратно обняв за плечи, и поднёс тёплую чашку к губам:

- Пей, не торопись, всё в порядке, - должно быть, так мог бы говорить с ним родной отец, кабы он у него был на деле, вместо того подобия человека, что имелся в реальности.

   Ах, как замечательно выхлебать всю кружку... Голова мигом налилась горячим теплом и взялась намекать на продолжение крепкого сна как на наиболее желательное развитие дальнейших событий, но шла бы она сейчас подальше с такой подлостью... Молодой император аккуратно высвободил руку и резко выбросил её в пространство, намереваясь ухватить своего главного советника за плечо, это ему вполне удалось.

- Что, подняться хочешь, или что? - прежним отеческим тоном осведомился тот, убрав уже куда-то опустевшую кружку и осторожно убирая с лица подопечного нахальную чёлку и остальные, не в меру длинные локоны, застилавшие глаза.

- Что со мной и где я? - тихо спросил Райнхард, сам не заметив, что крепко прижался к человеческим рукам, инстинктивно боясь, что снова упадёт в странную пустоту. - Я ничего не могу толком вспомнить.

- Эге, да тебе, видать, стало лучше, - усмехнулся Оберштайн с хорошо затаённой радостью. - Силён, быстро поднимешься, значит. Всё в порядке, не переживай, просто ты сорвался, но могло быть и хуже, поверь.

- Сорвался? - осторожно спросил Райнхард, испуганно вздохнув. - Я что, сильно бушевал, опьянев?

- Как раз по этому пункту полный порядок, - с ехидным смешком, но так же по-доброму ответил собеседник, обняв его за плечи уже двумя руками и аккуратно прижав к себе, как подросшего ребёнка, чему Райнхард был безумно рад, устав от одиночества в постели. - У тебя на это сил уже не было, так что бокалы у тебя в кабинете перебил я, для полноты образа.

- Ох, все разом, что ли? - удивился молодой человек. - И для чего? Что обо мне теперь подумают-то? Я ж больше двух никогда не бил, вообще-то...

- Уже подумали всё, что надо, в таком случае - и никого это не удивляет, учти. Довольны даже.

- Чему ж тут радоваться? - вне себя от изумления выдохнул Райнхард.

- Как чему? - раздался прежний добродушно-ехидный смешок. - Повзрослел император, вот и радуются.
Думаешь, тебя там потеряли и полный аврал? Глупости, у тебя ещё две недели форы, чтоб окончательно прийти в себя и нормально отдохнуть. Пользуйся, потом такой роскоши может и не быть.

- Что ж, может, ты и прав, - с грустью произнёс Райнхард, вздохнув, - ты, который мне свадьбу испортил. Но моя императрица - не кто попало, и уж хотя бы её-то я не должен был огорчать. А вышло... ох.

- С чего ты взял, что она огорчена? Да, она интересуется тобой по утрам, но абсолютно спокойна - полагаю, с сыном у неё столько возни, что на деле не до тебя. Она что, не знает, что ты не видишь?

- Ты ей сказал?!!! - задрожав, как осенний лист, ужаснулся Райнхард.

- Вот ещё, - холодно оборвал его Оберштайн, - не надо считать меня идиотом. Просто заметил по её манере, что она не в курсе этого обстоятельства. Ну-ка, давай наденем рубаху, этак ещё подстынешь к ночи, я только что окно закрыл.

- Знает только Миттенмайер и Кисслинг, - уставшим голосом ответил Райнхард, подчиняясь. - Остальные знать не должны.

- Ну ты и бирюк, - с укоризной проворчал Оберштайн, старательно маскируя восхищение подопечным. - Почему меня не включил в этот список?

- Потому что ты был опасно ранен, а я просто с постели встал, - в тон ему ответил тот, угрюмо помотав головой. - Сам ты бирюк, самый что ни на есть настоящий, и я у тебя в логове лежу, стало быть. Как давно я здесь?

- Третий день. Я успел вызвать тебе своего врача, который занимался моими глазами. Можешь брыкаться, но сразу предупреждаю, что это будет без особого успеха. Кроме того, это не привычные тебе феззанские обалдуи и не армейские коновалы, а настоящий мастер своего дела, и...

- Хорошо, хорошо, - тихо сказал Райнхард, беспомощно протянув обе руки перед собой и взглянув в пустоту столь горьким взглядом, что Оберштайн нашёлся только крепко обнять его в ответ, - я не возражаю. Но целых три дня, а я ничего не помню, это слишком много для простого перепоя. Что я делал всё это время?

- Зря беспокоишься. Просто отдыхал - если ты встал с постели, это ведь ещё не значит, что полностью выздоровел, так? - Райнхард почувствовал, что его успокаивают в точности так же, как он сам это делал с Эмилем, но понял, что даже не хочет сейчас этому сопротивляться, доказывая, что он взрослый. - К тому же ты страшно перенервничал эти дни, боясь всего подряд, вот и результат этого. Аппетит у тебя нормальный, но сон на тебя навалился - вот ничего и не помнишь из-за этого.

- Я... - зачем-то произнёс молодой император, смущаясь и осекаясь на полуслове, - я и сейчас очень боюсь, очень. Эта чернота меня гнетёт чудовищно, и я ломаюсь, чем дальше, тем вернее.

- Это нормально, - сухо отрезал Оберштайн, вежливо позволив уткнуться лицом себе в плечо. - Но поправимо и пройдёт. Ты довольно быстро восстанавливаешься для своего состояния, так что не вижу особого смысла волноваться.

   Райнхард горько вздохнул.

- Ты всегда знаешь, что мне сказать, - убитым тоном прошептал он. - Это ты изъял тайком мой бластер, когда погиб Кирхайс?

- Ну я, - ошалело откликнулся министр, против воли удивившись. - Дело прошлое, зачем вспомнил?

- Темно, - кратко уронил император и затих, чуть вздрагивая плечами.

- Проскочим, - жёстко ответил Оберштайн. - Даже не сомневайся. Вернёшься к Хильде крепким и сильным.

- Ладно, давай сюда этого своего доктора, нечего зря время терять, - бесцветным голосом сказал Райнхард. - Только потом не оставляй меня надолго одного, пусть хотя бы собака вернётся.

- Не волнуйся, я отлично знаю, что это такое, так что... ладно, всё, всё, я понял. Не хочешь ложиться, стало быть?
 
- Да, это уже совсем грустно.
 
- Тоже верно, - деловито заметил Оберштайн, ловко устраивая подопечного на подушках в положении полулёжа, - но пока поваляться придётся. Так удобнее?

- Да, намного лучше, спасибо.

- Действительно, лучше. Ну, я сейчас, стало быть...

   Райнхард слабо кивнул, сжимаясь внутри в комок - хотя появление врача, проверенного самим серым кардиналом Империи и должно было вселить надежду на самое лучшее, месяцы лихорадки и недавняя мучительная смерть, а потом нудная слабость и слепота сделали своё дело. Где-то внутри что-то сломалось и надрывно завывало: ничего уже не наладить, ничего... Оказывается, хотя злиться и огрызаться в ответ на атаки окружающего мира, пытавшегося его так или иначе уничтожить, он привык, именно с этой бедой такое оружие оказалось бесполезным. Оставалась, правда, маленькая, нетронутая ещё ничем крошащим в куски надежда - то тепло на шее, которое он ощутил, когда напивался в кабинете и услышал ободривший его девичий голос. Оно и сейчас было с ним, крохотный сгусток тишины и спокойствия где-то между яремной впадиной и грудиной. Не оттого ли и сон все эти дни и часы был таким же тихим и безболезненным, как запах белых лилий? Белые лилии, что это они взялись вспоминаться, может быть, просто где-то стоит букет или натянуло запах из открытого окна... Надо было их нарвать, отправляясь делать Хильде предложение, но так спешил тогда от страха, что всё испортил, что совершенно о них забыл. Интересно, откуда же они на меня свалились-то, тогда, в далёком детстве, а? Ладно, держись, Мюзель, ты справишься - так, кажется, тогда было сказано мне неизвестно кем. Стало быть, прорвёмся...

Шаги. Двое, ясное дело. Оберштайна чувствую хорошо - даже и его шаги различаемы вполне. Второй... Он явно его старше, и намного, возможно, на те же пятнадцать лет, что и у нас разницы, а может, и больше. Чуть шаркает одной ногой, похоже, и, наверное, ниже меня ростом. Откуда эта уверенность, неизвестно, ну да и нечего гадать - раз есть, значит, так оно и есть, пусть будет. Человечек смотрит на меня с любопытством, с добродушным даже интересом - но пока и всё, что можно почувствовать от него. Так, ага, его настроение резко меняется, и почему же?

- Вот так ничего себе знакомый полковник у Вас, фон Оберштайн, эхехе! - проскрипел надтреснутый голос, тронутый мощной хитрецой, но с сильным удивлением и волнением. - Не надо думать, что я настолько старый дурак, что не понимаю, кто это!

- Вы, однако, имеете право не понимать, сударь, - своим обычным ничего не выражающим голосом откликнулся тот. - Ваше дело - Вам известно, а остальное уже Вас не касается.

- Что ж, - с некой аристократической грустью проговорил гость, - хоть жизнь и прекрасна, но надо бы и честь знать, верно. Да и сознавать, кто был моим последним пациентом, мне будет очень приятно, так что я не в обиде. Скорее, наоборот.

- Гюнтер, я гарантирую Вам... - сурово начал Оберштайн, но собеседник бесцеремонно прервал его с искренним добродушием.

- А то я не знаю цену этим гарантиям, Пауль, перестаньте. Это же не Вами установленный порядок и не мной, мы не мальчишки и смущаться нечего. Да я и не молод, мягко говоря, жалеть не о чем. Раз у меня есть возможность помочь - я очень рад этому, и покончим с этим вопросом. Другое дело, что учитывая то, что мне известно, как рядовому обывателю, я как врач уже могу сказать, что случай может оказаться сложным в совсем другой плоскости, совсем...

   Райнхард не пошевелился, хотя почувствовал сильное раздражение, похожее на гнев.

- Сударь, - холодно процедил он сквозь зубы,  - Вы решили спутать меня с очередным Гольденбаумом, возможно? Ну тогда Вы ошиблись, а гарантии Вам придётся в таком случае взять у меня.

- Батюшки! - без тени смущения, но с показным изумлением, от которого так и разило весёлой иронией откликнулся гость. - И верно, я, старый дурак, сглупил, рассуждаючи. Как Вам будет угодно, молодой человек, как угодно, больше к этой теме мы не возвращаемся. Вы нисколько не похожи ни на кого из Гольденбаумов, уверяю Вас со всей искренностью моей пропащей души. Разве что на самого первого, самую малость, но это может быть и обманчивым впечатлением.

   Райнхард хищно оскалился на половину секунды, затем произнёс ледяным тоном:

- Вы могли не знать, что эти слова для меня не комплимент, а наоборот. Но Ваш цинизм мне нравится, я могу ожидать в этом случае, что Вы мне скажете правду вместо уверений в хорошем исходе. А потому приступим к делу, извольте.

   Пауза была крохотной, совсем незаметной - но Райнхард успел уловить от подошедшего ближе человека всю гамму эмоций. Это хитрец уж точно не боялся за свою жизнь ни сейчас, ни в обозримом прошлом и будущем - а болтал об этом явно с целью спровоцировать собеседников. Можно будет ожидать даже и какого колючего ехидства - но лишь с той же целью, на самом деле он очень ко мне расположен, да и вообще, видимо, добряк в глубине души, просто любит позадираться. Однако как бы он не выбесил меня всерьёз, я слишком слаб, чтоб соревноваться в сарказме...

- Разумеется, разумеется! - так и есть, скрипит с прежней подковыркой... - Насколько я могу судить по всякого рода слухам, лечиться Вы, молодой человек, не любили никогда, а в последнее время и вовсе страдаете на это идиосинкразией?

- Не совсем так, - холодно ответил Райнхард. - Я просто не думал толком об этом, слишком был занят разного рода делами, а потом отчего-то стало очень скверно. Вот и всё.

- Ответ настоящего воина, - вероятно, он даже плечами пожал, хотя смотрит на меня очень пристально, это даже уже дискомфорт создаёт некоторый, а скрипит всё так же добродушно-хитро. - Но если смотреть правде в глаза, Вы сами себя загнали до изнеможения, верно?

- У меня не было выбора, - попробуем побольше льда в голос, это всё уже напрягает... - Нужно было торопиться. Сейчас я могу себе позволить идти тише, но случилась эта беда, с которой я не знаю, что делать.

   Какой-то тихий щёлчок, ещё один, ещё. Слава Богу, он не намерен долго болтать впустую...

- Как давно и где Вы почувствовали первое резкое недомогание, которое уже не могли игнорировать? - ай, так вот зачем он болтает со мной, чтоб отвлечь от этих жал датчиков... Да что за чепуха, они уже давно меня не вызверяют, только нагоняют сильную тоску, да...

- Накануне Вермиллиона, мне сказали, что я переутомился, и температура поднялась из-за этого.

- А точнее, после отъезда с Феззана, где раньше Вам не приходилось бывать, так? Так. Вы теряли сознание при этом? - эге, это жёсткий доктор-то, хоть и прикидывается гражданским увальнем...

- Нет, но не ожидал, что упаду так резко, думал, пересижу с жаром спокойно до конца совещания и уйду прилечь.

- Вы всегда так делаете в таких случаях? - прогремело над ухом уже с металлической жёсткостью, а потом посыпался град вопросов про разные мелочи, вроде того, сколько и чего когда приходилось есть, да как спать, да сколько месяцев мог спать один, и ещё целая паутина мелких деталей, на которые никогда бы и внимания не обратил. Зачем так морочить мне голову, совершенно непонятно. Ну и к чёрту! - возможно, дело в этих уколах, что ли, да всё равно почти не чувствую. Уже хочется нырнуть в сон, до чего я ослаб, оказывается. Ах, когда же этот допрос закончится, хочу собаку себе под бок... Собаку...

- Вы ещё здесь, молодой человек, или Вас уже утащили прочь? - ехидно осведомились над ухом, и Райнхард отчего-то встрепенулся только после этих слов. - Не знаю, огорчит Вас это или обрадует, но проблема у Вас вовсе не со зрением.

- Так я и знал, - произнёс он унылым тоном. - Теперь уточните подробнее.

- Как Вы думаете, что будет с дизельным двигателем, если его заправить сырой нефтью? - шёл бы ты со своей хитрой иронией куда подальше, честно говоря...

- Я понял аналогию, дальше, - холодно улыбнулся Райнхард, по-прежнему не открывая глаз. 

- Так-так, стало быть, я дождусь тут только ещё одного ответа воина, - сурово проскрипел доктор, вероятно, с укоризной покачивая головой, - а этот кодекс хоть и прекрасен, но довольно скучен и давно известен. Хорошо, поставим вопрос иначе. Молодой человек, - раздалось совсем над ухом с жёсткими, безапелляционными нотками, - Вы жить хотите?

   Райнхард на мгновение очень сурово сдвинул брови, затем произнёс с тихой улыбкой:

- Разве на такой вопрос люди отвечают отрицательно?

- Эге, теперь я удостоился ответа Императора, благодарю. Но это не то, что сейчас нужно, юноша, - деловито поясняли уже чуть отодвинувшись, кажется, нависнув над грудью. - Ну-ка, снимите мундир, в таком случае!

- Ни за что, - с неумолимым обаянием в голосе отозвался Райнхард, улыбаясь уже почти сиятельно. - Пробуйте так.

- Вот и первая проблема обрисовалась, - озабоченно проворчал доктор, - ладно, рассмотрим. А отчего Вы не хотите, разве Вы растворились в мундире уже, или дело в другом?

   А ведь интересная игра получается, даже забавляет и захватывает. Вот только что ж ему на это ответить-то, подловил меня, хитрец...

- Нет, но мне в нём комфортно. Только и всего.

- А есть ли кто, в таком случае, кто может сделать это вместо Вас? - с подчёркнуто праздным интересом спросил собеседник.

   Эх, какой же ты въедливый тип, так и сверлишь меня глазками, прекрасно это чувствую. Любопытно, на каком шаге мне захочется тебя ударить, мне уже и самому стало интересно...

- Жена, - отрывисто и спокойно произнёс Райнхард без всякой заметной паузы.

- Этот человек и Её Величество - одно лицо? - тем же безразличным тоном осведомился допрашивающий.

   Райнхард с трудом сдержался, чтоб не вскинуться на постели с рёвом дикого зверя, и холодно процедил:

- Я Вас ударю за такие вопросы, не сомневайтесь. Не одно лицо, а единственный человек в Галактике.

- Браво! - с искренним восхищением отозвался собеседник. - И за что нашей Галактике так повезло в нынешнюю эпоху, просто не представляю. Итак, молодой человек, Вы бы желали жить ради жены, получается?

- Можете считать и так. Разве этого недостаточно?

- Для Вас - явно нет, разве не так?

- Ааа, чего Вы хотите? - холодно бросил Райнхард, устав бродить в смысловом лабиринте.

- Всего лишь вылечить Вас. Но Вы успешно сопротивляетесь, очевидно, по некой старой привычке.

   Райнхард сардонически усмехнулся, по-прежнему не открывая глаз.

- Тем не менее, разговоры о том, что я неправильно живу, не слежу за здоровьем или ем не то, и сплю не так, никак этому тоже не помогут.

- Это уже мелочи, от которых мы сейчас спокойно ушли, они понадобятся на завершающем этапе, а до него ой как далеко. Дело в другом - сколько не говори "халва", во рту слаще не станет, как известно, а к причине беды Вы лично так и не приблизились как следует, - этот назидательный тон уже не содержал никакой иронии, скорее был грустным, чем и подкупил в итоге собеседника. - Если бы жена могла помочь Вам в этом, не лежали бы Вы сейчас один, верно?

- И где причина, в таком случае? - спокойно поинтересовался Райнхард, снова став бесстрастным, как и до разговора.

- Вы не ответили на вопрос, молодой человек, а это очень важно. Итак, придётся снова начать с главного, - не торопясь пояснил доктор и снова требовательно бросил. - Вы жить хотите?

- Пожалуй, да, - задумчиво произнёс Райнхард. - Что ж тут важного такого?

- Сейчас сами поймёте, - с деловым азартом отозвался доктор. - Почему Вы сказали об этом именно так? Есть масса других вариантов, а Вы сразу выдали этот!

- Как сказал? - обмер от удивления Райнхард. - Я ж подтвердил!

- Откуда тогда взялось здесь "пожалуй"? Вы не из тех, кто стесняется своего выбора и своих решений! Вы что, считаете себя недостойным признать своё право на жизнь? - голос был без насмешек, но с некоторым напряжением, однако Райнхард был столь обескуражен прозвучавшими словами, что совсем не заметил интонации.
 
- Дело в том, - услышал он вдруг свой спокойный голос, - что именно так я и думал до недавнего времени. Однако мне пришлось переменить своё мнение с учётом некоторых обстоятельств. Иными словами, мёртвый я гораздо хуже, чем живой, так что выбора нет, получается.

- Дело дрянь, - ледяным тоном констатировал доктор. - Именно здесь, стало быть, собака-то и порылась. Будем лечить.

   Загремели какие-то провода, иголки, склянки, кажется... Райнхард был рад передышке и снова почувствовал нудную слабость, подло манящую в сон. Но нужно было ещё контролировать происходящее, разгадывать загадки, которыми щедро снабдил его гость, переигрывать эти аргументы в свою пользу. А ватная голова и вялость во всём теле ну никак не помогали ему. Всё, на что его хватило, чтоб не выглядеть полубезжизненной грудой, был единственный длинный вздох:

- Оберштайн, собака скоро вернётся?

- Могу привести прямо сейчас, - вежливо ответил тот, однако Райнхард учуял, что он сильно взволнован, хоть на голосе это никак и не отражалось.

- Сделай милость, если можно, - слабым голосом попросил его венценосец.

   Дверь едва слышно, но хлопнула, и почти сразу прежний голос жёсткого эскулапа проговорил вполне ровно и по-доброму:

- Вы любите собак, юноша? - и, заметив царственный кивок, врач добавил уже почти весело. - Тогда Вы сможете выздороветь, полностью и даже быстро. Во всяком случае, быстрее, чем кто угодно на Вашем месте при прочих равных условиях. Тогда и зрение вернётся, сразу.

- Так чем же я болен? - устало вздохнул Райнхард. - Вы славно заморочили мне голову, но я ничего не понял.
- Отнюдь, Вы прекрасно всё поняли и хотите, чтоб я подтвердил, что Вы поняли правильно, - с хитрым смешком откликнулись где-то совсем рядом, продолжая возиться. - Тогда решение будет стоить Вам меньше сил и крови. Что ж, я не прочь помочь Вам в этом, сир. Действуйте.

- Хорошо, - тихо вздохнул Райнхард и вытянулся в струну на несколько секунд. - Я хочу жить и радоваться жизни, потому что люблю свою жену, державу и своих людей. Я хочу избавиться от этого чёрного кошмара и перестать болеть. И хочу, чтоб моя любовь больше никому не приносила страданий и смерти.

- Какой интересный последний вывод, - рассудительно произнёс врач. - Что Вас заставило к нему прийти в своё время?

   Райнхард криво усмехнулся.

- Моя биография известна, имена моих погибших - тоже...

- Не слишком ли опрометчиво брать ответственность за всё это на себя? Этак Вы не оставляете права на свой выбор людям, а также замахиваетесь не на свои привилегии и компетенцию - как известно, человек предполагает, а располагает уже...

- Я понял это совсем недавно, когда умер. До того у меня были совсем другие дела, - холодно отрезал император.

- Что ж, лучше, чем ничего, - усмехнулся сам себе доктор, прицокнув языком. - Я бы сказал, что даже слишком хорош для этого мира, отсюда и все сложности. Ну, зато великолепно справится сам, чему я буду только рад. Молодой человек, - намного громче сказал он, видимо, снова приблизившись вплотную, - а Вам разве никто не говорил, что Вы не только нормальны и не урод ни разу, но и очень даже ничего, душой-то, а? Или говорили, но Вы предпочитали от этого отмахиваться? Может, хватит уже считать себя достойным только наказания за то, что пытаетесь быть самим собой?

   Райнхард вздохнул нарочито медленно и глубоко.

- Поставьте на паузу, иначе я зарычу на Вас, это было слишком болезненно, - спокойно сказал он. - Я не могу жить только для себя, у меня хватает обязанностей перед подданными. А времени для того, чтобы прикрыть их от грозящей им опасности у меня было в обрез, я упал уже на финише. Но сейчас мне нужно зрение, чтоб завершить эту работу, иначе всё кончится очень плохо.

- Работа - не волк, как известно, но это ведь не единственная причина, а? Опять забыли про себя, юноша, хе-хе?
 
- Ладно, что я должен делать ещё? - кусая губы, совсем тихо произнёс Райнхард. - Вы меня уморите так.

- То же, что и всегда, просто не забывайте при этом радоваться жизни, - снисходительно сказал врач. - Это единственное, чего Вам не хватает, всё остальное при Вас. Жить ради долга, конечно, почётно и доблестно, но пусто и бесперспективно. Вы достаточно умны, чтоб это понимать, но если действительно хотите жить - цените не только чужую жизнь, но и свою.

- Вы слишком много обо мне знаете, - неторопливо процедил император, покачав головой, - интересно, откуда, если действительно не знали, к кому приглашены?

- Знание некоторых принципов легко заменяет незнание некоторых фактов, как любят поговаривать преподаватели физики, сир. Вы слишком цельная натура, что бы Вы ни думали при этом о себе сами, и оттого вычислить Ваши реакции, имея соответствующие навыки и знания по вопросу, совсем нетрудно, - добродушно пояснял собеседник, шурша какими-то бумажками. - Породистого пса можно перекрасить, подстричь или даже изуродовать, но скрыть при этом его породу будет невозможно, слишком заметно, несмотря на любые усилия. Впрочем, тот факт, что специалист легко Вас вычисляет, не должен Вас особо смущать - умеющих это делать на деле всё же немного, мотивированных на это - ещё меньше, да и голое знание само по себе ещё ни разу не выгода, а чаще и наоборот.

- И насколько я предсказуем? - царственно улыбнулся Райнхард, не дрогнув ни единым мускулом.

- Не волнуйтесь, только на две трети любых возможных вариантов. Удивлять окружающий мир Вы умеете прекрасно - иначе мне не потребовалось бы столько мучать Вас разными вопросами, дабы понять, что с Вами произошло.

- И что же? - ледяным тоном уронил император. - Говорите уже прямо, чёрт возьми!

- Вас однажды предали те, кого Вы спасли либо кому безоглядно доверяли, - задумчиво проронил врач, явно не очень довольный своей миссией. - Вы предпочли полагать, что сделавшие это имели на то какое-то право, нежели смириться с фактом. А спасли Вас те, от кого Вы вовсе не ожидали такого поступка, и Вы растерялись, не зная, как реагировать - ведь не подпускать к себе никого вовсе гораздо проще. Возможно, это в разных видах произошло неоднократно, в результате у Вас тихая истерика, в которой Вы себе просто не отдаёте отчёта, предпочитая прятаться за текущими делами. Вы понимаете, что это тупик, но не знаете, что делать - заодно и боитесь успокоиться. Сходить с ума Вы были вовсе не намерены, оттого Вы просто тяжело заболели и тихо сползли в могилу, сами того не желая. Не знаю, что с Вами случилось на том свете, но скорее всего там сочли Вас ранним гостем и выгнали назад. Теперь Вы снова пытаетесь бежать без оглядки от прошлого, но однажды потраченные силы мгновенно не восстановятся, а ждать Вы не умеете либо не хотите.
   Райнхард поморщился, затем вздохнул.

- Хорошо, пусть так, - холодно сказал он. - Коль скоро Вы столь хороший доктор, то вопрос упрощается. Хватит ли моему телу двух недель, чтоб восстановиться хотя бы в удовлетворительном состоянии?

- Гарантировать тут ничего нельзя, но рискнуть предположить можно. Откройте глаза и посмотрите перед собой так, будто видите что-то нейтральное, например, цветок, - спокойным деловым тоном проскрипел собеседник. - А теперь поднимитесь на постели и протяните руку перед собой. Эге, да Вы просто бесподобны, юноша, мои поздравления, можете теперь смело рухнуть и даже заснуть. Вам действительно нужны две недели, позарез - чтобы наконец научиться снова любить себя, Вы слишком от этого отвыкли. Тогда всё, возможно, и получится, и даже хорошо. В любом случае, шансы есть, и очень неплохие. А там увидим.

   По полу застучали собачьи когти, и Райнхард с ясной улыбкой протянул руку на этот звук. Пёс не обманул этих ожиданий, быстро подбежал и взялся тереться боком об его ладонь, весело урча.

- И что я должен делать всё это время? - осведомился молодой император. - Неужели бездельничать?

- Ох уж эти нордические бестии, поднимают одну бровь там, где смуглые брюнеты крошат всё вокруг в клочки, а сами чувствуют впятеро сильнее сынов жары, - едва слышно проворчал доктор, гремя чем-то из инструментов. - Вы слишком категоричны снова, молодой человек, - добавил он уже гораздо громче. - Отдых - не менее ответственное занятие, чем любая работа. Ешьте всё, что и сколько желаете, спите, сколько прибластится, гуляйте, сколько влезет. Отвяжитесь полностью, как совершенно ненормальный, и вытворяйте всё, что в голову взбредёт. Хотя первые дни, Вы, конечно, ещё вряд ли встанете с постели всерьёз - этим я как раз воспользуюсь, чтоб проколоть Вам некоторый курс препаратов, дабы ускорить процесс восстановления. Впрочем, Вы можете от этого и отказаться.

- Я согласен, - вежливо кивнул венценосец. - Вы хотите намекнуть, что я сейчас двинулся в обратную сторону, против того, куда меня гнала раньше лихорадка?

- Можно сказать и так, хотя это слишком упрощённо, слишком...

   Райнхард почувствовал, что стремительно проваливается в сон. Он ещё успел понять, что сгрёб рукой собаку, и та аккуратно забралась к нему в постель, прижалась к его боку и водрузила голову ему на плечо. Но он уже не слышал, как стоявшие неподалёку Оберштайн и пожилой доктор обменивались репликами.

- Он выберется? - лаконично осведомился министр обороны у своего знакомого.

- Разумеется, если не будет торопиться. Он вообще может всё, просто сам об этом не догадывается, оттого за ним и идёт многолетняя охота с целью уничтожить любым способом.

- Чем я могу ему помочь?

- Обеспечить смену обстановки или впечатлений. Чем больше радости, тем лучше, только он ещё слишком слаб, и будет отключаться вот так ещё несколько суток. Сгодится всё, вплоть до нового романа с юницей. Пусть ест мясо и фрукты килограммами, валяется раздетый под ярким солнцем на траве и не вспоминает даже о делах. Сестру к нему не пускать, ни под каким предлогом, и ничего о ней ему не рассказывать. Можешь вывезти его на горный курорт и там выгуливать по лесу часами - уже послезавтра. Пока он не доберёт всё то, чего лишился, годами рассекая по космосу и давясь рационом по классу «стандарт», ждать чуда бесполезно, а больше нам ждать и нечего, Пауль.   


11. Когда из яви сочатся сны.

- Поздравь с победой, сестра, - Райнхард попытался улыбнуться как можно бодрее и нисколько не вымученно, хотя это стоило особого труда. За последние сутки вздремнуть не удалось ни разу, даже получаса, да и недельный недосып уже обозначился яркими кругами под глазами, о чём он, правда, совершенно не подумал.

- Как будто они нужны кому-то, эти твои победы, кроме тебя самого, - холодным равнодушным тоном ответила Аннерозе, старательно занимаясь пирогом. – О тебе и так уже из-за них болтают невесть что. Ах, до чего ты сложный человек, оказывается, - добавила она совершенно великосветски, даже не обернувшись.

   Райнхард похолодел – он мчался за этим пирогом или ещё зачем, лишь бы отведать это из её рук, уже скоро десятилетие, за последние двенадцать часов во рту у него не побывало ни крошки, и, похоже, ничего не будет ещё несколько часов…

- Аннерозе, я ведь стараюсь для нашего будущего, - тихо произнёс он, не шевелясь, – Осталось совсем немного, и мы будем свободны. Тебя кто-то обидел, пока меня не было?

- Да надоел ты уже со своими выяснениями всего подряд до невозможности, - прежним тоном спокойно ответила роскошная придворная дама, продолжая заниматься чайными делами. – Ты совершенно не умеешь выстраивать доброжелательные отношения с людьми. Право, жаль, что ты настолько конфликтный человек.

   Райнхард с трудом верил, что происходящее – реальность. Что, чёрт возьми, могло случиться за эти несколько недель, пока они с Кирхайсом торчали на передовой, как упёртая мишень на стрельбище?

- Сестра, зачем ты говоришь мне это всё? – тихо спросил он, покачав головой. – Неужели по приказу этого себялюбивого старика?

- Перестань плеваться злобой, - ледяным тоном проговорила Аннерозе, пожав плечами, - пора бы тебе уже и повзрослеть. Твоя вечная война со всеми интересует только тебя. Начать с того, что тебя никто не отправлял служить – это было твоё дурацкое желание.

- Аннерозе, - холодно произнёс Райнхард, тряхнув чёлкой и наконец обретя возможность спокойно говорить, - а кто мешал тебе выстроить доброжелательные отношения с казнённой маркизой, пока она мило беседовала с тобой в охотничьем домике с ножом у твоего горла? Да, меня ненавидят за мои победы, но разве я виноват в том, что это мой единственный способ увидеть тебя? Что случилось, почему ты говоришь мне это?

- Ты отвратителен, - прошипела она, обернувшись и проткнув его испепеляющим взглядом. – Впрочем, армия ещё никому не пошла на пользу, это общеизвестно.

- Мне уйти? – услышал Райнхард свой неживой голос и почувствовал, что ладонь Кирхайса крепко легла ему на плечо, а сам он вежливо, но аккуратно и неумолимо шагнул вперёд.

- Я всё выясню, не нужно волноваться, - шепнул он так тихо, что захлебнулась бы любая прослушка, и добавил уже густым чарующим голосом с такой улыбкой, от которой растаяли бы полярные ледники. – Госпожа Аннерозе, Вы сегодня на редкость суровы, просто Гера, метающая стрелы с Олимпа! Позвольте…

   Дальше Райнхард ничего не слышал, а ватные ноги сами вынесли его прочь и оставили перед алебастровыми перилами, в которые только и оставалось, что упереться ладонями. Наверное, стоило остаться, но перед глазами темнело, не то от изнеможения, не то от невозможности смириться с тем, что родного человека подменили неизвестным ему образом. Юный адмирал Рейха, в честь которого нынче вечером предстояло роскошное гуляние не только в столице Империи, но и на всей её территории, глотал воздух, как выброшенная на берег глубоководная рыба, не в силах поверить, что действующий венценосец, очевидно, забрал у него единственного родного человека окончательно. И самое ужасное, что вовсе не силой, как он полагал столько лет… Нет, это всё неправда, это какое-то недоразумение. Сейчас Кирхайс выйдет и скажет, что нужно вернуться, что всё в порядке и можно забыть эти слова. Надо только подождать несколько минут… Совсем немного, всё наладится.

    Райнхард уже полностью овладел собой и даже смог уже различать не только солнечный свет, но и резкий цветочный запах – какого чёрта тут до горизонта всё засажено вонючими розами, и нет ни одной лилии, вот подлец этот старый кайзер! – но ничего не происходило, и резиновых минут набежало уже больше десятка, наверное… Как назло, прямо под ним, на нижней террасе, кто-то совершенно не заботился о том, что его прекрасно слышно, либо намеренно создавал нехороший инцидент, от которого невозможно отмахнуться…

- Гляди-ка, выставила братишку за дверь и развлекается с его дружком, - глумливо вещал некто охрипшим фальцетом. – Оно и верно, молодое мясо всегда лучше.

- Да тебе просто завидно, что не твоя сестра спит с кайзером, а его, - насмешливо отвечал некий обладатель сухого тенора. – А сам-то ты, сознайся, на его месте при Тиамат навалил бы полные штаны, и всё, так что сей факт ну никак бы тебе не помог.

- Я не настолько идиот, чтоб лезть в командиры, - ничтоже сумнящеся фыркнули в ответ, - а он – настолько. Вечно лезет, куда не просят, великий борец за честь и правду. Я не я буду, если нынче он снова не кинется защищать кого-нибудь, кому просто не повезло.

- Тебе что, опять проблем охота, мало тебе в своё время его друзья пилюль отвесили? Вот ещё услышит, что ты тут болтаешь, так я за тебя впрягаться не буду, учти.

- Да пошёл ты!

- Да и пойду отсюда, целее буду, хе-хе!

   Райнхард плавным движением взвился в воздух, аккуратно перемахнул перила и спрыгнул на нижнюю террасу. Поздно. Маневр был вовремя замечен, и пара офицериков взялась улепётывать прочь со скоростью диких коз. Хотя, если срезать справа, через кусты, что насажены тут вовсе не вплотную… догоним!

   Однако уже на третьем прыжке его настигла огромная чёрная молния, жёстким захватом поймав его за талию, и уставившись в его глаза, синие от ярости, своими, разными – карим и голубым…

- Не стоит вестись на это, драка на территории дворца – не лучший подарок себе к празднику, - Ройенталь ронял слова тихо, но столь же весомо, как валуны в половину человеческого роста с горы. – Начнут болтать потом такое, что не отмоешься. Я запомнил, кто это, встретимся с ними в баре на нейтральной территории. Идём пока отсюда…

- Они сказали… - прорычал Райнхард и осёкся, позволяя другу увлечь себя за собой.

- Да плевать, - усмехнулся тот, улыбаясь своей небесной ночной улыбкой, - плевать, что бы они ни сказали. Дело-то ведь не в них, верно?

- Я никогда не думал, что услышу от сестры такое, - тихо выдохнул Райнхард, тряхнув головой. – И вообще не знал, что доживу до этого.

- Переживёшь, - спокойно процедил Ройенталь. – Рано или поздно это дерьмо случается с каждым, именно поэтому я рад, что свободен и холост. Кстати, учти, что через некоторое время она сделает вид, что этого разговора никогда не было, и ты будешь виноват в том, что всё придумал.

- Я бы так хотел, чтоб этого никогда не было, но… - Райнхард остановился и сжал кулаки.

- Вот что, - Ройенталь сложил руки на груди, однако встал таким образом, чтоб преградить собой всякий дальнейший путь, - ты есть хочешь? Я вот скоро на облака завою от голода. Может, зайдём тут недалеко? Есть одно очень приличное место…

Солнце и ветер, такие же, как тогда, только перед глазами чернота… Значит, Ройенталя уже нет, он свихнулся на Хайнессене и погиб, устроив безобразную бойню в космосе. И Кирхайса тоже нет. А где Аннерозе? Они оба ведь кинулись выручать её в тот охотничий домик… Она-то жива и здорова, где-то здесь, в этом доме, от ворота Оберштайна пахнет резедой и розой, это её любимые духи. Вторая неделя как ожил – и родная сестра оказалась единственным человеком, которая настолько не заинтересовалась этим фактом, что даже не попыталась навестить… А ведь когда умирал на виду у всех – сидела рядом без устали, проливая слёзы, и от этого было только хуже, ведь Райнхард отлично видел, что на этом нежном и милом лице светился огромный плакат: «Вот доигрался в войну, а теперь умираешь, бросаешь меня!» Как ни ужасно думать подобное, а хорошо, что Кирхайс не дожил до такого. Когда он умирал у меня на руках, он не видел уже меня – на чьих руках, в таком случае, придётся умирать мне, раз я ничего так и не вижу?

   Молодой император тряхнул головой, отгоняя не то мрачные мысли, не то обступившие воспоминания. Нет, умирать у него нет права, задача гораздо сложнее – выжить, выздороветь и вернуться к жене и сыну. Что ж, раз Аннерозе не интересен брат, то с этим ничего уже не поделаешь. Солнце и полуденный ветер ласкали шею и ворот вместо её рук, несло нагретым камнем, тёплой землей, какими-то лиственными запахами… Ароматы дневных цветов отчего-то совсем не радовали Райнхарда, хоть и не раздражали, как дурманящие розы. Увы, сил совершенно не было даже на то, чтобы надеть халат, а ведь намеревался встать и пройтись по саду хоть разок. Приходилось валяться в постели – и сознание того, что вместо жара и лихорадки сейчас только эта ужасная слабость, вовсе уже не вселяло надежду на лучшее. Страшно хотелось читать или ещё чем-то подобным заняться, но это было совершенно невозможно, будучи слепым. Но унижаться до того, чтоб заставлять быть с собой сиделку, Райнхард упрямо не желал. Довольно и того, что пёс охраняет его всякий раз, как приходится провалиться в тяжёлый сон – а сейчас пусть себе бродит где-то в траве, ему тоже нужно отдыхать. Хитрый доктор велел радоваться жизни, но Господи, как можно это сделать в таком разбитом виде? Наверное, выгляжу сейчас вовсе бледной молью со стороны. Или ничего, не видать, как в лучшее время? Лучшее время… было ли оно у меня вообще за эту бешеную четверть века? Было, наверное, пока искренне верил, что смогу вернуть сестру, вызволив её из лап венценосного сластолюбца. Возможно, было, когда мы с Кирхайсом приехали за ней. Хотя, учитывая, что нынче вспомнилось, уже нет, наверное… А нет, было, было – когда с Хильдой познакомился, точнее, когда она пришла в приёмную, собранная и готовая к атаке, как кошка. Она сказала мне, что я выиграю. Так и случилось – но какой ценой! – ни Кирхайса, ни Аннерозе разом, только Оберштайн. И сейчас только он снова рядом – и оттого я вроде ещё цел, как и тогда. Всегда пропадать начинаю, когда нет его и Хильды. Хильда, как же мне сейчас не хватает тебя, милая…

   Тоскливое рыдание, сжавшее уже горло, удалось подавить, но ясный день теперь перестал радовать, и стало совсем тошно. Когда же этот кошмар кончится, ну должно же хоть что-то хорошее случиться. Всё, что я смог нынче – уделать на клинках этого самодовольного республиканца, всё же навыки никуда не делись. Но зрение нужно позарез, чтоб посетить его свадьбу, не то сочтёт себя победителем, шельмец. Хотя бы ненадолго тогда, когда случилось всё же увидеть сына. Откуда ж эта ужасная слабость, отчего я ем, как голодный зверь, и нисколько сил не прибавляется? Даже просто пошевелить рукой или ногой – как будто скалы ворочать, даже больно иной раз. Настоящая тюрьма получается… Но я же так не хочу. Как же сделать, чтоб вырваться из этого? Не ждать же невесть чего, теряя время. Однако вообще пытаться игнорировать слабость не получается, как раньше – просто теряю сознание, а потом кошмары начинаются. И эта ужасная чернота перед глазами, она меня до сумасшествия доведёт однажды…

   Тепло на шее, то самое, как и тогда в кабинете, только сильнее. Это вовсе не солнце, оно уже сменилось на лице тенью какого-то из садовых деревьев, это именно оно, то, что меня уже спасло однажды! Моя настоящая невстреченная ещё сестра, ты, стало быть, слышишь, что мне плохо? Я не справился, мне стало хуже, прости. Где ты, отчего не приходишь, всё ли у тебя хорошо? Ах, если б я мог хоть что-то сделать для тебя… Да, вот так, по волосам, ещё, ещё… Спасибо тебе.

   Чудо снова вскоре закончилось, но Райнхард почувствовал себя намного лучше, уже не будучи раздавленным тоской полностью. Ладно, из тюрем бегут или выходят – если не получится постепенно снова вставать и ходить… да кто сказал, что у меня не получится, а? Две недели кончаются не через час – а пока дождёмся вечера и снова попытаемся. Вечером у меня всегда голова лучше работает, да и лилии будут пахнуть – найду хоть одну, обязательно. Оберштайн, конечно, разворчится, что трачу силы, да ладно, скажу, что хочу к звёздам. Поймёт.

   Шаги, ну, хоть что-то уже интересное. Ага, Оберштайн, конечно, но с кем это он нынче? Сдуреть, это девушка. Вот ведь подлец, так меня подставить, я же под одеялом только в белье и рубахе, потому что валяться раздетым приятнее, чем в пижаме. Может быть, доктор медсестру подослал? Тогда отчего она так ко мне неравнодушна, этакая плотная пачка эмоций, мы ж явно знакомы, в таком случае. Хорошо, что пришлось валяться на спине, так можно сколь угодно делать вид, что ничего не замечаю. Прикинусь, что так и есть, отвлёкся и не понял. Тем более что так и не понял, что за посетительница, не могу узнать. Кого ты мне привёл, змей подколодный?

- К Вам гостья, сир, - вот ведь негодяй, говорит своим обычным ничего не выражающим голосом, ну никакой подсказки, ладно, гад, всё тебе потом припомню…

   Райнхард выпростал из-под одеяла руку и протянул её от себя:

- Пусть возьмётся за ладонь, иначе я не смогу разговаривать, - столь же бесцветным голосом сказал он, нарочно не открывая глаз.

    Ага, молодая, моложе меня даже гораздо, но пальцы-то не слабее моих будут, если что… Очень интересно, ишь, как заволновалась, однако это у ней впрямь личное, а не из-за короны. Занятно уже, право. Куда это решил смыться Оберштайн?!!! Вот мерзавец, ничего, всё тебе потом выскажу, всё… Впрочем, кажется, мне действительно волноваться не стоит – ничего плохого впереди не чувствую, даже тепло на шее и то посильнее стало, приятно.
- Говорите, сударыня, я Вас не вижу и не узнаю, - холодно произнёс Райнхард, не шевелясь, но с удовольствием отметил, что рука гостьи сползла с его пальцев и обхватила запястье.

   ЧТО? Не показалось. Белые лилии, целый букет, мне сюда! Ого, за это и вслух поблагодарить не грех, сейчас скажу, сразу, как назовётся. Молодой император схватил букет другой рукой и прижал к лицу сладко пахнущие ветки.

- Вам нравится, Ваше величество? – какой вежливый тон, и это при том, что так взволнована…

- Да, очень, - забыв про всё на краткий миг, почти прошептал Райнхард, наслаждаясь подарком. – Спасибо большое.

 - Вы великолепно выглядите, Ваше величество, не смотря ни на что, - раздалось довольно уверенно в ответ. – А значит, всё будет отлично, поверьте.

   Райнхард замер, поймав, наконец, интонацию и почти узнав голос…

- И это мне говорит… - не торопясь произнёс он, завершив фразу с требующей ответа на вопрос интонацией, и слегка повернув голову в сторону гостьи.

- Катерозе фон Кройцер, сир. Я в своё время повидала много кого, кому пришлось несладко, поверьте, - да эта дамочка действительно знает, о чём говорит… что ж, это всё же интереснее, чем лежать одному и скучать.

   М-да, надо было сразу по знакомой фразе сориентироваться, но пока не вытащил дуэль с её женишком, мне было просто не до того. Жаль, я так и не знаю, как она выглядит – и чем она намерена на деле заниматься, коль скоро свадьба для неё не цель, а средство.

- Ага, - задумчиво отозвался Райнхард ничего не выражающим тоном. – Полагаю, что большинство из этих людей чувствовали себя несладко как раз по моей милости.

- Отнюдь, как раз большинство из них оказались в неуютном положении по своей и только своей дурости, - какая у неё жёсткая, но симпатичная усмешка… уже хочется увидеть её, эх… - А Вы просто перетрудились, если уж говорить точнее.

- Вот как? С чего Вы делаете такой вывод, фройляйн? – поинтересовался Райнхард великосветским тоном, чтоб скрыть своё удивление как можно вернее.

- Это факт, лежащий на поверхности, для начала – слишком вредно столько времени проводить в космосе кому угодно без различных мероприятий по восстановлению, - она говорит такие вещи столь приятным голосом, что уже и трудно воспринимать слова, а не интонацию, этак у меня голова просто закружится скоро… - Я по долгу службы знаю об этом хорошо, и если судить по Вашему образу жизни, сир, Вы реально надорвались, игнорируя их. Но это всё скучно и сейчас неинтересно. Я сужу по тому, что вижу сейчас – а это вполне поправимо, хоть и не сразу.

- И с каким же специалистом тогда я сейчас беседую? – сиятельно улыбнулся Райнхард. – То, что Вы не только пилот истребителя, я уже понял.

- В Рейхе нет подобных подразделений, разве что кое-какие методики используют Чёрные рыцари, но бессистемно и эпизодически, кроме  того, они обычно не попадают в те переплёты, на которые делался упор при обучении таких, как я, - наверное, она улыбается, судя по волне… интересно, какая она? Хочу уже увидеть, чёрт возьми! – Это оттого, что Империя может себе позволить воевать, нормальным образом занимая позиции, а орден розенриттеров – так называемая изнутри банда диких ос, устроен и воюет совершенно иначе. Задача таких, как я – быстро и эффективно распознавать поломки у бойцов и ликвидировать их. Или помочь им погибнуть, нанеся при этом максимальный урон врагу, - с грустью закончила девушка, вздохнув.

- Ого, так я попал в руки страшной силе, в таком случае, - рассмеялся молодой император. – И как только Оберштайн мог допустить такую оплошность…

- Вам нечего бояться, Ваше величество, - отпарировала дама тем же тоном. – Хотя Ваша брадикардия Вам ну никак не в помощь, конечно. Это жутко изматывающая силы и нервы вещь, и она у Вас явно не позавчера случилась, я полагаю.

- К чёрту эти унылые пункты, фройляйн, я Вам верю, - со смехом проговорил Райнхард. – Неужели Вы будете меня лечить, как скучный эскулап? Полагаю, в Галактике хватает заинтересованных в том, чтоб я побыстрее отмучался раз и навсегда, вот и результат.

- Лечить тут и вправду есть что, - с какой-то загадочностью произнесла Катерозе, будто сама себе, и сразу продолжила вполне чётким, игривым великосветским тоном. – А вот по второму пункту Вы не правы, Ваше величество. Гораздо больше на деле тех, кто очень хочет как раз противоположного, и очень сильно. И они очень бы хотели сами Вам это сказать, поймите.

- И потому Вы здесь? – резко свёл брови Райнхард, слегка нахмурившись.

- Да, и поэтому тоже, - кажется, даже плечами пожала. Волнуется, значит.

- И что же я должен в таком случае услышать? Кто эти люди? – молодой император почувствовал сильную досаду – очарование от букета уже сильно притупилось, уступив место дискомфорту от того, что он один и не видит вовсе собеседницу. Тем более что голова явно поплыла от долгожданного запаха – ему казалось, что букет он уже видит перед собой среди мрака…

- Позвольте пояснить, - тихо попросила девушка, явно почувствовав эту перемену. – Понимаете, на территории Союза осталось множество детей младше пятнадцати лет, а это очень неслабые генераторы эмоций, по сравнению с взрослыми – особенно если учесть, что взрослым было не до их дел и радостей. Лагеря по их содержанию занимают огромную часть многих провинциальных поселений. К кому-то родители приезжали очень редко, а у кого-то их и не было давно. Случай с приёмным сыном адмирала Яна – скорее исключение из правил, учитывая настоящий масштаб проблемы, ведь на деле военным на передовой вовсе не до детишек.

- Действительно, не думал об этом, - задумчиво проронил Райнхард. – Продолжайте тогда, - вежливо разрешил он, совершенно безотчётно открыв глаза. Она ещё разъясняла всю огромную тему, сообщала, как и в каких условиях жили республиканские дети, но он уже едва слышал – глаза среди сумрака совершенно отчётливо выдали изображение рыжей пышногривой красотки с синими глазами, и он смотрел на него, не в силах оторваться. Нужно было, наверняка нужно оглядеться, хотя бы посмотреть на их сцепленные руки, ещё лучше осмотреть комнату, наконец. Но он боялся, что изображение тогда исчезнет в черноте, и эти ясные синие очи, от которых ему было тепло и уютно, исчезнут навсегда. Держать нить разговора становилось всё труднее, в голове уже плескался белый туман, только бы не упасть сейчас в сон, думал Райнхард, откровенно любуясь девушкой.

- Таким образом, Ваше величество, Вы вообще-то спаситель для этих детей, иначе бы этот голодный кошмар никогда не закончился, а война унесла бы ещё неизвестно, сколько их братьев и сестёр. Подросшие девочки из этих поселений, в отчаянии от того, что их матери накладывали на себя руки, будучи не в силах найти работу, чтоб прокормить себя и младших, рано решали становиться женщинами. Они шли к гарнизонной солдатне предлагать себя за суточный хлебный стандарт, - ровным голосом вещала гостья, очевидно, не в силах понять происходящего с ним и занятая изложением темы. – Что потом оставалось от их тел – на это было часто страшно смотреть даже, ведь жаловаться в такой ситуации некому. Затем часто как будто случайно погибало столько же мальчишек – этак на третий день, когда становилось ясно, что девочки уже не вернутся, вдруг находили утонувшими самых лучших пловцов на любую дистанцию. Вот такая была свобода у нас в Союзе – на деле, и вот такие права. Единственная надежда, которая была у детей, живших в этом аду – это Вы, который шёл уничтожить Союз. Вас ждали и дождались.

- Ройенталь мне не докладывал об этом, - убитым голосом проговорил Райнхард, тяжело вздохнув.

- Но он прекратил это Вашим именем, и это никто не забыл, поймите! Если бы Вы не устраивали эти экспедиции в Изерлонский коридор, практика детского рабства оставалась бы и дальше скрытой от посторонних глаз, поскольку после гибели Ройенталя строились уже даже не планы о возобновлении такого выгодного дела. Феззанские толстосумы неплохо вложились в Изерлонский проект, но Юлиан слишком рано начал бряцать оружием, пойдя на поводу у моего отца – и в результате отработанная схема была спешно свёрнута перед Вашим флотом, не успев наладить весь процесс. А то – четыре миллиона детей только на первой линии, чистой выгоды предприятия две тысячи процентов, правда, никто из рабов не доживает до двадцати даже - но это же мелочи для идеалов республики, ага. Всего же линий предполагалось создать не менее шести, сирот на территории бывшего Союза хватало, а остальное набрали бы, похищая детей из неполных семей.

   Повисла тяжёлая пауза. Райнхард, в ужасе от услышанного, зажмурился и замотал головой.

- Боже, если я обнародую эти факты, мне откажутся верить, особенно в старом Рейхе, - тихо прошептал он. – Как же мне быть с этим?

- Ну, на текущий момент этим есть, кому заниматься и без Вас лично, Ваше величество, - услышал он сильно потеплевший голос девушки. – Ваше дело – выздороветь сейчас.

- Тогда отчего я узнаю обо всём этом от Вас, фройляйн? – насторожился Райнхард. – Вы мне ещё не всё сказали, с чем пришли, верно?

- Я Вам подарок принесла от тех, кого Вы освободили, Ваше величество, - прошелестела Катерозе с нежностью довольной кошки. – Девчонки обожали тайком просматривать ворованные из новостей видео с Вами, и отчего-то решили, что Вам холодно у нас на территории, - в ладонь легло что-то пышное и пушистое. – Вот, это шарф, всего лишь, но поверьте, он ничем не хуже тех, что можно найти в Империи, - кажется, она почти смеётся… Ну а я-то хорош, ага, растаял как ледышка в стакане…

- Они правы, фройляйн, - услышал Райнхард свой нарочито бодрый голос, - мне действительно было там очень холодно. Какого он цвета?

- Лазурь, поверх белые лилии, - растерянно проговорила Катерозе.

- Снова угадали, - сиятельно усмехнулся император, пытаясь на деле скрыть, что резко почувствовал себя хуже, и унять проблему с частым не в меру дыханием. – Мне это уже нравится. Благодарю Вас, фройляйн, Вы прекрасно справились со своей миссией…

- Может, воды немного? – услышал Райнхард очень тихий, деловито-приятельский тон гостьи почти над ухом. – И убрать головокружение сейчас же, так? – она что, нависла прямо надо мной, что ли, интересно, как умудрилась? Ай, ладно, чего уже смущаться тогда…

- Да, конечно, - с трудом проговорил император почти шёпотом. – Поскорее только.

   Катерозе ждать себя не заставила – вот только если удалось всё верно заметить, она успела дверь аккуратно запереть, или показалось? Эх, что ж это творится-то с моим севшим мотором, больно ведь за грудиной-то, заметно больно… Вечно всё не вовремя. Темно, сумерки поганые, так и завыть от бессилия захочется. Ладно, я не обязан глаза открытыми держать, позволим себе эту мелочь. Райнхард не без удовольствия сделал несколько крупных глотков, сознавшись себе, что ему скорее приятно, что его столь аккуратно поддерживают за плечи, и не сразу понял, что гостья прекратила с ним разговаривать. Она по-хозяйски обняла его за плечи обеими руками, и приложилась губами к его лбу на несколько секунд. Прикосновение на самом деле было слишком приятно-уютным для измученного тела, чтобы появилась даже мысль о протесте, и Райнхард предпочёл вовсе промолчать.

- Угу, - деловито произнесла тем временем Катерозе, как будто получив некие сведения. – Понятно, но это нужно немедленно убрать, оно ужасно мешает нормально дышать.

   Райнхард почувствовал, что его осторожно, но неумолимо кладут на спину, и с молчаливым вздохом подчинился. Он вообще не хотел отчего-то мешать происходящему, и просто замолчал. Тем временем гостья резво взялась что-то делать с ним, то и дело, прижимая кончиками пальцев его запястья, виски, яремную впадину, переносицу... Затем вдруг резко схватила ладонями плечи, крепко прижав их в сторону на секунду, а потом ощутимо толкнула в грудь. От резкого выдоха пришлось даже открыть рот, едва не застонав, но сразу после этого стало намного легче. Даже боль в груди утихла, но нарушать молчание никак не хотелось, да и, похоже, от него этого вовсе не ждали. Катерозе быстро добралась до его коленей, пребольно на мгновение сжав их прямо через одеяло по бокам, а затем резво выпрямив их и сжав ещё раз, но уже лишь ощутимо. Потом та же участь постигла и щиколотки, и от резких нажатий уже на кожу кровь ударила в виски, вызвав незнакомое удовольствие. Затем девушка быстро снова выпрямила и эти суставы, и Райнхард простонал:

- Судорога в икроножных, растёт, аккуратно…

- Хорошо, сейчас, - одеяло мгновенно улетело в сторону, и колючие коготки впились в кожу на бёдрах, однако растущая боль отступила быстро и окончательно, и Райнхард смог тихо вздохнуть. Коготки быстро прошлись симметрично почти по всей длине ног, нажимая какие-то важные точки, и это скорее стоило считать приятным ощущением – такую волну в итоге вызывали эти прикосновения внутри мышц, что поневоле приходилось слабо вздрагивать уже от удовольствия.

- Не ноги, а дерево кедровое, высохшее, - тихо ворчала себе под нос Катерозе, лихо разминая ладонями затвердевшие мышцы. – И который год такие, даже сказать не возьмусь. Всю жизнь в сапогах, что ли, пробегал… 
 
- Это так, - тихо выдохнул Райнхард, не открывая глаз. – Нынче пятнадцать лет будет где-то…

- М-да-а, - задумчиво процедила Катерозе, постепенно усиливая движения. – За такое обращение с собой положено вообще-то на стену повешать и влепить двадцать пять плёток. Шёлковых. Как минимум, я полагаю.

- Чего? – ошалело поинтересовался молодой император, обмерев от изумления. – Как это?

- Не знаете, стало быть? – вежливо усмехнулась девушка, продолжая терзать его ноги ладонями, иногда прижимая подушечками пальцев что-то вокруг колен. – Тогда лучше и дальше не знать, спокойнее будет. А вот неделю на пляже поджариться бы не мешало, если босиком ходить привычки нет.

- Да когда мне было… - с горечью прошептал Райнхард, подавившись обидой, и осёкся.

- Бывает, - философски отозвалась собеседница. – Бывает даже хуже, если что. А с этим мы сейчас разберёмся, да и всё, будете бегать как новый, Ваше величество! - Усмехнувшись, она вдруг с такой силой дёрнула резко вверх обе ноги, держа их за щиколотки, что тело отозвалось настоящей волной, несколько раз хрустнув где-то в позвоночнике, и стоило некоторого труда не вскрикнуть от странной мгновенной боли, тут же вызвавшей настоящий шквал удовольствия во всём теле.

   Кровь явно радостно взбесилась внутри, и помчалась по жилам с такой же мощью, с какой несётся свежий ветер по берегу океана, разнося в клочки постоянно гнетущую слабость, а после уничтожая и эти остатки. Райнхард инстинктивно вдохнул столь глубоко, сколь ни разу не получалось после возвращения с того света.

- Ещё, - прохрипел он, сам не понимая, что говорит.

- Торопиться нельзя, а то отключитесь без подготовки, - деловито фыркнула Катерозе, вытянув своего подопечного в ровную горизонталь, а затем лихо взявшись разминать ступни, иногда пользуясь и коготками.

- Осторожнее, больно, - тихо попросил Райнхард, ощущая, что непривычно спокойно дышит, о том, что такая разница возможна, он и не подозревал.

- Понятно, - фыркнули уже не просто деловито, но с весёлым азартом, - и давно у Вас эти проблемы с мотором, стало быть? Пару лет уже аритмия, наверное?

- Наверное, с последнего покушения, уже больше года где-то, - сам не зная, зачем, тихо произнёс император.

- М-м… Когда понервничаете, аппетит пропадает? – с интересом осведомились откуда-то издали.

- Всегда, - надо же, получается усмехаться без напряжения, только сейчас заметил…

- Ясно, обычная недолюбленная шпана, не догляди, да выпусти – горы свернут, Вселенную завоюют, а потом тихо растают среди звёзд осенним вечером, - проворчала дама тоном сварливой старухи. – Дерево кедровое, факт, но, кажется, ещё живое. Ну да ладно, скалы оно ломает обычно.

- Фройляйн, - холодно позвал Райнхард, кусая губы не то от боли, не то от удовольствия, - Вы полагаете, я буду Вам благодарен за такие характеристики, что ли?

- Негусто, - как ни в чём не бывало, отозвалась собеседница почти деловым тоном, - не то прекрасное воспитание, не то печень всё-таки в порядке. Не берите в голову, Ваше величество, это ещё не все провокации на сегодня. Времени у Вас всегда не хватало, так что и нынче придётся форсировать всё это безобразие резво, видать.

- Хорошо, действуйте, - тихо вздохнул император, резко откидываясь левой щекой на подушку.

   Расшумевшаяся от некой радости кровь мешала наблюдать за настроением гостьи, и он уже отказался от этого занятия, позволив наслаждению постепенно захватывать всё его существо – слишком долго и мощно этим занимались боль и дурнота, чтоб появились силы сейчас отказывать себе в нежданном удовольствии. Он даже не смог бы предположить, сколько времени это продолжалось – пара минут или двадцать с лишним. И не сразу понял, когда что стало меняться. 

   По-видимому, гостья легко расположилась в полный рост на той же горизонтали, где лежала спина – ноги у колен она крепко обняла и взялась поднимать их плавно, но почти быстро вверх. Удивляться было просто некогда – вслед за поясницей в воздух также стремительно и без рывков, иногда, правда, похрустывая, поднялся весь позвоночник, а потом и голова повисла в пустоте. Ничего подобного за последние двадцать лет испытывать просто не приходилось – но сейчас оно было странным образом приятно и заставляло замереть в этом положении, нисколько не стараясь помешать происходящему. Райнхард едва слышно застонал, чувствуя, что из груди исчезает что-то абсолютно ненужное, невесть откуда там взявшееся, и затем понял, что его также осторожно, как и подняли, снова укладывают на постель.

- Спасибо, - едва слышно произнёс он, уже не удивляясь свежему шквалу внутри себя.

- Ещё? – деловито поинтересовались скучным тоном.

- Да, если можно, - попросил он почти шёпотом.

   На второй раз он уже не стонал, ровно и размеренно дыша всю процедуру.

- Та-ак, - сурово констатировала Катерозе сквозь зубы, - а дерево-то наше вполне себе живое, только вот на этом кедре омела живёт, вот в чём дело. М-да, засада, она тут лет семь, не меньше.

- Что нужно сделать? – глубоко дыша, тихо осведомился Райнхард.

   В темноте было слышно громкое дыхание девушки и тихий хруст пальцев.
 
- Сейчас повторим последний раз – и выдернём её. Подскажу, сможете сами, без Вас это делать бесполезно, Ваше величество.

- Я не против, но отчего же так? – с интересом осведомился император.

- Даже простая омела на клёне при попытке сорвать такую ветку может довести человека до краткого обморока, - деловым тоном бывалого вояки усмехнулась Катерозе. – А если растёт на ели, то лучше в одиночку не пытаться, если опасно стоишь. А Вы, сир, всё-таки посерьёзней структура, логично? Если ветки не видать простому глазу, это ещё ничего не значит, кроме того, что дело зашло далеко.

- Кажется, я знаю, что это за омела и кто это, - с горечью заметил Райнхард. – Что ж, быть по сему, мне жизнь нужна не только для себя. Клён, говорите? Был у нас и клён когда-то…

- Тогда вперёд, - спокойно скомандовала девушка, снова крепко обнимая его колени. – Скажете всё вслух сами, Ваше величество.

   Вот так всегда, когда угроза ясна и понятна, откуда-то берутся силы… Райнхард не понимал, что снова улыбается своей лёгкой полуулыбкой, которую обожествляли его офицеры ещё со стародавних боёв под гербом Гольденбаума, но именно её наличие добавило физических сил напарнице – всё же ворочать тело массой около центнера забава не для хрупких девушек… Повиснув вниз головой, молодой император резко упёрся кулаками в подушку и прорычал:

- Я не желаю участвовать в делах тьмы! Заберите своё себе! – и уже не слышал, как соратница тихо шептала «Господи, помоги ему!», потому что в глазах потемнело столь ледяным мраком, что весь предыдущий ужас слепоты показался чепухой, и приступ мигрени накрыл его столь стремительно, что по закушенной от боли губе потекла кровь.

   Где-то что-то грохотало, будто в горах прорвало сель с камнепадом. Райнхард лежал на спине, хватая ртом воздух, как умирающая глубоководная рыба на галечном берегу, закутанный одеялом до пояса. Мокрое махровое полотенце на лбу оказалось очень кстати, и он радостно улыбнулся:

- Фройляйн, у нас получилось? – так, голос у меня уже не похоронный, ну, уже лучше тогда…

- Да, сир, Вы великолепный воин, - раздалось почтительным великосветским тоном где-то совсем рядом, и по вискам осторожно прошлись мягкие подушечки пальцев. – Но это ещё не всё, увы.

   Где-то за грудиной продолжало ныть, но так, будто в этом месте и вправду было вырвано что-то чужеродное, хоть и проросшее до полного слияния с телом. Оттого внутри ощущался какой-то мощный прилив сил, в существовании которого уже не приходилось сомневаться.

- Тогда вперёд, - спокойно сказал император. – Что дальше?

- Ещё спина и руки, Ваше величество, - тихо отозвалась девушка, убрав полотенце.

   Райнхард резко поднялся на постели, радуясь по себя, что это получилось почти легко, и протянул перед собой обе руки ладонями вверх. Вместо ответа дама быстро избавила его от рубахи и деловито скомандовала:

- Ложитесь спиной вверх.

   Он молча повиновался, отмечая про себя, насколько легче стало двигаться вообще, ведь до визита гостьи только и получалось, что валяться пластом, не шевелясь. Однако первые же прикосновения ладоней, чуть сжавших плоть около лопаток, заставили вскрикнуть от резкой боли.

- Ага, так и есть, - с грустью прокомментировала Катерозе, осторожно поглаживая кожу в каком-то не очень уловимом ритме, - не спина, а броня Изерлона. Рехнуться с таким богатством, право. Или утопиться.

- Всё очень скверно? – невозмутимо поинтересовался Райнхард, тайком наслаждаясь происходящим.

- Более чем, с этим не живут, - усмехнулась она с лёгким высокомерием. – Но делать нечего, придётся приводить в порядок. Держитесь, Ваше величество, но если не сможете выносить боль, просто кричите, ничего не объясняя.

- Согласен, - спокойно бросил Райнхард и покрепче вцепился в подушку.

   Не то время снова стало растягиваться непонятно как, не то действительно на эту волнующую процедуру понадобилось не меньше сорока минут. Сначала он ещё осознавал, что спина упорно сопротивляется старательно разминающим её рукам. Ощущал, как мышцы позволяют это делать лишь тонкими слоями, и как целительница то и дело обманывает эту их стратегию, нажимая последовательно какие-то зоны. Каждый раз казалось, будто от этого лопаются какие-то коряги и корни, застрявшие и проросшие там, а потом заботливые пальцы выдирают весь этот хлам из уставшей плоти. Кровь радостно кидалась заполнять эти рытвины своим горячим потоком, очень ощутимо обжигая их – но этот процесс был настолько приятен, что кружилась голова от неведомого раньше удовольствия. Слой за слоем – иногда действительно становилось нехорошо от режущей боли, и приходилось стонать или даже вскрикивать. Но ненадолго – Катерозе очень умело убирала эту боль, стоило ей появиться, а затем новая тёплая волна расходилась по телу, заставляя забыть обо всём от наслаждения. Сколько раз это повторялось – пожалуй, не знал никто, им же было не до того, чтоб считать эти приступы. Но, наконец, ладони девушки прошлись по всему корпусу, ни разу не встретив болевой преграды. Затем продолжили неторопливо разминать столько времени упрямившиеся мышцы. Райнхард поймал себя на том, что не может сдерживать стон удовольствия. А оно нарастало. Перед глазами вспыхивали августовские звёзды, те, к которым он тянул руку в детстве и юности. Букет лилий пьянил своим запахом, угрожавшим лишить всякой способности ориентироваться в происходящем вообще и в реальности в частности. Голову заморочило утренним летним туманом, и она совершенно потеряла способность не только думать, но хоть как-то улавливать реальность. Последнее, что осталось в памяти молодого императора – это смутное ощущение, что он отчего-то плачет, хотя, возможно, это ему всего лишь показалось. Потом пучина наслаждения погребла его окончательно, утопив сперва в летнем солнце и ветре, а потом и это воспоминание растаяло.

   Катерозе фон Кройцер заметила, что с её венценосным пациентом неладно, когда он перестал стонать, а руки, судорожно сжимавшие подушку, бессильно обмякли. Однако, быстро коснувшись губами его виска, она поняла, что он просто крепко заснул, сам этого не заметив. Она старательно укутала молодого человека одеялами, и тут заметила, что он ослепительно улыбается во сне.

- Райнхард! – тихонько позвала девушка, поправляя подушку.

   Спящий едва слышно вздохнул, и чуть шевельнул головой, будто просил пока не беспокоить его.

- Райнхард, тебе всё приснилось, - заботливым тоном сестры проговорила Катерозе. – На самом деле фройляйн ушла сразу, как вручила подарок, понимаешь? – она чуть погладила его по растрепавшейся гриве, он лишь ярче улыбнулся, почувствовав прикосновение. – Ты проснешься, и будешь видеть, братик, всё хорошо, не бойся, - и, дождавшись такого же сонного кивка, двинулась прочь из комнаты.

   Это было всё же нелегко – двигаться ровно после такой тяжёлой физической работы, так что даже на возню с замком пришлось потратить заметное количество сил, чтобы справиться с ним бесшумно. Всё-таки, имперский мундир – удобнейшая штука, размышляла девушка, выбираясь в коридор и притворяя дверь так, чтоб без нужного ключа она уже не открывалась. Держит фигуру просто идеально комфортно, не то, что мешковатая чепуха формы Союза и душная куртка. Неудивительно, что у них офицеры не замечают, как с ним срастаются. Жаль, что не все понимают при этом, как это может быть вредно… Но всё же, вот сейчас с ног падаю от усталости – и ничего, держусь же, а в любой другой экипировке это было бы просто невозможно. Ну что за длинный коридор, тут же где-то была крошечная гостиная с диваном, там наверняка есть, что съесть, и выпить тоже, скорее, не то свалюсь от перенапряжения – сколько чёрных брызг летело нынче от этого золотоволосого бедолаги, да и тяжёлый он, даже сравнить не с чем. Ага, добралась, чего это я так вяло двигаюсь, ладно, минералка, с неё и начнём, дальше будет проще…

- И какой же осёл уверял, что омела – прекрасна? – Катерозе уже не замечала, что говорит вслух, сама с собой, отхлёбывая кислую шипучку прямо из горлышка. – С тем же успехом можно утверждать, что бесы симпатичны, ага, пока корчат из себя красавчиков. Ни черта хорошего омела не делает, паразитка, хотя могла бы. Кем же надо на деле быть, чтоб в неё превратиться, а? Какого чёрта? Родственники – самые опасные люди для человека, выходит? Везёт же всяким омелам с братьями, да… ценили бы они ещё это, твари! Да и папаша мой не лучше, та же порода, получается – орудие смерти, и не более того.

   Катерозе с трудом поставила бутылку на стол, и, рухнув на него кулаками, потому что очень опасно покачнулась, пару секунд просто упиралась ими, затем протянула руку за конфетой покрупнее. Такого упадка сил просто никак не ожидалось – даже питьё продавливалось в горло через колющую боль в груди. В этот момент она поняла, что не одна – кто-то явно не очень довольный её существованием в этом мире, как ни сказать больше, смотрел ей сейчас в спину. Однако серьёзной опасности даже сквозь ужасную слабость не ощущалось, да и человек не только не собирался нападать, но был, видимо, безоружен. Поправив белую лилию над правым ухом, Катерозе не спеша выпрямилась, дабы развернуть конфету уже потом, и неуклюже обернулась.

   Ага, ага, будь я в нормальной форме и хорошо себя чувствуй, а не на грани отключки, я бы порадовалась, решила юная авантюристка, и глумливо усмехнулась вместо приветствия. И верно, была же мысль показаться именно этому экземпляру человеческой породы в гольденбаумском мундире со спины и с лилией, вот оно само и случилось. Похоже, даже получилось – напугать её рыжей гривой, ура!

- Здравствуйте, кронпринцесса, - кивнув слегка церемонно, прожевала фразу Катерозе и продолжила с циничнейшими нотками в севшем от перенапряжения голосе. – Простите, что не кланяюсь как следует – просто тогда я упаду, и мою тушу поднимать будет некому. Работа, знаете ли – от неё устают люди часто. Некоторые умирают даже быстрее остальных – ну а мне повезло, только устала.

- Зачем же работать до такого изнеможения? – вежливо произнесла Аннерозе как будто добродушным тоном, однако в глазах её читалось всё неудовольствие от созерцания полу-тёзки, едва держащейся на ногах, но смеющей смотреть на неё не только без протокольной вежливости, но чересчур дерзко.

- Так часто выбирать-то и не приходится, принцесса, - ухмыльнулась та, бесшабашно пожав плечами. – Вы что, думаете, враг будет дожидаться, пока солдаты выспятся? Никогда такого не бывало, да и война не заканчивается, она только форму меняет. Или – ты, или – тебя, третьего не дано, не знаете разве? – и, дождавшись, когда собеседница церемонно изобразит что-то на лице и всплеснёт руками, она низким голосом взялась напевать некие вирши, на первый взгляд ничего в себе не содержащие, кроме странной тревожной мелодии. – «…Большие города, пустые поезда, ни берега, ни дна всё начинать сначала. Холодная война, и время как вода, он не сошёл с ума, ты ничего не знала…», - на этом месте она ещё провокационно взвыла на низких тонах, явно укладываясь в нужный контекст.

   Неизвестно, что бы ответила отшатнувшаяся от неё в суеверном ужасе Аннерозе, кабы не загремели мужские шаги, и в коридоре не возникла внушительная фигура Оберштайна, будто посланца свыше, явившегося предотвратить нечто страшное.

- «…Полковнику никто не пишет…», - протяжно и безжалостно продолжала тем временем Катерозе, хищно скалясь якобы в радушной улыбке и наблюдая, как принцесса начинает дрожать от странных заклинаний, - «…полковника никто не ждёт…».

   Оберштайн бесцеремонно повернул Катерозе за плечо к себе и ровно спросил:

- Что с нашим полковником, Катрин? Чего ради ты шумишь?

   Она цинично усмехнулась и ответила резким, наглым тоном, тряхнув головой:

- С нашим-то? Да порядок, спит, как ребёнок, не нужно сомневаться. И мешать с часик тоже не надо.

- А с тобой что? – недоумённо продолжил министр. – Ты на себя не похожа сейчас.

- Мысли пачкают мозги, вот что! – почти злобно огрызнулась Катерозе, тщетно пытаясь вздохнуть глубже. – Не видишь, что у меня истерика, потому что силы кончились?! А ещё Империя, ага…

- Фернер, - тихо и спокойно произнёс Оберштайн, хватая девушку рукой за плечи полностью, и через несколько секунд фигура в мундире и плаще приблизилась вплотную. – Позаботьтесь о нашем бойце, пожалуйста, - и вручил адъютанту тело, так и норовившее против своей воли обмякнуть в чужих руках.
 
- Слушаюсь, - едва слышно ответил тот, проворно подхватив эту ношу, и осторожно укладывая голову девушки себе на плечо. – Успокойтесь, фройляйн, всё уже в порядке.

- Похоже на то, - вежливо произнесла Катерозе, прежде чем провалиться в беспамятство. – Чёртова омела…

   Оберштайн шагнул к принцессе, церемонно кивнув ей, и галантно предложил руку:

- Аннерозе, работа – это слишком серьёзное дело, чтобы о нём стоило говорить. Пойдёмте.

- Да, Вы правы, - ей совсем не требовалось изображать радость от его появления.

   Однако понимая чутьём опытной придворной, а также чутьём настоящей женщины, лишённой всяких зачатков мужского ума, всю серьёзность только что произошедшего, разгадывать полученные намеки, принцесса не пожелала, даже оставшись одна. Она слишком хорошо сознавала, что не обрадуется.

Оберштайн смог появиться в спальне, где оставался его император, только через два часа. В первое мгновение он просто остолбенел – постель была пуста. Затем, заметив, что дверь в сад приоткрыта, а в комнате отчего-то исчезли мундир и сапоги, бегом помчался по маршруту, которым обычно пользовался только его пёс. В саду ему пришлось ещё проплутать некоторое время по мощёным тропинкам, прежде чем чутьё одинокого зверя указало ему, где вернее стоит искать – в лучах солнца, уже ретиво идущего к закату, полностью залитый ими, темнел столетний кипарис, обсаженный дикими рододендронами. Больше хвойных деревьев здесь не росло, и главный советник, сам не зная, что его ждёт, поспешил туда.

   Корни кипариса вполне можно было использовать как скамейку, и Райнхард успешно воспользовался этим обстоятельством, заодно привалившись правым боком к стволу дерева, а правую руку пристроив на одной из нижних веток. Левой рукой он трепал за уши пса, подобострастно и уютно устроившегося у него в ногах. Яркий окрас рослого далматинца очень выгодно контрастировал с чёрным парчовым мундиром, расшитым платиновым галуном, а зелень кипарисовых ветвей – с золотыми волосами Императора, мощной гривой уходящими почти до талии, и оттого вся картина имела столь величественный вид, что даже хладнокровный серый кардинал Империи замер на месте, поневоле любуясь увиденным. Тем более что Райнхард вовсе не был мертвенно бледен, как все эти дни и ещё утром, и весело улыбался – за это Оберштайн готов был простить ему весь тот ужас, который только что испытал по его вине.

- А может, палочку найдёшь и потягаешь, а? – добродушно говорил император собаке в ответ на замахивания того лапой в попытках водрузить когти на колено человека. – Или тебе ветку отломать? Но она же со смолой, ты чихать будешь от неё.

   Оберштайн приблизился достаточно осторожно, однако остаться незамеченным ему опять не удалось.

- Оберштайн, какого цвета глаза у фройляйн фон Кройцер? – совершенно беззаботным тоном поинтересовался молодой венценосец, продолжая играть с собакой.

- Карие, - ответил советник, как всегда, ничего не выражающим тоном.

- Показалось, значит, - разочарованно пожал плечами император. – Но она рыжая?

- Так точно.

- Везёт мне на рыжих помощников, - лучезарно улыбнулся Райнхард. – Слушай, Оберштайн, это какой-то слишком скучный сад. Тут ни одного кедра, и цветы неинтересные совсем. Свози меня куда-нибудь, где много кедров на скалах и водопады, а? Я… - он осёкся, сразу потеряв весь бесшабашный задор, и старательно, будто через силу, произнёс следующие слова, - очень хочу их увидеть.

- Хорошо, завтра поедем, - спокойно пожал плечами советник. – Как насчёт подкрепиться сейчас?

- Ну, и зачем ты это сказал? – прежним игривым тоном вздохнул император с напускной грустью. – Теперь я понял, что зверски голоден, - и добавил уже совсем тихо, видимо, для себя. – Наверное, из-за омелы, но ведь без неё действительно гораздо лучше.


12. Позови её к себе.

- Я понятия не имею, Гюнтер, что там случилось, - с грустным вздохом вещал Оберштайн. – Эффект налицо, но лично мне совершенно непонятен. Второй день до темноты шатается в этом бору, обнимается в кедрами и валяется в кустах рододендронов. Часами сидит на камнях, подставив лицо солнцу, и молчит. Конечно, это намного лучше, чем послушное безжизненное тело, которым он был три дня до того, как я тебя вызвал к нему, но мне ничуть не менее тревожно, - он по привычке говорил, заложив руки за спину, но стороннему наблюдателю, кабы такой сыскался, было бы очень хорошо видно, что он постоянно сжимает и разжимает кулаки.

Собеседник, будучи министру едва до локтя, и ярко контрастируя на фоне его чёрного мундира и фиолетового плаща в своём старомодном камзоле цвета бордо, вынужден был смотреть снизу вверх, однако нужно ли ему было на деле древнее золотое пенсне, или это была эпатажная бутафория, сказать было очень трудно. Его чёрные очень живые глазки то блестели вожделённым интересом, то подёргивались искренней грустью, он то и дело с достоинством качал головой, иногда тихо вздыхая – тогда его скромные габариты казались вообще тщедушными. Тем не менее, было заметно, что это разговаривают равные друг другу люди если не по статусу, то по духу.

- Думаю, тебе ещё рано всерьёз волноваться в таком случае. Налицо не эффект, а бешеный прогресс. По большому счёту, причина тут интересна только ради статистики. Он сразу отстранился, как только почувствовал себя лучше?

- Фактически да, и я не знаю, радоваться ли этому. Раньше он напоминал перепуганного насмерть ребёнка, который согласен на всё, что с ним делают, лишь бы не оставляли в одиночестве, а теперь спокойно бродит среди деревьев один, будто это доставляет ему удовольствие.

- Молчит? – с истинным профессиональным интересом осведомился доктор.

- Обычно да, но порой произносит какие-то фразы себе под нос, не особо удаётся услышать, что именно. - Иногда даже улыбается – у него это хорошо получается, сразу начинаешь верить, что всё будет блестяще, - Оберштайн сокрушённо покачал головой. – Я думал, что понимаю, что он чувствует. Кажется, ошибся.

- А что дамочка? – с деланным безразличием продолжал вещать эскулап, сам непроизвольно сложив ладони за спиной. – Так и не позволяет ни о чём себя расспросить?

- Да, там ещё меньше определённости. Как будто из ада вылезла, знаешь ли. Спит, как убитая, с тех пор, встаёт и ест с закрытыми глазами. Фернер сунулся было к ней вчера с расспросами, получил в ответ злобное шипение и единственную фразу: «Довели и проворонили, команда лоботрясов!» - Оберштайн с явным неудовольствием пожал плечами. – Единственная зацепка – они оба порознь обронили одинаковые слова, и не раз. Я не знаю, что это значит, а спросить отчего-то боюсь.

- И как они звучат? – встрепенулся доктор с особым воодушевлением.

- «Чёртова омела», - полностью недоумённым тоном обронил собеседник.

- Во имя вечного космоса и пылающих звёзд! – охнул пожилой эскулап, хлопнув себя по лбу ладонью. – Думал ли я, что доживу до того, что поправлять меня станут такие юнцы! Эх, хорошо, что я это услышал, очень хорошо, теперь понятно, что происходит. Терпение, Пауль, кажется, дело пошло, пошло, как надо.
Говоришь, ест он за троих, да? – с лёгкой хитринкой произнёс он, подняв кверху указательный палец. – А вот это он давно делает или впервые за приезд сюда? – и указал вдаль на обсуждаемый объект.

   В нескольких десятков метров от собеседников, на пустынном скалистой террасе, густо засыпанной хвоёй от росших на склоне вековых сосен, спиной к говорившим стоял молодой император Галактики, сложив руки на груди и подняв голову вверх. Пользуясь тем, что горный курорт после войны был ещё необитаем, а личная охрана его почти никому не попадалась на глаза, он разгуливал по лесу, сняв верх мундира, и довольно долго стоял неподвижно, пока его главный советник совещался с врачом. Но в указанный момент он плавно тронулся всем корпусом чуть вперёд, и хотя внешне неторопливо, но быстрыми отточенными движениями выдал сорокасекундный комплекс-разминку для опытного фехтовальщика, выполняемый без предметов, а затем украсил это пусть не быстрой, но уверенной стойкой на руках.

- Гром и молния, однако! – оторопело прошипел Оберштайн, тем не менее, с удовольствием наблюдая происходящее. – Впервые это, Гюнтер, и даже не скажешь, что он не видит, верно?

- Какой толковый пациент, даже страшновато, - задумчиво пробормотал себе под нос тот, озадаченно потирая руки. – Если он снова выиграет у смерти, старушке придётся взять отпуск, ведь никто вообще умирать не захочет в ближайшее время, хе-хе!

   Райнхард чётким движением вернулся в исходное положение и застыл с лёгкой полуулыбкой, подставив закрытые глаза солнечным лучам. На миг собеседникам показалось, что с его губ сорвалось несколько слов, но услышать их не представлялось возможным. Словно в ответ на них, лёгкий порыв ветра осторожно коснулся длинной золотой гривы молодого императора, вежливо пошевелив несколько прядей густых волос.

- Ничего забавного, Гюнтер, я сам видел, как он вытащил из преисподней своего погибшего друга, - холодно проронил Оберштайн. – Того самого, что успешно изображал мятежника, рехнувшись на Хайнессене. И отдал другому, тому, что спас его ещё до коронации и похода на Феззан – оба ушли в свет, если что, а мы вот вернулись сюда.

- Знаешь, Пауль, а я нисколько не удивлён этому сообщению, - покачал головой доктор. – Вот только масштаб противодействия ему в этом случае тоже громаден и с трудом поддаётся оценке. Будь я помоложе, я бы боялся. А сейчас не хочу, уже устал.

   Тем временем Райнхард неспешным шагом двинулся к беседующим, ступая столь плавно, что только это обстоятельство могло указать на то, что с ним что-то, возможно, не так. Оберштайн действительно нервничал – и лишь этим объяснялось то, что он поспешил навстречу сюзерену, оставив собеседника. Он не очень-то доверял новой способности подопечного чувствовать людей на расстоянии и, хотя терраса в этом месте была совершенно ровной, чего не скажешь о горных тропах, боялся в глубине души возможности подвернуть на ней ногу, например, для незрячего. Но едва расстояние между императором и его главным советником сократилось почти до пары метров, как молодой венценосец сам протянул руку вассалу, указывая, что желает опереться на его предплечье.

- Оберштайн, мне показалось или водопад тут действительно недалеко? – ровным великосветским тоном поинтересовался он, инстинктивно поднимая голову повыше под солнечными лучами, сиявшими на высоте в километр над уровнем моря гораздо сильнее, чем над городскими кварталами.

- Да, тут серия водопадов, - совершенно серьёзным, ничего, правда, не выражающим тоном ответил тот, мигом успокоившись, лишь только почувствовал, что император всерьёз опирается на его руку. – Но они не очень-то близко, четверть часа идти по тропе.

- Отведи меня туда, пожалуйста, - спокойно произнёс Райнхард. – Мне нужно… - тут он осёкся и с некоторым усилием добавил, - то есть, я хочу туда дойти сейчас.

- Хорошо, - тем же тоном отозвался советник и, выразительно кивнув доктору, двинулся вместе с императором прочь, к краю террасы, поросшему густым кустарником. Тот шёл каким-то плавным, почти плывущим шагом, по-прежнему держа голову высоко и стараясь дышать поглубже. Так он ходил по дворцу в Сан-Суси, вспомнил вдруг Оберштайн. Вот, стало быть, в чём дело – парню там было настолько же некомфортно, насколько он страдает от потери зрения сейчас. Ну, тогда неудивительно, что он сжёг все свои силы уже к двадцати пяти – с таким-то напряжением… Тогда Катерозе фон Кройцер полностью права: проворонили. Знал бы заранее, что имею дело с настолько ранимым юношей – вообще бы ничего не сообщил бы ему про Вестерленд вовсе, пусть бы ссорились со своим другом из-за чего другого после, долго ждать бы этого не пришлось в любом случае. А вот ждать неизвестно когда наступающего чуда нынче – то ещё мучение.

   Оберштайн прекрасно помнил момент, когда пришёл в себя после смерти и увидел своего Императора рядом, как всегда, сияющего величием и даже чуть надменного, явившегося выбранить его за излишнюю ревность к служению. До чего же нужно крепко держаться, чтоб, встав со смертного одра слепым, даже не вызвать подозрения у кого-либо из окружающих вовсе – а потом ещё отправиться фехтовать с реальным зрячим противником, через пяток дней после медленной мучительной смерти. Гюнтер совершенно справедливо беспокоится: это заметное улучшение, не стало бы оно причиной нового страшного срыва потом?  Ведь счастье ещё, что отчего-то прибластилось притащиться на приём именно в нужное время – а ну как челядь бы так и ждала бы неизвестно чего, боясь зайти в закрытый кабинет, и дождалась бы чего-то очень страшного, факт. Как в августе прошлого года, когда пришлось вежливо намекнуть Хильде, что неплохо бы зайти к Его Величеству повечерять… Но тогда было всё ясно и понятно – а что у него произошло с этой юной валькирией фон Кройцер, а? Без бутылки не разобраться, что называется. Так, стоп, судя по всему, эта ветка должна была задеть его хоть краешком, но он устранился вовремя – случайное ли совпадение, а? Или всё же показалось?

   Как назло, тропа была столь хорошо натоптана ещё в довоенную пору, что места для двух пешеходов хватало вполне. Райнхард шёл хоть и не спеша, но столь уверенно, что было заметно, что держится он за руку сопровождающего больше для порядка, чем всерьёз нуждается в опоре. Однако привычная ранее его облику мрачная сосредоточенность нынче не проявлялась вовсе – как будто всё, о чём он мог думать, была лишь радость от прогулки погожим днём. Даже когда тропа начала вилять в каменном лабиринте у кромки воды, бурно несущейся по ущелью, он двигался по ней едва ли не с явным удовольствием, не убавляя прежний темп. И только когда под сапогами вместо хрустящего галечника пополам с мраморно-базальтовым песком наконец оказались только пачки верхушек огромных валунов, зализанных водой и ногами гулявших тут не одно столетие отдыхающих, молодой император, помедлив, взялся осторожно вытачивать каждый шаг по каменной гуще, и его рука держалась уже очень твёрдо за руку сопровождающего. Тем не менее, не то молодому человеку бесшабашно везло при каждом шаге вперёд, не то он неизвестно каким чувством умел угадывать, как и куда поставить ногу – двигался он по-прежнему плавно и без заметного напряжения, и только слишком приподнятый подбородок – для того, чтоб солнечный свет не покидал лицо вовсе – подсказывал, что на самом деле человек вовсе не смотрит себе под ноги. «Не видит, - угрюмо констатировал про себя Оберштайн. – Но очень хочет прозреть, оттого и подставляется всякий раз под яркий свет. Но, чёрт возьми, как же он тогда умудряется не путаться при ходьбе? Никаких нервов на это не хватит, он что, разучился бояться после визита нашей огненной фройляйн?». Со стороны могло показаться, будто ведёт в паре как раз Райнхард, отлично знающий, куда идти – и именно так и думали, возможно, люди Кисслинга, вежливо скрывшись на местности по ходу движения сюзерена и вассала. «А, так он хочет, чтоб и охрана ни о чём не догадалась! – сообразил вдруг Оберштайн, когда они перебирались через ещё один каменный завал на пути. – Всё верно, если даже Императрица не знает о беде, приключившейся с мужем, если не в курсе даже молодой камердинер, то этих он тоже учёл, мастер стратегии. Но такое напряжение добром не кончится – как не кончилось уже нынче, когда он один закрылся в кабинете…»

    Первый столп каскада Жемчужного Веера вырос сразу перед путниками, как только тропа сделала резкий поворот под прямым углом – и только тогда Оберштайну пришлось чуть сильнее потянуть руку на себя, подсказывая, куда следует сместиться корпусом, чтоб не рухнуть с тропы на каменные завалы. Райнхард почуял это движение легко и снова плавно двинулся в нужном направлении, будто был зрячим. Даже сам остановился на миг прежде, чем подсказал рукой напарник, и величественно кивнул ему, благодаря за помощь. Они остановились на площадке, образованной плоской скалой, когда-то упавшей здесь с немалой высоты, а сейчас служившей желающим подойти вплотную в падающей воде очень удобным плацдармом для любования роскошной картиной. Во второй половине августа река уже набрала всю силу горных дождей, и Жемчужный Веер представал перед кем угодно во всём своём суровом великолепии, гремя с высоты около пятнадцати метров столь низким рёвом, что у сентиментальных натур мог вызвать не только раздражение, но и дурноту. Райнхард протянул в его сторону свободную руку столь детским движением, когда ребёнок не хочет знать об опасностях окружающего мира и всё полагает добрым и радушным, что Оберштайн резко поторопился, ухватив сюзерена другой рукой за плечо:

- Осторожно, Ваше Величество, здесь опасно, можно упасть под водяной ствол. Не торопитесь, я просто подстрахую Вас аккуратно, и сможете трогать что захотите, хоть плескаться под потоком.

   Райнхард покорно кивнул, но с явным сожалением на лице:

- Ах да, я опять забыл… Ладно, действуй, - тихо вздохнул он. – Видишь ли, дело в том, что мне показалось, что очертания воды видны в синем цвете среди черноты…

- Не показалось, - сурово проворчал советник, быстро и аккуратно застёгивая поверх корпуса подопечного каркас из крепких цепочек. – У Вас, сир, прорезается альтернативное зрение, вот что это такое. Лучше, чем ничего, но очень тяжёлое приобретение, потому что подчиняется иным закономерностям.

- Я это понял, - бесцветным голосом ответил молодой император. – Если начать им пользоваться активно, голова сильно болеть начинает, и во всём теле усталость страшная. Но я не знаю, что ещё делать, - добавил он с горьким вздохом.

   Оберштайн крепко ухватил его ладонь своей, плотно зафиксировав пальцы, чтоб использовать себя страхующим, по возможности не прибегая к помощи каркаса, и спросил серьёзным тихим голосом:

- Ваше Величество?

- Да? – с интересом разрешил говорить Райнхард.

- Вам действительно лучше, или просто дополнительные силы откуда-то взялись? – негромко спросил советник тихим заботливым тоном.

   Молодой император замолчал на краткий, но заметный миг, затем тихо вздохнул и ровно произнёс:

- Я сам хотел бы это знать, право. Эта беспомощность меня страшно угнетает. Но надо же делать хоть что-нибудь, вот я и пытаюсь.

- Вы бы не стеснялись сообщать мне о своих желаниях, - вежливо попросил собеседник.
   
   Райнхард вдруг ослепительно улыбнулся.

- Так я и правду чёрствый и неприхотливый чурбан, доктор прав, - сказал он с искренним добродушием. – Не волнуйся, когда я снова захочу напиться в хлам, скажу сразу и без увёрток. А пока я должен кое-что понять, не торопи меня.

- Действуйте, сир, теперь можно, - с инстинктивным поклоном отстранился Оберштайн.

- Спасибо, - тихо кивнул император.
 
   Райнхард плавно сделал головой такое движение, что со стороны никто бы не усомнился в том, что он зрячий и оглядывает столб падающей воды с эстетическим интересом. Затем подставил ладонь под поток, не то изучая его, не то пытаясь получить удовольствие от прикосновения к стихии. Простояв так с полминуты, он немного помялся, переступая с каблуков на носки и обратно, пока не нашёл более удобное положение, чтобы, стоя ещё увереннее, приблизиться корпусом вплотную к стволу воды, а ладонь крепко упереть в выступ скалы. Потом протянул другую руку почти сквозь поток, будто искал в нём что-то, подождал несколько секунд. Провёл мокрой ладонью по скале, ища и для неё опору покрепче, ухватился пальцами за понравившееся место. Оберштайн, наблюдавший за этим не столько с интересом, сколько на деле со смутной тревогой внутри, инстинктивно покрепче взялся правой половиной корпуса за скалистый утёс, возле которого располагалась площадка, где стояли оба человека. И вовремя – Райнхард сделал глубокий вдох, какие под стать разве что опытным пловцам, и нырнул головой под водяной ствол, замерев так на неизвестное толком количество секунд, которые показались сопровождавшему в три раза длиннее, чем были на деле.

   Движения молодого императора, соизволившего, наконец, выбраться из бешеного потока, напоминали плавные движения породистого пса – этак, глядишь, ещё вытряхиваться начнёт полностью по-собачьи, подумалось отчего-то Оберштайну. Возможно, просто в последний момент отказавшись от этого намерения, Райнхард преспокойно взялся отжимать ладонями свою длинную – почти до пояса – золотую гриву, блеск которой даже в потоке рокочущей воды ничуть не ослаб, да и сейчас, в виде примятых водой прядей, сиял по-прежнему роскошно. Он был недоволен собой – бесшабашного мальчишеского веселья достичь так и не удалось, и даже радостно смеяться вовсе не хотелось, несмотря на полученное-таки солнечное настроение.

- Экие мы нынче стали задумчивые, Кирхайс, - с  грустью проронил он едва слышно, только для самого себя. – Даже обрадоваться толком не умеем…

   Оберштайн же услышал только имя погибшего друга Императора, и с сильной горечью вздохнул. Обычно поминание этого имени ничего особо хорошего не означало – разумеется, с точки зрения самого министра – и могло разве что указывать на сильный сплин молодого венценосца. А тот тем временем слегка всё же помотал мокрой головой и заметно воспрянул, поймав какую-то новую мысль, даже сподобился потереть тыльной стороной ладони лоб. После чего резко обернулся к сопровождающему:

- Вот что, Оберштайн, вызови-ка мне сюда в гости Миттенмайера с женой, - деловито проронил он достаточно громким голосом, чтоб его не заглушал рёв водопада. – И пусть она прихватит с собой свою книжечку, по которой молится. Пойдём теперь посидим где-нибудь на камнях, где много солнца, а то тут слишком сыро.

   Оберштайн вежливо кивнул головой, будто давая понять, что указание будет выполнено, и аккуратно взялся за руку подопечного, приглашая двигаться прочь. Он заметил, что Райнхард сосредоточенно думает о чём-то, а когда они вышли из зоны каменной тропы, даже услышал некоторые фразы, которые ронял вслух Император. Что они значили, он сейчас понять не мог, но с интересом прислушался.

- «Вначале было Слово, и слово было у Бога, и слово было Бог», - серьёзно проговаривал будто только для одного себя Райнхард, так он делал, когда колдовал над картами расположений флота противника. – «Оно было вначале у Бога». Хм, чётче и яснее некуда, Кирхайс. Итак… - на этом месте он замолчал надолго, и даже примчавшийся после к гуляющим пёс не смог растормошить его на большее.
 
*     *     *

- Йозеф, поточнее, пожалуйста, это точно идейный наследник твоего учителя, получается? Несмотря на то, что феззанец? – ворковала в блок связи Катерозе со странной смесью удивления, добродушия и деловитости. – И он не откажется играть для меня, если я, всего лишь, скажу эти кодовые слова? А, феззанец по несчастью, понятно… Эх, нечем мне пока тебя радовать, только смешить – что Юлиан, пьёт Юлиан, как забулдыга кабачный, обиделся на Императора, ага… Ну так то ж день Ильи-пророка был, вообще-то, день космодесантника, наш с тобой тоже. Ну да, кликуши так и бают – «промыслительно», ага… Ха-ха! Ну да есть ещё три дня форы до Преображения, я и хочу успеть со скрипачом поэтому, ты меня опять спас. Ага, ага, слово и дело, держись, братик! – она аккуратным движением отключила связь и улыбнулась, прикрыв веки, как довольная кошка.

   Карие глаза Катерозе сейчас были изумрудно-зелёными, что приводило в мистический восторг хозяина сада – капитан космофлота Империи не мог удержаться от рефлекса замереть и послушать, о чём его дама болтает по связи, особенно заинтригованный фразой «наша надежда», произнесённой с особым пиететом, но едва дама закончила, как он тут же вынырнул из буйной зелени кустов с бокалами и бутылкой, улыбаясь так бесшабашно, как будто и не слышал ничего. Вот всё идёт к тому, что голова-то кружится уже совсем серьёзно, с грустью констатировал про себя офицер. Рассказать отцу, что втрескался в чужую невесту – хохотать будет с час, наверное. Ему-то что? –  не понимает он этих тонкостей, слишком брутален, оттого и сидел всю жизнь в пехоте, как собака в конуре. Впрочем, кое-что забавное и дельное он бы изрёк, конечно – что-то про то, что наставить рога республиканцу ещё до свадьбы – святое дело, да-де плевать на всё, если девушка довольна, и прочие будь молодцом четыре вагона. От которых, правда, ничуть не легче – ощущение, что женишок у этой невесты такая тряпка, что она сама с тоски кинулась на первую подвернувшуюся под руку шею. А отступать некуда – и даже замуж ей предложить нельзя, что за ужасное положение, а! Ладно, сколько ни есть дней, а все мои, и жизнь ещё не кончена, неизвестно, что ещё будет после этой проклятой свадьбы. Может, Фернер и поймёт, подмахнёт ещё назначеньице по этому же делу…

- Герман, что тебя расстроило? – вот чёртова дикая кошка, мало того, что мигом пришла в себя после стольких часов напряжения, так ещё и командовать научилась не хуже майора – стоило всего-то мундир на неё надеть, причём старый! – Можешь не отвечать, если не хочется.   

- Катерозе, я в порядке и даже доволен, тебе померещилось, - о-хо-хо, моя обычная сиятельная улыбка, кажется, на неё уже не действует, плохо дело. – У нас есть ещё время или опять двигаем куда? – он постарался наиболее беззаботно разлить вино по бокалам, и это удалось вполне.

- Ладно, захочешь сказать – я всегда пойму, - вежливо улыбнувшись, как старый добрый друг, кивнула девушка и взялась за бокал, весело подмигнув. – Время-то есть, но кое-куда нужно двинуть прямо сейчас, и я не думаю, что есть смысл расставаться при этом.

- Уже лучше, - с искренним добродушием отозвался он, лихо плюхнувшись рядом за стол и с вальяжностью чуть притомившегося любовника чокаясь бокалами. – Я ведь… всегда к твоим услугам, любимая.

   Катерозе вздрогнула, и глаза её приобрели синеватый оттенок.

- Мне очень приятно, Герман, - тихо произнесла она почти испуганным тоном. – Но не усложняй, пожалуйста, мне и так очень нелегко, правда. Разве я умудрилась тебя чем-то обидеть, не желая этого?

- Так я и знал, ты слишком необычная леди, - имперский капитан приветливо посмотрел на неё, и его проникновенные глаза остановились, скрестив их взгляды, и так оставались в течение всего последующего разговора. – А если я предложу тебе ещё и руку, ты тоже не возьмёшь из вежливости? 

- Увы, это так, прости, - девушка уронила это таким убитым голосом, что от него повеяло настоящим горем, после чего залпом выпила вино и твёрдым движением поставила бокал на стол перед собой. – Я себе не принадлежу, пойми, пожалуйста.

- Вот оно что, - с грустью вздохнул он и покачал головой. – А я-то считал, что сам пользуюсь своим служебным положением… Но если что, смело рассчитывай на меня.

- Что ж, раз я оказалась столь неосторожна, и случилось тебя поранить, - в тон отозвалась Катерозе, чуть склонив голову, - то могу тебе предложить право быть отцом моего первого ребёнка. Это всё, что у меня есть, но лучше, чем ничего, да и не предлагается, кому попало, - она смотрела при этом столь серьёзно на собеседника, что он понял, насколько важно то, что он только что услышал, и потому не поторопился отвечать.
   
   Повисла некоторая пауза, но она не была тяжёлой. Солнечные лучи триумфально прорвались сквозь зелёную сетку листвы, с гордостью освещая молодых собеседников, и даже лёгкий летний ветерок вежливо коснулся обоих, будто хотел приласкать. Имперский капитан смотрел на подругу, откровенно любуясь её пышными огненными прядями, ярко выделявшимися на фоне чёрного гольденбаумского мундира – только вместо традиционного орла на нём была нашита белая атласная лилия, и с интересом наблюдал, как синие искры бродили по изумрудным глазам – она была чуть грустна, но сильно не волновалась. Он не торопясь придвинулся ближе, чтоб быть почти вплотную, затем с нежностью обнял ладонями её лицо.

- Я понял, Катерозе, - с тихой нежностью произнёс имперский капитан. – Поверь, я понял, хоть многое мне и не известно. Я согласен, но ты уверена, что тот, кого будут считать отцом ребёнка, не причинит ему вреда, увидев в нём однажды меня?

- Люди глупее, чем хотят казаться, - с лёгкой усмешкой ответила девушка. – Они все увидят там не тебя, а деда по матери, вот и всё. А когда он вырастет, то сам всё поймёт, не сомневайся.

- Что ж, дай Бог дожить, - улыбнулся он, не отводя взгляда. – Обычно об этом не думаешь, но когда кто-то не возвращается, так тяжело потом ходить с выдранным из тебя куском.

- Именно поэтому, - задрожав довольно заметно, она продолжила говорить сухо и как будто даже холодно. – Именно поэтому нужно сделать то, за что я взялась. Слишком много не вернулось уже тех, кто должен был остаться с нами и хотел этого. Я не могу позволить допустить, чтоб они погибли напрасно.

- Не будем сейчас об этом, если можно, - тихо попросил офицер. – Мне вообще  слишком тяжело вспоминать это, а тем более сейчас.

   Катерозе лихо хлопнула ресницами, и он осторожно приблизился губами к её лицу. Поцелуй получился сначала лёгким и осторожным, а затем они крепко сцепились в объятиях и продолжили уже жадно и страстно. Убив на это никак не меньше минуты, они одновременно остановились, как бойцы, подозрительно долго не получавшие никаких сигналов о происходящем вокруг и замерли, прислушиваясь к себе и окружающему миру, а слышали каждый только грохот сердца другого.

- Куда мы поедем? – деловым тоном напарника поинтересовался мужчина. – И зачем?

- Я не знаю, где это, Герман, у меня только адрес, - тихо вздохнула девушка. – Ничего не знаю на этом хитром Феззане. Нам нужен один старый музыкант и его согласие играть на наших условиях.

- Я могу сделать предложение, от которого не отказываются, - с лёгкой усмешкой сказал он, полыхнув на миг ярким пламенем в карих глазах, в точности, как это делал когда-то родной отец Катерозе. – Даже без мундира.

- Возможно, это пока совсем не понадобится, - ослепительно улыбнулась она. – Но едем.

*     *     *

- Какого чёрта, какого чёрта, Оберштайн, я узнаю о прибытии оптинских посланцев от Миттенмайера, а не от тебя?! – в глазах Райнхарда полыхали грозовые молнии, отчего они казались серо-стальными, да и жесты отчего-то очень напоминали основателя Рейха – как на Одине, ещё до побега последнего Гольденбаума на Феззан, тем более, что снова укутался в плащ поверх мундира и такой же беспомощный, сколько б не рычал – подумалось вдруг министру. – Ещё раз так обо мне позаботишься – перестану тебе доверять, сразу учти!!!

- В отличие от адмирала Миттенмайера, я не был осведомлён об уровне важности этого известия, - не потеряв ни грана обычной своей убийственной невозмутимости, проговорил главный советник. – Кроме того, я ведь продолжаю выполнять Ваш последний приказ, Ваше Величество. Который Вы отдали ещё у себя в кабинете…

   Райнхард с тихим стоном рухнул снова в кресло, продолжая смотреть на собеседника невидящими глазами, и оттого казалось, что он всего лишь слегка расстроен, как в юности. Закатные лучи солнца, заливавшие комнату из распахнутого окна даже сквозь лёгкие занавеси, снова придавали резкость и темноту его чертам, а ресницы и брови вовсе казались чёрными, в противовес гриве, светившейся алым золотом.

- Верно, я забыл тебе сообщить… Видимо, я уже становлюсь невыносимым.

- Бывает хуже, - бросил Оберштайн с доверительным участием и сразу снова взял официальные ноты. – Как будем организовывать встречу и когда? – он по привычке держал руки за спиной, будто так же опасаясь, что собеседник может заметить, как он то и дело сжимает и разжимает пальцы.
- Ах, тут всё смазано, - подчёркнуто делово проговорил Райнхард, уткнувшись в лоб ладонью и поставив локоть этой руки на стол. – Поначалу мне хотелось принять их немедленно прямо здесь, не выезжая в столицу, но потом я понял, что такая поспешность вредит делу. Да и вообще я ж вроде намерен отдыхать ещё, так что приму решение не раньше завтрашнего дня.

- С ними особо торопиться некуда, статус у них самый простой пока по протоколу, - тихо отозвался советник, чуть склонив голову. – Вы явно озабочены другим вопросом, сир.

- Мне просто тоскливо и муторно, Оберштайн, - с горьким вздохом проронил, не шевелясь, его сюзерен. – Право, раньше я стыдился сознаваться в подобном даже себе, пока не сорвался год назад. Сейчас ничем не лучше – я устал кое-как говорить с женой по связи, делая вид, что я болен сильнее, чем есть.

- Это не навсегда, - холодно заметил собеседник, но поспешность, с которой он произнёс эти слова, уничтожила всё впечатление от вроде бы безликой интонации. – Самая темень перед рассветом постоянно, а Вы потихоньку, но набираетесь сил, и быстрее, чем кто-либо. Мы прорвёмся, - добавил он уже совсем тихо.

- Да, только на это и остаётся надеяться, кабы только я не кончился раньше, чем оно сбудется, - с нервической усмешкой отозвался Райнхард, полностью откидываясь в кресле на спину и с силой сжимая подлокотники ладонями. – Вот что, пока Рекс не пришёл с прогулки, принеси-ка мне бутылочку красного…

- Может, не стоит, курс уколов-то ещё не закончен? – с некоторым холодным сомнением поинтересовался тот в ответ. – Точно дело в этом?

   Райнхард хищно скривился, чтоб скрыть, что губы предательски задрожали, и прошипел:

- Послушай, никто в мире не может сейчас мне дать того, чего у меня нет, так принеси вино и оставь его на столе. Я прошу всего одну бутылку, а не ящик, не волнуйся.

- Я и не склонен подозревать плохое, - очень выдержанно заметил Оберштайн, радуясь, что некому видеть, как его только что передёрнуло, как от сильного электрического разряда. – Но я хочу знать тогда, чего не хватает сейчас настолько, что придётся действовать таким образом.

   Молодой император резко мотнул головой, будто собирался сказать что-нибудь жёсткое, но передумал.

- Что ж, отчего бы просто не сказать вслух, - тихо пробормотал он себе под нос, - да и ты не кто попало, логичный вопрос, - он с силой запрокинул голову вверх и с видимым трудом проговорил остальное, прикрыв веки от напряжения. – Оберштайн, я действительно забитый сопляк с никакими нервами. У меня нет сестры и уже не будет, я боюсь подойти к жене чтоб не огорчить её, и мне нечем забыться, чтоб не впасть в тяжёлую истерику. Это ты хотел узнать, что ли?

- Возможно, - участливо заметил Оберштайн, сжав кулаки до хруста, - но один пункт как минимум неверен полностью, а значит, всё лучше, чем выглядит.

- И где же я ошибся? – рассмеялся Райнхард с явным облегчением, только в этом смехе явно проявились те же нотки, что пришлось услышать под Вермиллионом, когда приказ о прекращении огня уже прозвучал. – Это мне очень интересно, поверь.

- Утверждение «сестры никогда не будет» ничем не обосновано и оттого ложно, - тон был по-прежнему невозмутимым, но голос собеседника  стал чуть заметно, но выше. – Когда теряется что-то важное, взамен появляется нечто важное не меньше, а то и значительно больше, как известно. И необдуманно закрывать путь перемене такими тезисами, лучше приказать позиции быстрее обновиться.

- Та-ак, подловил, - продолжил смеяться император, но уже без аллюзии на кризис, - признаю. Хорошо, тогда я хочу увидеть свою новую, настоящую сестру, и прямо сегодня. Съел? Хоть и звучит верно, но невыполнимо же пока что. А вино я выиграл.

- Вино – да, сейчас принесу. А насчёт остального – подтвердите, что и вправду желаете, Ваше Величество, - Оберштайн по привычке склонился в церемонном поклоне, возможно, оттого, что весёлый азарт собеседника заметно передался и ему. – А то обычно пауза возникает из-за опоздания как раз поэтому – когда сказано слишком поздно и без повторов.

- Да ты нарочно меня дразнишь, похоже! – весело фыркнул Райнхард, улыбаясь. – Ладно, будь по-твоему, я хочу увидеть свою невстреченную ещё сестру, настоящую, которую я жду уже много лет. И побыстрее. Доволен?

- Вполне, - молодцевато щёлкнул каблуками министр. – Сейчас принесу вино, - и двинулся прочь из комнаты.

   Райнхард величаво кивнул, но едва дверь захлопнулась, как на его лицо мгновенно наползла мрачная тень, и он уронил его на ладони, по-детски горько всхлипывая.

- Что ж я наделал? – едва слышно прошептал он с жалящей грустью. – Теперь она точно не придёт, обидится, что я рассказал о ней вслух. А не увидев сестрёнку, я уже ничего не увижу. Как страшно…

   Оберштайн, оказавшись за дверью, автоматическим движением вынул из кармана блок связи и быстро набрал нужный номер. Через положенное количество секунд отозвался бодрый, но слегка озадаченный девичий голос:

- Уже поздно, Пауль, что произошло?

- К чёрту всех, Катрин, бери своего бодигарда и очень резво ко мне, - ледяным тоном вещал серый кардинал Империи, быстро вышагивая по пустым коридорам курортного особнячка к главной лестнице. – Полковнику плохо.

- Та-ак, - деловым тоном полководца, наблюдающего за сражением, произнесли на том конце связи. – Вы ему принесли белых лилий в комнату? – и бросили куда-то рядом, гораздо тише. – Герман, одеваемся, живо!

- Э, - озадаченно проворчал Оберштайн, заметно замявшись. – Нет.

- А почему это – нет до сих пор?! – сурово рявкнули в ответ. – Быстро исправляйте, не то провороните опять!!! Я еду, жди.

- Ладно, до встречи, - холодно лязгнул министр и отключил связь, двинувшись по лестнице прямо к обозначившемуся на ней Кисслингу. – Сударь, мы с Вами совершили одну оплошность, и теперь надо срочно сделать следующее…


13. Опасный гость.


- Оставьте себе эту книгу, Ваше Величество, - ровным дружеским тоном проговорила фрау Миттенмайер, и в ладонь лёг аккуратный томик в циркониевой обложке. – Она пригодится очень скоро, уверяю Вас.

- Ваши слова да Богу в уши, сударыня, - вежливо улыбнулся молодой император, чуть склонив голову на прощанье. – Боюсь, Вам всё же ещё не раз придётся мне читать её.

- Полагаю, - он услышал, что дама чуть растягивает слова – так они делают, когда пристально разглядывают что-то или вдруг начинают чувствовать нечто потустороннее, - пока вполне хватит запомнить одну нужную Вам фразу, а заучивать текст полностью на память необязательно, ведь Вы и так прекрасно уяснили себе смысл…

- Ещё бы нет, когда столь толково изложено, - пожал плечами правитель Галактики, продолжая улыбаться. – И которая фраза, на Ваш взгляд?

- «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его», - совсем медленно произнесла гостья, наверное, очень широко раскрыла глаза, услужливо подсказывала память. – Не грустите, Ваше Величество. 

   Райнхард автоматическим жестом прошёлся пальцами по металлическим виньеткам на переплёте – всё верно, простой канонический крест… По углам ещё что-то, с какими-то камнями, корунды, должно быть, но изображения толком не разобрать, так и не привык ещё сразу переключать восприятие на визуальный образ, иной раз он ну никак не складывается в голове. А размытое пятно цвета зимнего неба в полдень, что сквозь черноту указывает на наличие предмета в руке, - ничем не в помощь. Миттенмайеры уехали уже несколько часов назад, но расставаться с подарком не то, чтоб не хотелось – даже мысли такой не возникало. Снова зачем-то повертев в руках книгу – эти движения доставляли странное приятное ощущение – Райнхард убрал её во внутренний нагрудный карман мундира. Боль, тихо и нудно саднившая где-то внутри около грудины и исчезавшая только на открытом воздухе под ярким солнцем, пропала – сразу же и начисто. Мелочь, но столь приятная и столь вовремя, что настроение заметно улучшилось, этак теперь можно не бояться, что улыбка будет выглядеть жалкой. Возможно, к ночи получится даже заснуть без этих царапающих горло когтей страха перед новым днём, когда даже дневной свет не виден…
   
   Получается, зря упрашивал Оберштайна сходить за бутылкой – тот, уходя, налил бокал, и, едва осилив его, Райнхард понял, что больше ему вовсе не хочется. Но вот с букетом белых лилий советник угадал столь вовремя, что завтра обязательно снова поблагодарю его за это – запах успешно заполонил комнату, и уже можно было не опасаться выматывающей бессонницы. Райнхард вздохнул совсем спокойно и встал, чтоб снять плащ. Затем подошёл к незакрытому окну и непроизвольно остановился, шагнув за занавеси – в лицо ударил тихий поток тепла ясного августовского вечера, его любимого времени в году, когда ночи бывают самые чёрные, звёздные и сказочно красивые… Молодой венценосец застыл, не шевелясь – в тишине всплывали старые воспоминания, когда он тянулся рукой к звёздам… Сейчас они должны были только начать загораться на небе, в детстве это было так увлекательно наблюдать, весело жуя сливы и яблоки из садовых корзин, и постоянно успевать первым указать на новый огонёк – «Кирхайс, смотри, вон ещё одна, помнишь, что это за созвездие?». Он тихо улыбнулся – сознавать, что это имя больше не отзывается дикой болью внутри, пожалуй, должно быть приятно, но на деле обернулось пусть тихой, но грустью – пустота так и не заполнилась, и скучать по другу он так и не отвык. А, так вот в чём дело – роковой золотой кулон после того, как вернулся с того света, Райнхард снова надевать и не подумал, а сейчас на этом месте было Евангелие. И так даже лучше, без всяких сомнений. Кирхайс вовсе не дожидается его там, где и без него порядком занят, он вроде даже уверен, что хоть они обязательно встретятся, но ещё очень нескоро. Какое новое ощущение – как будто поломка от потери почти устранена… Ах, но когда же вернётся зрение! – с горечью подумал молодой император и поник головой. И сестра, она так и не появилась, та, что придёт вместо забывшей его родной. Интересно, Аннерозе знает, что Оберштайн нынче днюет и ночует рядом? Наверняка. Возможно, они успевают видеться – как-никак, свадьба-то на носу. Может, она не хочет угнетать брата своим визитом, но в это слабо верится – когда в прошлом году страдал от перемежающейся лихорадки, что в итоге свела в могилу, её это не особо интересовало, пока не объявили об императорской свадьбе. Ладно, не будем об этом снова думать – не то настроение непоправимо испортится.
   
   Райнхард заметил, что страх не увидеть никогда ещё невстреченную сестру куда-то пропал, и постарался обрадоваться этому. Её тепло на шее никуда, к счастью, не делось, так и дремало себе на месте, а при мысли о нём значительно усилилось. Он попытался молча позвать её, попросить появиться как можно скорее. Зов ушёл в пространство, как вода в зыбучий песок, и ответа не последовало. Точнее, его никак не получилось почувствовать, зато возникло крепкое ощущение, что прекрасный вечер отчего-то неотвратимо испорчен. Что-то произошло, только что, и очень нехорошее. Может быть, жена или сын? Надо срочно узнать, что с ними. И лучше не кричать – сейчас вернусь, выскочу в коридор, а там будет Кисслинг или кто из его людей, вот и потребую выяснить всё тихо… Ощущение усиливалось – за спиной как будто потянуло холодом.  Сообразив, что продолжать выставляться в окно – это привлекать чьё-то недоброе внимание, Райнхард нырнул в комнату, а затем повернулся спиной к окну, чтоб шагнуть к дверям из неё…
   
  Дальнейшее заставило его натуральным образом остолбенеть. Чернота перед глазами исчезла, и изображение интерьера было бы вполне сносным, кабы не новое странное обстоятельство – в его кресле восседал погибший от рук самозваных террористов адмирал Ян Вэньли собственной персоной, в своей полной форме республиканца, и смотрел с хитрым прищуром – не то сам скверно видел на фоне окна своего старого врага, не то был в глумливо-высокомерном расположении духа, чего, помнится, при жизни за ним не водилось как будто в их единственную встречу. Да и против этой Райнхард на самом деле ничего бы не имел, если бы не устойчивое ощущение, что ничего хорошего она не означает. Всё, что хотелось сказать когда-то на несостоявшемся в итоге разговоре, сейчас уже не имело особого смысла, тем более, что умерший и так мог это спокойно уже знать полностью и наверняка знал. Мило болтать вовсе не хотелось, и Райнхард даже знал в глубине души, когда и отчего – после первого же пункта, озвученного ими на первой встрече – про отправленное очень давно в Изерлонском коридоре сообщение… Кабы Ян невозмутимо бросил что-то вроде того, что в тот момент чихать от хотел на послания от вражеского командира, занятый текущими делами – император признал бы равного себе. Но, услышав неуклюжую лесть про выполненное указание, Райнхард заскучал почти сразу. Он прекрасно понял смятение собеседника, отказывавшего себе воспринимать того, кого он видел перед собой, таким, какой он есть на самом деле, а не в виде карикатурного образа не в меру амбициозного тирана, жаждущего унижать поверженных. И даже почти обиделся на него за это – не таким он сам считал своего оппонента, полагал того гораздо умнее и серьёзнее. Не стрелять не потому, что уважал врага, а чтоб не пачкаться, взяв на себя эту ответственность – такая позиция была просто противна уму и сердцу молодого императора, и ему стоило серьёзных усилий примириться с этим фактом. Что-то равнодушное и скользкое незаметно проглядывало сквозь Яна тогда, а сейчас и вовсе уставилось на живого человека с ледяной, будто межзвёздная среда между спиральными рукавами, наглостью и гордыней. Ян ли это вообще?! – яркой вспышкой пронеслось в мозгу. От гостя неуловимым образом, но вполне ощутимо становилось прохладно, как перед надвигающимся приступом лихорадки…
   
   Райнхард небрежно кивнул посетителю и вознамерился спокойно выйти из комнаты, но натолкнулся на странное невидимое препятствие как раз напротив сидящего в кресле – сделать новый шаг не получалось, как будто воздух сгустился до состояния камня.

- Не торопитесь, Ваше Величество, мы ведь не поговорили, - да, это голос Яна, но в тоне сквозит какая-то очень неприятная усмешка, как будто в нормальном звучании струны зазвенело фальшивое дребезжание…

- А смысл? – холодно поинтересовался Райнхард, поневоле остановившись, и с вызовом пожал плечами.

- Смысл в том, что Вы стали видеть очень ненадолго, и от Вашего поведения зависит, сможете ли ещё.

- Это угроза? – как ни в чём ни бывало спросил молодой император, сложив руки на груди.

- Это дружеский совет, - гость довольно вальяжно откинулся в кресле и уложил ступню одной ноги на колено другой, а руки закинул за голову.

- Разве мы были когда-то друзьями? – холодно усмехнулся венценосец.

- Нам ничего не мешает ими стать, - сказано столь вежливо, что кажется, что это всё же настоящий Ян.
   
   Райнхард сложил губы в столь высокомерную усмешку, что у равного она могла бы успешно считаться за оскорбление.

- Уже поздно, - с ледяным цинизмом произнёс он. – Толку не будет.
   
Гостя заметно передёрнуло – он даже закусил губу на мгновение.

- Вы слишком категоричны, Ваше Величество, - произнёс он с напускной наигранностью. – Неужели Вы намерены отказаться от всех прежних симпатий?
   
   Райнхард осторожно, чтоб не привлекать этим движением внимания, тронул носком сапога невидимую преграду перед собой – увы, она осталась монолитной и непроницаемой…

- Во всяком случае, я не намерен это обсуждать вообще и сейчас тем более. А также давать отчёт в своих действиях разным самозванцам.
   
   Гость с детской непосредственностью поднялся на ноги, чуть всплеснул руками – ничего лишнего, именно так Ян Вэньли себя и вёл в обыденной жизни…

- Вас удивляет, что я смог всё же добраться до Вас, Ваше Величество, хоть бы и спустя столько времени? Но мы же сами оба желали встретиться – и вот, нынче канун праздника Преображения, возможность представилась наконец-то, - произнёс он вполне миролюбиво.
   
   Сейчас расстояние между собеседниками составило около трёх метров. Убедившись, что уйти не получится, Райнхард очень медленно, будто раздумывая о чём-то, взялся поворачиваться корпусом к гостю – он с неудовольствием отметил, что двигаться в других направлениях ему не позволяет та же невидимая преграда, но не хотел, чтоб было заметно, что он уже догадался об этом.

- Нет, не удивляет, - пренебрежительно бросил он в ответ. – Но совсем не интересует, право.

- Как так? – с явным удивлением пожал плечами гость. – А если слева по борту – рай?
   
   Его глаза выражали искреннее удивление и совсем будто были способны убедить, что Ян добродушно улыбается. Однако Райнхард успел разглядеть, что белый плащ, который он сам оставил на кресле, когда двинулся к окну, медленно начал темнеть там, где недавно касался тела собеседника. Так ткань вела бы себя от сильного жара или плотного излучения в инфрадиапазоне, и вот в некоторых местах уже начала расползаться, оплывая по краям. Действительно, смог добраться, всплыла мрачная мысль. Плохо дело…

- Да никак, - холодно процедил император с заметным презрением в голосе. – Скучно, да и всё. Смысла нет разговаривать, неужели непонятно?

- Отчего ж не поговорить, коль за окном могильный август и дождик косой? – с прежним напускным добродушием отозвался собеседник, весело подмигнув. – Может, и пришли бы к согласию, верно?

- Неверно, - с жёсткой усмешкой скривился Райнхард. – Я не хочу.

- Но это в Ваших интересах, - слегка смутившись, продолжил настаивать гость, уверенно всплеснув руками.

- Это решать мне, - холодно бросил император, и его взгляд снова стал стальным, как при Вермиллионе. – Разговора не получится, так что считайте миссию законченной.

- Вы необоснованно упрямы, Ваше Величество, - продолжал всё же гнуть своё собеседник. – Компромисс – вещь очень полезная в любом случае! От Вас и требуется-то ничтожная мелочь…

- Кем требуется?! – хищно оскалившись, лязгнул Райнхард, перебивая.
   
   Противник явно не ожидал этого выпада, снисходительно покачав головой с ясной улыбкой. Но он точно ответил – появилось ужасное ощущение, будто на горло набросили удавку… Этак долго я не протяну, с грустью констатировал молодой император. Только бы этот ушёл после всего, не причинив больше никому вреда, но вряд ли эта жадина успокоится, судя по повадкам… Вот же несчастье, что же стало с Яном, а?

- Если угодно, тем, с кем Вы говорите сейчас, Ваше Величество, - вежливо отвечал тем временем гость. – Разве этого мало? Вам нечего смущаться, всего-то раз пожать мне руку. Согласитесь, безделица?
   
   Райнхард упрямо мотнул головой с таким выражением лица, что всякое «Ни за что!!!» показалось бы огоньком светлячка по сравнению со вспышкой молнии. Дышать становилось всё труднее, и по жилам вместо крови вдруг помчался холод открытого космоса… Господи, милостив будь ко мне, грешному, эта нежить меня хочет всерьёз, похоже, я не выдержу один…

- Вы совершенно зря отказываетесь, Ваше Величество, - голос гостя будто обволакивал душным туманом, от которого ноги так и норовили сдать и подкоситься в самый неподходящий момент, - я ведь ещё не объяснил Вам все выгоды Вашего положения…

- Вот что, - снова презрительно скривившись, процедил Райнхард, перебивая, - ступай-ка ты отсюда туда, откуда пришёл, ладно? Ходят тут всякие, несут всякую чушь. Я уже сказал раз, что меня не интересует тема – или ты столь туп, что не в состоянии понять, что тебе говорят? 
   
   Гость дёрнулся, как от пощёчины, и всё игривое добродушие сползло с него в краткий миг. Из ясных и будто миловидных глаз того, кто при жизни был очень симпатичным человеком, разверзлась чёрная бездна, не имевшая ничего общего даже с беззвёздным участком космоса, а зрачки приобрели ядовито-жёлтый оттенок. Он сделал пару неторопливых шагов навстречу. Райнхард молча взвыл про себя с тоски – слишком теперь было понятно, что надеяться уже не на что.

- Что, пора шагать весёлою тропой полковника Фосетта, или чего покруче тебе подготовить? – едко прошипел гость. – Сам дурак, кто тебя осудит за рукопожатие со старым знакомым, а? Тебе даже кланяться не надо, а были люди и покрепче тебя!

- А я не хочу, - в тон ответил Райнхард, злобно оскалившись. – Обидно, да?

- Ты об этом сильно пожалеешь, учти! – противник сделал ещё пару шагов, и молодой человек с ужасом понял, что не может пошевелиться вовсе. – И будешь жалеть горько всю вечность, проклиная этот час!

- А тебе что за дело до моих проблем в таком случае? – постарался выговорить Райнхард прежним тоном. – Экая добрая цаца, можно подумать, ага!

- Соглашайся, пока не поздно, надменный сопляк! – прошипел тот тихо, но уши заложило, как от неслабого удара грома, и протянул руку к беспомощному собеседнику. – Хуже потом будет!
   
   Райнхард инстинктивно отвернулся, замотав головой – он понял, что ничего больше не сможет сделать, - и с досады закусил губу. Только бы сейчас не вошёл никто – неизвестно, что с кем ещё сделает эта тварь, а пока вроде бы она сильно увлеклась только им и забыла про его людей. Уже лучше, право.

- Ну что за трудный негодник нынче мне попался, - с явной досадой и гневом проворчал тем временем противник. – Так и напрашивается на грубость. Чего отвернулся, испугался уже, стало быть? Это ты правильно, ну да хорош с тобой возиться, не все же разглядят, какой ты на деле, так можно и согнуть тебя в таком случае, для шоу…
   
   Райнхард мгновенно вскинулся, уставившись с ненавистью в наводящие слепой ужас гляделки…

- Да пошёл ты, откуда явился, дрянь! – через силу прохрипел он онемевшими губами. – Имел я тебя ввиду…
   
   В голове загудело, как от сильного удара, и протянутая рука в форме республиканца стала меняться на глазах, да и он сам быстро поплыл, меняя очертания. Через какие-то ничтожные секунды перед человеком оказалось нечто паукообразное габаритами не менее четырёх метров, тёмное, облепленное какой-то сажей и слизью, с отвратительным позвоночным хвостом, заканчивающимся острым тройным шипом, а на месте того, что могло бы считаться головой чудовища, зияло какое-то подобие карикатуры на череп с клыками и яркими жёлтыми гляделками, из пасти которого дёргалось что-то, очень похожее на змеиное жало…

- Что ты сделал с Яном, мерзкое погробище? – едва ворочая губами, прокричал Райнхард, ощущая, что холодный пот заструился по спине под мундиром. – Отвечай и не ври!

- Кто сам даёт себя сожрать на закуску, спокойно с этим соглашаясь, того уже в мире и нет, - гулко прохохотало нечто, но вполне с человеческими интонациями. – Положительный герой – с ним никаких забот, где положили, там и лежит. Ты вот добыча поинтереснее, гораздо.

- А ты мне уже и вовсе неинтересен, сгинь! – рявкнул человек, радуясь про себя, что силы для этого ещё откуда-то нашлись.

- Вот же наглец, - разочарованно проворчало чудовище. – Притомил, право, пора уже заканчивать, - и костлявая, усеянная тёмными пузырями чужой плоти, конечность, растопырив пятёрку когтей размером в полтора дециметра, толщиной едва не в дюйм, медленно двинулась к груди человека.

- Не-ет!!! – в ужасе закричал Райнхард, когда острия впились в ткань мундира. – Я не соглашался и не буду! Нет!!! – он даже попытался дёрнуться всем телом, но ничего не получилось, и оставалось только смотреть, как страшные лезвия двигаются глубже.
   
   Никакого спасительного обморока или чего подобного не случилось. Когда острые не то иглы, не то лезвия впились в кожу и двинулись дальше, Райнхард понял, что желание разрыдаться от горя уже затопило всё его существо, но продолжал молчать, покрепче стиснув зубы. Ждать было уже нечего.
   
    Внезапно над грудью вспыхнуло яркое белое свечение с чуть золотым оттенком, и полыхнуло ярким факелом, плотно окутав своей пеленой уродливую конечность противника. По всей видимости, это причинило сильную боль чудовищу – оно взвыло нечленораздельным воем, уходящим в инфрадиапазон, и резко отдёрнуло лапу, пытаясь стряхнуть это пламя. Твёрдь, не дававшая пошевелиться человеку, бесследно растаяла, и Райнхард неосознанно схватился ладонями за виски, силясь продышаться – лёгкие уже ощутимо кололо от нехватки свежего воздуха. Чудовищу тем временем не удалось сладить с неожиданной бедой – сияние не исчезло, а продолжило заливать его плоть, охватывая новые и новые участки. Довольно скоро монстр затрясся всем телом, издал какое-то негромкое пищание, уходящее теперь уже в ультразвук, и исчез из комнаты вовсе, как будто его и не бывало. Осталась только какая-то пыль, похожая на чёрную золу или сажу. Райнхард на негнущихся ногах подошёл к вазе с белыми лилиями и вынул ветку, прижал её к лицу. В глазах снова начало темнеть, как уже было раньше, после встречи с сыном. Значит, на сегодня бой окончен? – почти с надеждой подумал он, ощущая, что падает навзничь, совершенно обессиленный. Уже проваливаясь в беспамятство, он вспомнил и понял, что его спасло – оно и сейчас оставалось там, во внутреннем кармане. Только бы всё это было не напрасно, значит, времени уже почти и нет… Сестрёнка, ты жива? Отзовись или приходи, я пока уцелел, значит, увидимся.
   
   Раны потихоньку начали кровоточить – но человек не ощущал этого. Возможно, он так и остался бы лежать до утра – и так бы это и произошло раньше, в особняке столицы, служившем резиденцией Императора. Но не в этом году – и не в этот раз. Райнхард не знал, что успел сделать ещё отправленный за вином Оберштайн, и что появлению лилий в комнате он обязан вовсе не ему. Да и после об этих тонкостях ему не рассказали. Иными словами, если бы вечер молодого венценосца закончился этим падением на пол от слабости, то к утру стало бы ясно, что впереди недели пребывания в реанимации и все последующие неприятности, а также уже окончательная потеря зрения. Но всё случилось совершенно иначе – снова развернув события в Галактике так, что порушились самые искусно составленные планы. Излишне говорить, что один из них, пожалуй, самый грамотный и логичный, только что разрушил сам Император.


14. Спастись и сохранить.


- А это ещё кто с вами? – холодно осведомился Оберштайн, мельком взглянув на рослого брюнета с длинной косой, свисавшей почти до пояса – от этого его сильно раскосые глаза выглядели ещё более тёмными, чем были на самом деле. – Твоя креатура, Катрин? – и, увидев твёрдый кивок девушки, как будто потерял интерес к новой персоне с внушительным кожаным футляром в руках, а о том, что он вовсе не доверял никогда людям с чуть оливковым отливом кожи, знали немногие, да и те были уже мертвы.
   Попутчик Катерозе и Германа склонился в столь низком церемонном поклоне, что намёк был более чем понятен – человек вовсе не прочь и рухнуть ниц, если будет позволено.
- Я всего лишь мебель, господин, - вежливо произнёс он ровным голосом без привычных уху имперца высоких торопливых нот. – И полностью подчиняюсь фройляйн фон Кройцер.
   Министр холодно кивнул в ответ на эти слова, взглянув лишь раз на косу говорившего, будто отмечая про себя её длину и запоминая результат, чуть скользнул взглядом по фигуре и лицу имперского капитана, что слишком галантно для простого сопровождающего подавал руку огненной фройляйн – это он успел отметить для себя ещё раньше. Катерозе же была явно встревожена чем-то помимо срочного вызова пред очи серого кардинала Империи, и сурово взирала на своё начальство, давая понять, что ожидание её тяготит. Это явное нарушение субординации немало изумляло сопровождавшего её капитана, который согласно протоколу стоял, вытянувшись в струну и опустив глаза. Однако вопреки устоявшимся приличиям никакого шторма или разбора полётов с объяснениями не последовало вовсе, что могло лишь указывать на то, что на деле Оберштайн сам торопится. Он небрежно махнул рукой капитану и скрипачу, процедив сквозь зубы лишь одно слово: «Ждите!», после чего просто резко двинулся прочь по лестнице, ведущей наверх из нижней гостиной в сопровождении рыжей валькирии.
- Я подсуетился с лилиями, Катрин, - обычным ничего не выражающим тоном сказал он спутнице, так, что только она  и могла слышать. – Обсуждать что-то мне недосуг, тебе лучше знать, как быть и что делать.
- Там что-то очень нехорошее, Пауль, бежим! – ответила девушка, как только они скрылись от глаз её недавних спутников. – Это не человек, а он не из тех, кто зовёт на помощь, даже погибая, сам знаешь!
   Вместо ответа мужчина просто вежливо кивнул, резко увеличивая скорость – из чего можно было бы сделать вывод, что он и сам думал нечто подобное в данный момент. Оба не знали, что их ускоренное продвижение по курортному домику замечено не только сотрудниками охраны Императора…
   Когда оба натуральным образом влетели в нужную комнату, Катерозе удалось даже на полкорпуса обогнать спутника, но никакого дамского визга она не издала от увиденного, только прибавила скорость, отметил про себя главный советник Императора – интересно, визжала бы в голос Аннерозе? – скорее всего, да, чтоб обозначить своё присутствие при происходящем. В ярком свете потолочных розеток было достаточно единственного взгляда, чтоб догадаться, какого рода событие недавно имело место тут быть – с кресла у стола свисал обугленный плащ венценосца, а сам он так и лежал рядом на ковровом покрытии пола, прижимая к лицу ветку белых лилий. Кровь уже заставила потемнеть мундир на груди, и рваные дыры на нём были очень отчётливо видны, левая рука императора была вытянута в сторону, как будто он хотел ухватиться за что-то и не смог. У стола и кресла на ковре виднелась какая-то густая не то пыль, не то грязь, которую отчего-то очень не хотелось трогать. Бутылка же на столе так и осталась нетронутой, стояла себе так, как её оставил Оберштайн, только бокал был пуст.
- Неужели он нарочно отослал меня?! – в ужасе прошептал он, сам не заметив этого. – Как же так, а, Ваше Величество?
   Катерозе оказалась намного проворнее – и уже сжимала в ладонях виски раненого, приложившись губами к его лбу. Через пару мгновений она подняла голову, полыхнув синим пламенем очей на советника:
- Ничего, цел, просто вымотался от напряжения, - ровным тихим голосом сказала она и осторожно взялась расстёгивать окровавленный мундир. – Починим быстро, только я бы на его месте от такого визитёра поседела бы как минимум наполовину, если не вся.
   В походном несессере фройляйн напряжёнки с перевязочными средствами в этот раз не было, да и раны на груди императора оказались неглубокими. Тем не менее, прозрачная капля потекла по её правой щеке, пока она выполняла, всё, что требуется, и это  тоже не осталось незамеченным главным советником.
- Кто у него был в гостях, Катрин? – поинтересовался он как будто совершенно спокойно.
- Начальник преисподней собственной персоной, - в тон откликнулась она. – Если б он поддался ему хоть на гран, мы бы все пропали тут с тобой и дальше. Сейчас этот гель начнёт действовать, через сутки следов не останется, но от него обычно больно, поэтому я остаюсь здесь до рассвета – мало ли, ещё какая-нибудь нечисть придёт резвиться, чтоб вымотать его посильнее…
   Оберштайн тихо скрипнул зубами, сжав кулаки за спиной.
- Я старался учесть всё, я даже тебя вызвал… - едва слышно обронил он и осёкся. – Нас и не было тут всего-то ничего, я же видел, что он смотрит в окно, когда пошёл вас встречать…
- Ты так уверен, что смог бы помочь? – горько усмехнулась девушка. – Наивный, в этом случае ты лежал бы тут мёртвый, а у него не выдержали бы нервы и он проиграл бы из-за этого, - она снова приникла ко лбу подопечного, нежно и осторожно поглаживая пальцами его по волосам.
   Оберштайн хотел ещё что-то сказать, но промолчал, потому что Райнхард тихо застонал, а потом поднял левую руку и поймал девушку за плечи.
- Сестрёнка, ты в порядке? – произнёс он со своим обычным ровным апломбом повелителя. – Не очень испугалась?
- Да, Райнхард, а ты? – звонким тембром отозвалась Катерозе, припечатав императора крепким поцелуем в щёку. – Смотрю, держался молодцом, да?
- Проехали, - в голосе венценосца полыхнула искренняя радость, и он ослепительно улыбнулся, не открывая глаз. – Там только плащ надо аккуратно убрать с кресла, и руками его не трогать, это опасно.
- Будет сделано, Ваше Величество, - негромким спокойным голосом вкрадчиво уронил Оберштайн. – Вам следовало позвать на помощь, всё же.
- А, ты тоже здесь, - снова улыбнулся император, чуть приподняв правую руку и открыв ладонь. – Да не мог я позвать, не до того было, - спокойно сказал он, вежливо пожимая поспешно вложенную в свою руку советника. – Идём в контратаку, послезавтра мне сюда оптинскую делегацию в дальний корпус организуй. Будет всем праздник Преображения, раз так желают, я согласен, - добавил он с холодной усмешкой.
- Понял, Ваше Величество, - Оберштайн отчеканил это будто снова с обычным ничего не означающим выражением, но повелитель легко угадал, что заразил его своим азартом и чуть подмигнул в его сторону.
   Из-за этого оба не могли видеть, что этот эпизод замечен ещё кем-то, кто внимательно наблюдает, скромно выглядывая из-за проёма входной двери. Райнхард глубоко вздохнул с явным удовольствием, как всегда делал после удачного сражения, и попытался приподняться самостоятельно, держась за руки своих людей. Ему помогли, и он смог сесть на полу, крепко обнимая левой рукой плечи девушки. Золотая чёлка снова лихо навалилась на лицо, и он чуть тряхнул головой, открыв глаза, как будто затем, чтоб увидеть глаза Катерозе. А они опять полыхали синим пламенем на бледном лице, и от их света в выцветших от напряжения до прозрачности горного хрусталя глазах Райнхарда наконец-то начали вновь появляться голубые искры. Сейчас ему нисколько не мешало то, что он ничего не видит – он прекрасно слышал грохот её сердца и чувствовал запах её волос – именно таким он и должен был быть, диктовало собственное сердце, стуча всё ровнее и спокойнее. После недавно пережитого кошмара он будто снова попал в тихий ласковый вечер, когда ничего плохого не ждало и даже не могло бы приблизиться.
- Сестра, останься со мной сегодня, пожалуйста, - попросил он чуть дрогнувшим голосом. – Эти царапины… какие-то болезненные очень.
- Не волнуйся, Райнхард, одного я тебя сегодня не оставлю, - приятным домашним тоном ворковала Катерозе, с ласковой нежностью поглаживая его по волосам и спокойно позволив прижаться щекой к своей груди. Золотая грива императора роскошной волной легла на чёрный гольденбаумский мундир гостьи, где вместо старого орла была нашита белая лилия, и немного соприкоснулась с огненно-рыжей волной её волос.
   Зрелище было столь величественным и по-домашнему трогательным, что Оберштайн почувствовал, что его губы тронула улыбка, но тут же ощутил очень колючий взгляд в спину. Аккуратно подняв голову, как будто за тем, чтоб снова внимательно оглядеть помещение, он без труда краем глаза зафиксировал знакомое платье цвета розового перламутра, большая часть которого пыталась остаться в коридоре и не привлекать лишнего внимания. Тем не менее, его владелица этого избежать не смогла – в дверной проём с величавым спокойствием чуть шаркающей походкой вошёл доктор с своём любимом камзоле цвета бордо, на версту вперёд излучая волну насмешливого добродушия, и уже успел проскрипеть что-то назидательное по её адресу, как всегда, сверкая золотым песне и воздев указательный палец к потолку. Вечно Гюнтер дурачится вволю, из него бы отличный шут в эпоху Гольденбаумов получился, с его-то гибкой манерой говорить серьёзнейшие вещи циничным барским тоном, проворчал Оберштайн про себя и молча указал глазами вошедшему на кресло с остатками прожженного чужим излучением плаща и нехорошую пыль рядом. Тот молча кивнул с самым серьёзным видом, торопливо приближаясь неслышными шагами по ковру, с вежливым пиететом отвёл взгляд от молодого венценосца, прижавшегося к девушке и столь жадно впитывавшего в себя её заботу, что, казалось, от его напряжённого молчания при этом воздух вот-вот полыхнёт золотыми искрами, и задумчиво остановился у следов страшного гостя, деловито поскрёбывая в затылке и внимательно их рассматривая. Затем, молча поставив свой кейс на пол, нахмурился и покачал головой несколько раз – это означало, что он не на шутку встревожен, а то и потрясён. 
- Хорошо, что ты пришла наконец-то, - с тихой светлой грустью сказал Райнхард, не шевелясь. – Я очень сильно сдал, пока тебя не было. Да и сейчас мне нехорошо.
   Катерозе была рада, что смех у неё получается радостным и беззаботным…
- Ну да, завоевав Вселенную, её то и дело приходится спасать, а то работа – сложнее некуда, известно. С победой, Ваше величество, и спасибо, что прикрыли собой Галактику!
- Я не мог иначе, - тяжело вздохнул Райнхард. – Но победил не я, а Слово Христово, я положил его себе в карман мундира, он об него обжёгся, этот… который сожрал Яна Вэньли, он сам сказал мне об этом.
   Хладнокровие девушки ей заметно изменило – всё-таки, увидеть ужасное действо ещё раз вовсе не входило в её намерения, и она, заметно потеряв самообладание, крепко прижала к груди голову императора, продолжая ласкать его волосы и шепча едва слышно, только для него:
- Всё, Райнхард, всё, это закончилось, он уже не придёт за тобой, не волнуйся больше. Всё заживёт, быстро.
   Он зажмурился, всхлипнув почти по-детски, и, молча кивнув головой, спрятал лицо у неё на груди. Повисла неловкая пауза. Перламутровое платье, издав вполне заметный в тишине вечера шорох, исчезло из зоны видимости с деловитой резвостью, вызвав на лице Оберштайна тень нерадостной усмешки.
- Умерла, так умерла, - совсем тихо прошипел он себе под нос. – Что ж, каждый выбирает по себе, и это был единственный её шанс, - он почти незаметно пожал плечами. – Ладно, разберёмся, не привыкать.
   Возможно, эти слова всё же услышал вечно подчёркнуто весёлый доктор, уже закончивший беглый осмотр следов пребывания опасного пришёльца – во всяком случае, опасаться, что их могли сейчас воспринимать молодые люди, не приходилось. Тем не менее, отлично понимая, что они на деле означают, он, вероятно, поспешил подстраховаться, а может, действительно счёл ненужным дальнейшее пребывание людей в этом помещении.
- Я бы очень настоятельно попросил Вас, фон Оберштайн, - прожужжал он вежливым и убедительным тоном, снова воздев палец к потолку, - эвакуировать всех в другую комнату, какую угодно. В этой оставаться я решительно никому не рекомендую, как не сказать больше.
   Тот вежливо кивнул ему и осторожно пошевелил ладонь императора:
- Ваше Величество, Вам помочь или Вы сможете идти?
   Райнхард ответил пожатием, но вслух отозвался не сразу, будто не хотел возвращаться в будничную реальность – он лишь с десяток секунд спустя глубоко вздохнул и произнёс спокойным голосом: 
- Я пойду сам, только держась за ваши плечи – мне осточертело валяться, и продышаться хочу. Можешь отвести меня в домик поближе к реке – там кедры гуще, - и он с видимым трудом поднял голову, уже не открывая глаза.
   Оберштайн почувствовал ещё чьё-то присутствие и поспешно повернул голову в нужную сторону. Кисслинг, как всегда, из ниоткуда, с молчаливым учтивым кивком – что ж, вот уж чья работа никак не могла вызвать нарекания – никогда не успеешь уловить, когда именно он появляется рядом. Бледен, взволнован и явно зол – что ж, тут у нас с начальником охраны полный консенсус, мрачно улыбнулся про себя министр.

                *   *   *
 
- Ну да я понял, что про Великую Поднебесную, про все эти ваши односложные династии, что сидели на троне по несколько тысяч лет, ты мне можешь часами рассказывать! – имперский капитан уже слегка кипятился, впрочем, в глубине души он был рад, что есть с кем сейчас болтать хоть о чём-то, путешествие на скоростном атмосфернике его не удивило, но своей скоростью заставило всплывать изнутри подсознания самые мрачные предчувствия. – Ты мне не объяснил, причём тут вообще твоя коса и рыжая миледи! – он забавы ради, демонстрируя как будто сильное волнение, взялся расхаживать туда-сюда по гостиной, то и дело потряхивая каштановой чёлкой над яркими карими глазами.
- Нет, на первый раз я рассказал тебе достаточно, лао Герман, чтоб ты всё уже понял, - рассудительно заметил в ответ его собеседник в классическом костюме музыканта из филармонии. – После того, как народом овладело красное безумие, очень немногие противники этого кошмара решались продолжать носить такую причёску, за это можно было серьёзно пострадать. Даже те, кто носил простые длинные хвосты, не заплетая их, подпадали под подозрение, понимаешь? Оттого о традиции мало помнят вообще и знают сейчас, но именно это и позволило ей спокойно выжить в Союзе, где она не только прижилась среди моего народа, но даже получила некую популярность. Тем не менее, преследования продолжались до самого недавнего времени, поэтому моя семья – вернее, то, что от неё осталось, была вынуждена бежать на Феззан.
- Это я тоже понял, - серьёзно кивнул головой имперский капитан, остановившись и картинно сложив руки на груди. – Но что в вашей косе такого, что она так неугодна разным режимам?
- Для начала – то, что все ненавидящие её режимы – республиканские, - прежним тоном спокойно продолжал скрипач. – Представители этой идеологии слепо ненавидят всё, что хоть чем-то напоминает Империю и готовы уничтожать всё и вся во имя этого. И даже не просто уничтожать, но ещё изуверно глумиться в процессе, причём такими способами, что вам, простым белым людям, в страшном сне не приснятся никогда. Разумеется, если вы не жили несколько сотен лет в Союзе…
- Например?! – холодно осведомился Герман, застыв на месте.
   Разговор потихоньку начинал захватывать его, а не только служить качественным способом отвлечься от нервотрёпки. К тому же тонким чутьём влюблённого он уже уловил, что ситуация выровнялась – и его дама хоть и занята очень, но перестала излучать  тревогу. Однако именно поэтому он пропустил чужой поток внимания – и не почувствовал, что за ним наблюдают.
- Ну, только одна плоскость в подходе к делу – каким способом казнят в Империи? – прищурившись с некоторой хитрецой, поинтересовался феззанец. – Вообще, а не в эпоху основателя Рейха.
- Бластер или циан, - пожал плечами офицер. – А что?
- А приходилось ли тебе слышать о способе десяти тысяч поцелуев, когда плоть выщипывают постоянно мелкими щипцами? Или выворачивании наизнанку – заметим, умельцы делают эти вещи так, что человек не теряет сознание во время всей процедуры?
    Собеседник ещё некоторое время продолжал, рассказывая леденящие кровь подробности различных пыток и казней, действительно выдуманных явно существами с нечеловеческим умом и полным отсутствием человеческих чувств, а затем, заметив, что офицер становится слишком бледен, подытожил:
- Ну, я думаю, хватит вечером подобные кошмары озвучивать, прости меня за этот натурализм, лао Герман.
   Собеседник очень медленно провёл ладонью по лицу, как будто снимая с лица невидимую пелену.
- Ты мне вот что теперь скажи, Бай-Шань, - слишком холодно сказал он, чтоб можно было и вправду подумать, что он невозмутим. – Это вот всё, с позволения сказать, культурное богатство, стало быть, в обиходе Союза было всегда, до самого его исчезновения в прошлом году?
- Разумеется, просто об этом не принято говорить вслух, вот и всё. Слишком многое из реально существующих практик, о которых не принято говорить, способны вызвать только ужас у человека, чьим предкам посчастливилось жить в Рейхе. Да только самые страшные ваши эпизоды, за которые вам стыдно, что они бывали у вас где-то и когда-то – сущая чепуха по сравнению с теми механизмами, что на самом деле двигали достижения Союза, и за них не стыдно никому. Ведь формально ничего этого не было, и вообще для великой цели нет нехороших средств или путей, - усмехнулся скрипач в тон собеседнику. – Привыкай, где республика, там нет понятия о чести или благе, там только рабство и унижения.
- Так вот что она могла иметь ввиду, когда говорила, что многое следует уничтожить как можно скорее, - пробормотал себе под нос имперский капитан, внезапно ощутив потребность рухнуть в кресло. – Вот зачем она разорвала в клочки их форму тогда в клубе, а ведь верно, мы могли и пристрелить друг друга в Изерлонском коридоре, запросто…
- А про долг перед родиной тебе твоя дама не рассказывала? – вежливо спросил Бай-Шань, снова слегка прищурившись. – Вижу, ты уже понял, чем грозит владельцу наша коса – знак верности Императору…
- Чего? – ошалело замотал головой  в ответ собеседник, вытянувшись в кресле в струну и закинув руки за голову. – Не вздумай где ещё сболтнуть такие слова про меня и фройляйн фон Кройцер. А пока её нет, валяй, рассказывай – а то наслышан я о храбрости вояк Союза, уже любопытно, что ж такое они собирались нам подарить со своими свободами после захвата Изерлона.
- Долг перед родиной начинает засчитываться гражданину Союза с четырёх лет. Либо с любого другого возраста, как только его родители будут лишены родительских прав – до этого они делают взносы за ребёнка сами, - в чёрных раскосых глазах Бай-Шаня, казалось, поселился холод беззвёздной части Галактики, хотя внешне он так и остался спокойным, вежливым и предупредительным индивидом. – Рассчитывается очень индивидуально, так, чтобы сумма была не очень неподъёмной, но ощутимой, и главное – не убавлялась почти со временем. Поводов изобретается каждый год множество – то якобы взносы на содержание детских лагерей – что там происходило на деле, я на ночь вообще не буду рассказывать, то якобы фонд борьбы за мир либо помощи семьям погибших на войне, то интернациональный порыв по борьбе с ужасной Империей, то просто помощь экономике родной страны, сиречь работы без оплаты. Как известно, детей по этой схеме отбирают у родителей очень легко – так, сам Ян Вэньли ни разу не видел родного отца, с тех пор, как тот был объявлен банкротом. Сначала детишкам нравится смена обстановки, якобы интересные мероприятия, прогулки на природу и прочие коллективные игры и забавы. На этом этапе их отучают мыслить, прививая автоматическое следование нужным лозунгам. Затем, когда родные устранены от воспитания – о школьных приёмах воздействия на детей из полных семей и способах давления на их родителей можно нарассказывать тебе на десятки томов ужасных историй – детей стравливают между собой, ломая сильных одиночек и выбивая из них всякую способность дружить, любить, радоваться жизни, взамен включая садомазохисткие методы самовыражения, немотивированную агрессию, стадные инстинкты. Всё это на фоне отточенной якобы патриотической риторики – будто во имя великой цели всеобщего счастья и благоденствия. Объявленный нерадивым патриотом – изгой, которого с удовольствием сгрызут окружающие. Оттого из страха стать таким люди идут на любые подлости, и ими очень легко манипулировать.
- Но как же тогда они семьи-то создают? Ведь если личность изуродовать так, как ты скромно мне изобразил, места для нормальных человеческих чувств уже не остаётся, - помолчав, проронил Герман.
- И создают – в надежде выбраться из пут долга перед родиной и попусту на это надеясь, - тихо вздохнул Бай-Шань и скорбно покачал головой. – Зачастую люди не осознают вовсе, в какую плотную сеть они попали с начала жизни, и умирают, полагая, что они сами виноваты в том, что надорвались рано. Уже упомянутый нынче Ян удрал в партизаны не столько из-за произвола властей, решивших просто убить его, лебезя перед Империей, сколько из-за того, что в отставке пенсию ему урезали так, что о рождении ребёнка ему думать было уже очень сложно – как бы самому с голодухи не протянуть ноги.
- Да уж, свобода несколько раз спасти свою страну и оказаться должным ей отдать ещё и жизнь – это было очень сильно с их стороны, - желчно усмехнулся имперский капитан. – Я очень не позавидовал Яну, когда об этих фактах стало известно наконец.
- Ну, его жена могла бы порассказать о свободе быть убитым много чего интересного, даже и на своём личном опыте. Самые чудовищные сплетни, которые ты мог слышать на этот счёт – просто чепуха по сравнению с реальным положением дел, - рассудительно поддержал его собеседник. – Сейчас по сути мало что изменилось – хотя Ройенталь так ничего и не понял в этой системе, он попытался отменить её, понимая, что она античеловеческая по сути. Результат известен – и не оброни Трюнихт неосторожных слов по адресу Императора в присутствии того, уже умирающего, дела были бы ещё хуже, ведь формально сместить Трюнихта, держащего руку на этом пульте, было не за что. А так вышел серьёзный сбой, по сию пору ещё не отлаженный – ведь множество людей, приняв подданство Империи, прекратили выплаты, да и средства контролировал лично Трюнихт. Тем не менее, идейных жертвователей, воспитанных в духе союзной пропаганды, ещё достаточно – и у желающих взять реванш у Рейха особого недостатка в ресурсах не будет ещё десятилетие как минимум.
- Ты полагаешь, что мятежи на Новых землях будут продолжаться?
- Я просто не исключаю этой возможности. Но если кто-то сможет перехватить пульт управления системой сборов, воспользуемся такой фигурой речи, то можно было бы надеяться на лучшее.   

   Аннерозе слушала рассказ скрипача, что вещал из гостиной один республиканский ужас за другим, заворожённая его непривычным видом, изящными – не хуже гольденбаумских придворных – манерами, и радуясь, что ей есть сейчас на что отвлечься. Она пыталась собраться с мыслями, уточнить для себя,
стоит ли вообще придавать значение увиденному только что в комнате молодого императора… Но она лишена была напрочь желания это делать, и оттого с удовольствием отвлеклась непривычным зрелищем и рассказом. Довольно быстро она вполне успокоилась и решила отложить осмысление и возможные решения на завтрашний день. В сущности, её задевало только то, что младший брат называл сестрой постороннюю дамочку, отчего-то неприязненно настроенную по отношению к ней – ну и что такого страшного? Потребовать объяснений всегда успееется, главное как раз дождаться нужного момента для этого. А сейчас момент явно не тот, это заметно. Тем приятнее будет потом предъявить это.
   Она действительно отметила для себя только факт того, что брат прижался не к ней, больше ничего. Окровавленный мундир ей вовсе не бросился в глаза, и она не задавалась вопросом, отчего император лежал на полу и что вообще с ним происходит. Если бы кто указал ей на эти детали, Аннерозе бы очень удивилась и заявила, что они вовсе не имеют значения. Она действительно рассматривала поездку на курорт только как развлечение с женихом и заглянула в комнату к брату исключительно из праздного любопытства, заметив, что Оберштайн заставил её скучать, занявшись какими-то мелкими неинтересными делами с посторонними людьми. Но она совсем не интересовалась и этими делами – ведь они её не касались.
  А потому неторопливое шествие по коридору застало её врасплох, но устраниться не составило труда, хотя и прятаться Аннерозе не собиралась – просто молча шагнула в сторону. Райнхард шёл твёрдо, но с силой опираясь на плечи Оберштайна и Катерозе, и уронив голову на грудь так, что сбившаяся длинная золотая грива почти целиком закрывала лицо. К слову, она и кровавое пятно на мундире закрывала почти полностью, да и успешно маскировала то факт, что император без устали кусает губы почти при каждом шаге. Оттого эти подробности прошли мимо внимания Аннерозе и оказались заметны только глазу капитана, что в гостиной вытянулся в струну и опустил очи долу при приближении венценосца, да ещё рослому скрипачу, рухнувшему на пол в почтительном земном поклоне. Тем более, что Оберштайн лишь коротко подмигнул своей невесте, мол, занят, потом, а Катерозе и вовсе ошпарила кронпринцессу суровым взглядом и сразу пренебрежительно отвела глаза, состроив до крайности надменную мину. Кисслинг вечно похож на огромную тень, лишённую голоса, он всегда воспринимал кронпринцессу как элемент мебели, видимо, а доктор в этот раз обошёлся без цитат забытых поэтов и также промолчал, важно вскинув голову вверх и глядя в никуда, главное – прочь. Но от факт, что император прошёл мимо так, как будто Аннерозе и в природе не было, не на шутку рассердил её, и, постояв в напряжённом молчании некоторое время, она метнулась в свою комнату, чтоб закрыться там поскорее и остаться в угрюмом расположении духа, но без сколько-нибудь связных мыслей, и в конечном итоге задремать в кресле, уронив пяльцы на пол.

   Райнхард снова переоценил свои силы – и после прогулки до понравившегося ему места, на пороге домика среди кедров, почувствовал себя столь дурно, что Оберштайну пришлось нести его до постели на руках, а Катерозе – отпаивать чем-то очень вкусным из походной фляжки. Но он тихо улыбался даже тогда, когда доктор, назидательно ворча какие-то забавные сентенции, снова взялся мучить его дежурной серией уколов. Раны от когтей чудовища противно саднили и угрожали воспалиться, в голове колыхался противный липкий туман, перед глазами была прежняя ужасная чернота, а спина ныла так, что это причиняло уже заметные страдания, но сейчас он вполне мог пренебречь всем этим – он был счастлив. Монстр не тронул больше никого из дорогих людей, он вообще никого ещё, к счастью, не тронул нынче, а сестра была рядом, и её руки легко и ласково держали голову – большего этим вечером Райнхард и желать не мог.      
   А потом случилось нечто столь прекрасное, что молодой император признался себе, что и помышлять раньше не мог о таких чудесах. В тишине, напоенной запахом белых лилий, к которой откуда-то издали самую малость примешивался шум горной реки, вдруг раздался некий крепкий, сильный в своей роскоши обертонов, мощный звук нескольких струн, мгновенно заливший своими нежными волнами всё существо раненого человека, заставив его позабыть не только про боль, но и почти про всё произошедшее накануне. Слёзы обиды и унижения, давившие Райнхарда всё это время, и не победившие его лишь благодаря присутствию долгожданных девичьих рук, исчезли навсегда, и без них стало столь легко, что память уже и не сохранила отметок, когда ещё приходилось ощущать себя столь спокойно и уютно. Этот звук продолжился щедрым тёплым потоком, рождая по пути к ослабевшему телу целые серии сладостных волн, в которых было не жаль и захлебнуться, и позвал за собой звенеть окружающее мироздание. Райнхард ощутил, что его израненная душа жаждет продолжения, и оно тут же хлынуло фееричным потоком ослепительного великолепия. Затопило собой всё существо, методично и неумолимо исцеляя все шрамы, не вылеченные раны, ссадины и переломы, к которым душа кое-как успела приспособиться, едва поспевая за своим хозяином, без устали гнавшим её годами по колючим межзвёздным трассам, не успевая поинтересоваться степенью поломок. Вся многолетняя боль потерь сейчас мгновенно выкристаллизовалась и, вскипев, поднялась изнутри, пытаясь снова смертельно изранить, но оказалась сметена окончательно волшебным потоком звуков. Райнхард видел себя – тогдашнего, немного моложе, то и дело сжимавшегося в сердитый комок при всякой жестокой невозвратной новости, ощущавшего гибель своих людей как утрату частей самого себя, задыхавшегося от этой боли, но вынужденного величаво идти сквозь неё – и ощущал, как все эти невозможные поломки вдруг взялись восстанавливаться, приходить в порядок и прежнее состояние, до разрушений. Он с изумлением наблюдал, как за какие-то минуты становится лучше даже чем мог быть, по собственному ощущению и восприятию. Мироздание звенело и полыхало, как некий невообразимый орган в неизвестном храме, мерцало, как полярное сияние, ласкало человека волнами радости и наслаждения даже крепче, чем летний тёплый ветер и вспышки далёких звёзд в детстве.
   Райнхард не знал, сколько времени это чудо продолжалось, но он не мог даже пошевелиться, боясь, что оно прекратится – а целительное тепло без устали разливалось по всему телу вместе с таинственными аккордами полузнакомого инструмента. Он не сознавал, что его глаза уже открыты, а ресницы стали полностью влажными. Перед ними мерцал сказочно красивый открытый космос, совершенно не страшный сейчас своим жёстким излучением, сменяя пелену ярких красок на дуновения вечернего бриза, утренний туман, пропитанный запахом белых цветов – на вежливое тепло нагретого гранита скал высокогорья… Сердце стучало легко, неторопливо и торжественно, будто радуясь, что оно тоже помолодело и обновилось, и больше не боится захлебнуться, упасть и остановиться. Силы вливались в уставшее тело мощью океанских волн, вызывая небывалой остроты удовольствие, и лишь сейчас стало понятно, как много их нужно даже чтоб ровно дышать, оказывается – этак и за месяц прогулок по горам не собрать такое количество. В другое время это причинило бы новую колкую боль, но сейчас было столь хорошо, что Райнхард был готов без устали кричать в голос «Ещё, ещё!» - кабы мог, или оно было необходимо. Сейчас он просто лежал под этим потоком, позволяя выхлёстывать из себя всё, что мешало, и жадно слушал, радуясь, что звук не обрывается.
   Звук и не оборвался – а затих, но не раньше, чем раненый ощутил себя полностью ожившим и выздоравливающим окончательно и бесповоротно. Просто наступила вполне естественная и логичная тишина, в которой было ничуть не менее комфортно, чем только что под волнами музыки. Райнхард обрёл дар речи только несколько минут спустя, и спросил почти шёпотом:
- Что это такое звучало, сестра? Я ни разу не слышал подобного…
- Величальная тебе, Райнхард, должно быть – завтра узнаем у музыканта, - наверное, сказано с весёлой улыбкой, решил он, сладко потягиваясь, как ребёнок – видно, звучало великолепие никак не меньше сорокоминутки, как ни больше, судя по ощущениям в мышцах.
- Мы одни? – тихо осведомился император, глубоко вздохнув и радуясь про себя, до чего легко это сейчас оказалось сделать.
- Да, уже стемнело, - спокойно произнесла Катерозе, с удовольствием ощутив наконец, что время тревог и резких движений наконец-то отступило, по крайней мере, на предстоящие несколько часов. – Все ушли.
- Обними меня, - с деловитой непосредственностью потребовал венценосец, уютно поворачиваясь на левый бок под одеялом. –Нет, не так, - пояснил он, ощутив ладони девушки на плечах, - так тебе неудобно будет. Иди ко мне, - он поймал правой рукой её плечи, и, аккуратно направляя, уложил рядом с собой и обнял за талию. – Вот так, ложись мне за спину – а то меня эти царапины могут выбить нынче к утру.
   Катерозе с немалым удивлением, но с удовольствием подчинилась, резво перебравшись за мужскую спину, устроившись там на боку и обняв новоявленного брата за талию. Но едва она успела удобно улечься, непроизвольно уткнувшись носом в богатую золотую гриву, как ощутила, что голова ужасно кружится от недавно пережитых волнений, а глаза натуральным образом слипаются… Откуда скрипач знал, сколько времени и что надо играть – неизвестно, может, успел оценить всё это в гостиной самостоятельно, но пару часов он пахал, как минимум – и подлая усталость не преминула воспользоваться этим обстоятельством…
 
- Всё хорошо, сестрёнка, тебе просто нужно отдохнуть, - услышала Катерозе тихий и нежный голос императора, и мгновенно провалилась в глубокий сон. Она уже не успела ощутить, что его пальцы осторожно, но крепко стиснули её ладонь, а сама она оказалась полностью привалившейся к его спине. Иначе бы она смогла ещё услышать его ровное сонное дыхание, ровное, несмотря на саднящие раны.
   Заглянувший в комнату через полчаса Кисслинг несколько секунд любовался спящими, затем накрыл их плотным покрывалом. Они даже не ощутили этого. Потом прикрыл окно, оставив только малую форточку, отрегулировал свечение ночника и вышел. В нижней гостиной капитан, сопровождавший фройляйн фон Кройцер, и музыкант, который приехал с ними, уже закончили чайную церемонию и взялись заканчивать какие-то свои разговоры, намереваясь, как видно, отправиться спать. Ничего не подсказывало, что стоит беспокоить Оберштайна – тем не менее, отчёт техников об осмотре комнаты, где подвергся нападению Император, вызывал серьёзнейшие раздумья. Очевидно, поэтому Его Подколодие соизволил снова лично прибыть – и Кисслинг решил дождаться его, не покидая свой пост. Он уже видел, что успела передать единственная не сгоревшая камера – возможно, уцелевшая потому, что работала на импульсных пакетах, и раздумывал, как выдвинуть идею обратиться к интендификаторам неизвестной формы жизни в несколько ином месте, чем закрытый институт исследований при безопасниках. О том, что у них с Оберштайном снова возникнет консенсус, он ещё не знал.


15. Фаворский свет.



- Поймите меня правильно, Пауль, но я требую пояснений, что эта девушка делает рядом с моим братом! – Аннерозе стояла ровно – стройнее некуда, и смотрела так же – ясным спокойным взглядом стальных голубых глаз.

   У кого угодно эта картина могла вызвать трепет, и даже суеверный ужас – золотые густые волны длинных волос лишь усиливали впечатление о некой богине, сошедшей с небес покарать недостойных. Но, к вящему дополнительному неудовольствию их хозяйки, ради такого случая облачившейся в тёмно-синее платье строгого покроя, человек, к которому она обращалась, таким не был. Как ни обидно, а это было так, и с этим приходилось примириться – взгляд, которым наградил её в ответ Оберштайн, стоило бы интерпретировать даже как чуть насмешливый…

- Вам бы следовало поблагодарить её за то, что обязанности медсестры сняты с Вас благодаря ей, Аннерозе. В конечном счёте, Вы ведь слишком много потратили энергии на брата в своё время, не так ли? – он говорил убийственно вежливо, абсолютно неэмоционально, и это полностью сбивало с толку кронпринцессу.

- Почему Вы говорите так? – удивившись, только и нашлась поинтересоваться она, вскинув брови.

   Оберштайн нарочито спокойно прошёл мимо и уселся в низкое кресло, небрежно откинув плащ.

- Мне просто непонятно, что Вас так уязвляет в этой ситуации, дорогая, - слегка чопорно произнёс он. – То, что Ваши обязанности добровольно выполняет другой человек? А чем плох такой способ отдохнуть от них?

- Но нельзя же рассуждать так сухо и прагматично! – она даже чуть приподняла открытые ладони. – Я же не кто попало, всё-таки! А Вы пытаетесь меня уверить, что эта республиканка – простой медработник?

- Она такая же республиканка, как и объект её заботы, - холодно усмехнулся министр. – А рассуждать сухо и прагматично – наш с Вами стиль, Аннерозе, Вы заметили? Кому-то надо и так делать, коль скоро Ваш брат – столь эмоциональный человек, на самом деле. Я думал, Вы знаете об этом.

- Мой брат променял меня на не пойми, кого, и Вы теперь хотите, чтоб я рассуждала сухо и прагматично?! – кронпринцесса не повысила голоса, но на её щеках вспыхнул заметный румянец.

- Но Вы же именно так рассуждали, когда сами решили прекратить с ним общение, верно? – тем же тоном произнёс Оберштайн, не шевелясь. – Вас, помнится, ничуть не интересовало, что стало с ним после того, как Вы отключили связь, да и что с ним было до того, как я позвал его к экрану, Вас до сих пор не интересует. Так какое право Вы имеете теперь интересоваться, что с ним происходит?

- Вы… не можете давать оценку моим тогдашним действиям! – она стала почти пунцовой.

- Это ещё почему? – холодно поинтересовался он, чуть склонив голову. – Вы что, недовольны тем, что он вообще тогда выжил и не сошёл с ума, стало быть? Но в таком случае Вас бы семья Лихтенладе устранила бы физически и отнюдь не безболезненно. Да и я погибать по Вашей дурости был вовсе не намерен – вместе со всем штабом и армией Вашего брата. Всегда считал, что суицидальное поведение – признак отсутствия ума.

- По какому праву Вы мне такое говорите?! – вспыхнула Аннерозе. – Да что Вы знаете о моём тогдашнем положении, вы… - она осеклась, слегка задрожав.

- По праву того, кто служит не Вам, а своему Императору, которого Вы в своё время попытались уничтожить, Аннерозе, - спокойно и размеренно произнёс серый кардинал Империи, не давая ни малейшего намёка на эмоции, - заметим, я не поднимаю вопрос о мотивации подобных действий, а говорю лишь о результате. По праву того, кто будет спасать его столько, сколько понадобится – и ради этого сделает что угодно. А что касается Вашего положения – оно было на редкость завидным, ведь после кайзера Фридриха взять Вас в жёны была масса желающих.

- Какие циничные слова! – пылая румянцем, величественно покачала головой принцесса. – Какое…

- Аннерозе, - с добродушием молодого клерка произнёс вдруг Оберштайн, перебив её на полуслове, - оставьте свои рассказы о великой любви к юноше, которого якобы обрекли ею на смерть, для цветов, которые Вы любите вышивать на подушках, хорошо? Императрица тоже взрослеет стремительно, и скоро будет в состоянии сама понять, что произошло на самом деле. Не нужно мне, начальнику штаба этих неразлучных, рассказывать, как Вы любили его друга – когда парни поссорились, Кирхайс не обратился за помощью к Вам, отчего и погиб вместо меня, зато у меня на глазах, - он быстрым движением заглянул ей в глаза, не давая перехватить инициативу. – И я слышал его последние слова – знаете, бедняга ни за что не мог подумать, что Вы поступите с его другом так, как поступили – он велел тому жить и действовать, полагая, что Вы поможете брату пережить эту потерю. Вас не интересовало ни разу даже это – так отчего Вы сейчас-то вспылили, увидев себе замену – снова недовольны, что брат выжил, что ли?

- Как Вы можете приписывать мне такие мысли? – севшим голосом проговорила Аннерозе, уставившись колючим взглядом на собеседника. – Да что Вы можете вообще знать о моих чувствах к…

- Судя по Вашей реакции, я ничего не приписал, а просто полностью угадал их, - снисходительно усмехнулся министр. - Заметьте, я даже не склонен давать им оценку, чего нельзя запретить делать другим людям, например, девушке, что Вас так взволновала. Что касается чувств – они доказываются делами, а не декларациями, полными красивых слов. Не рассказывайте никому сказки про великую жертву ради брата – Вы великолепно устроили свою личную жизнь, испоганив брату его – вот и всё Ваше достижение. Те, кто его действительно любил, спокойно отдали за него свою жизнь – Вы же ни разу не поинтересовались, как он себя чувствует, стоило ему вернуться с того света. Сознайтесь, что Вам и сейчас это не интересно – и успокойтесь уже, фройляйн, как известно, скоро выходит замуж и уезжает на Хайнессен. Надолго.

   Аннерозе с вызовом пожала плечами, гордо приподняв подбородок.

  - Если Вы полагаете, что мне безразличен мой брат, то отчего Вы допускаете моё присутствие здесь, на курорте? Вы забываете, что он сам ни разу не позвал меня с тех пор, как ожил!

- Допускаю – оттого, что полагал, что не безразличен совсем – но Ваше право было мне доказать иное, - со спокойным добродушием ответил Оберштайн. – Сестра бы не стала ждать ни минуты, получив известие, что брат ожил – но Аннерозе Грюнвальд и Райнхард фон Лоэнграмм давно чужие люди, и я нынче снова получил этому веские доказательства. Мне достаточно – мне, который слышал нынче несколько суток, как мой император стонет в беспамятстве «Сестра, где ты?». Таким образом, если у Вас нет здесь больше интереса к тому, чтобы оставаться, Аннерозе, я дам Вам эскорт до столицы, и мы продолжим общение после того, как Его Величество полностью выздоровеет и вернётся на нашу свадьбу. Это Вас устроит?

- Вы… так спокойно отсылаете меня, после всего? – захлопала ресницами принцесса. – Неужели…

- Я просто ни секунды не сомневаюсь в Вашей честности, Аннерозе, и не хочу заставлять Вас находиться в неприятной Вам обстановке, - тем же тоном проговорил собеседник, вежливо улыбнувшись. – Не мне Вам объяснять, что такое верность Императору, верно? Вы ведь тоже в своё время пренебрегли всем ради этого, так что успокойтесь, у нас с Вами действительно много общего. И я не отсылаю, а пытаюсь угадать Ваши желания. Поедете завтра, должно быть? – добавил он, слегка прищурившись.

- А сегодня ночью? – надув губы, слегка чопорным тоном начала она, чуть всплеснув руками. – Разве…

- Сегодня ночью я занят на совещании безопасников, - будничным тоном ответил министр, поднимаясь. – Мне жаль, конечно, - он шагнул к ней и вежливо взял её руку для поцелуя. – Отдыхайте, дорогая.

- Она у него? – нахмурившись, проворчала Аннерозе.

- Вполне возможно, - церемонно склонив голову, холодно произнёс Оберштайн. – Оставьте им право делать, что считают нужным – это взрослые люди.

- Но неужели совещание на всю ночь? – с неудовольствием вздохнула она, надув губы.

- Хорошо, я попробую, но обещать ничего не могу, - вежливо произнёс он, поцеловав её руку. – До встречи, я тороплюсь.
   Оберштайн неумолимо развернулся и вышел своим обычным широким шагом, за которым если и можно было поспеть, то только бегом, и Аннерозе с грустью опустила плечи, закусив губу от досады. Этот человек никак не поддавался ни на какие чары и на разу не дал ей возможности разглядеть хоть какую-то свою слабину – а они у него были, вне всякого сомнения! – и оттого не столько раздражал своей неприступностью, сколько продолжал дразнить этим. Будь сейчас кто другой на его месте – устроить сцену не составило бы никакого труда, но он снова доказал ей всю бесполезность попыток влиять на себя. Право, это будет даже скучно – ждать себе свадьбы без ежедневных пикировок с ним, ведь даже когда главный советник полностью сменил обслугу Аннерозе, воспрепятствовать ему не удалось. И что теперь, снова жаловаться Императрице на… на что жаловаться теперь, будучи невестой, ах, какое неудобство! Из присутствия рыжей соперницы пока никакую удобоваримую кашу не сваришь – этот козырь нужно приберечь для будущего. Соперницы, аж четыре штуки – какое досадное известие, оказывается, покойный кайзер выбирал из нескольких кандидатур, м-да, повезло, но зачем это олицетворение сумрака счёл нужным сообщить это обстоятельство? Сомневаться в достоверности этой информации не приходится – как вообще не приходится сомневаться в серьёзности того, что говорит и делает Оберштайн, действительно, самый завидный жених в Рейхе, с какой стороны не посмотреть, снова повезло. Но обидно, обидно до слёз – жених, а у ног так и не валяется. Этак можно увлечься, и увлечься уже очень и всерьёз… 
   Начавшие уже разбредаться по углам мысли спугнула чья-то развесёлая болтовня, доносившаяся из коридора – должно быть, серый кардинал Империи неплотно прикрыл дверь…
- Что ты, что ты, феззанцев ни в коем случае нельзя брать в армию, пока на троне император Лоэнграмм! – с добродушной ехидцей вещал чей-то надтреснутый тенор. – Они друг друга разочаруют насмерть, ха-ха-ха!
- Ну-ка, ну-ка, с этого места поподробнее! – давясь от смеха, вопрошал в ответ некий хриплый баритон. – Как Лоэнграмм разочаровал феззанцев, так, что они были первыми, кто назвал его Императором, хотя до коронации ещё было солидно ждать, все помнят хорошо, так что валяй, требую пояснений. 
- Ага, значит, не слыхал анекдотец? Изволь. Стало быть, фабула такова: уезжает Император как-то раз на Один, проведать могилу погибшего своего друга, а тут ошмётки старого Союза из нор повылезали и забузили конкретно, желая, стало быть, столицу захватить. Не хохочи, я сам знаю про вероятность, ты это дуракам из республики объяснить попробуй. Ну так вот, подкатывают, значит, эти боевики в феззанским баррикадам, и орут: «Сдавайтесь! Мы не хотим уничтожать гражданских!» А оттуда ворчание сначала тихое: «Это кого этот поц гражданским называет, а, ребята?», а потом уже громко, на противника: «Да ну, не хотим, нам и так хорошо!»
   Подождав, пока у слушателя закончится приступ визгливого сдавленного смеха, рассказчик продолжил:
- Республиканские боевики, услыхав, кричат снова: «Ну, тогда отстреливайтесь, будем вас штурмовать!». А в ответ: «Ещё чего, боеприпасы на вас, босяков, тратить – да и лень, вообще-то!». Республиканцы обиделись и орут: «Эй, ну вы что такие вредные, ну хоть переночевать тогда пустите, а то холодно, вообще-то!». А им вещают так спокойненько: «Нет проблем – пятьсот марок, да заходите».
   Слушатель снова прервал рассказчика, с трудом борясь с хохотом:
- Это точно феззанцы были, да, только вот у республиканских лоботрясов таких денег на всю армию не найдётся, даже если два батальона соберут!
- Так в том и дело, и те кричат, мол, сдурели вы, у нас на всех столько отродясь не водилось, отчего так дорого-то? А в ответ этак с подковырочкой: «Ну а что вы хотите, не провинция же, а как-никак, столица Новой Империи…» и своим, уже тише: «Ребята, видали демократов, а? Лоэнграмм зашёл и ничего не спрашивал, так что наверните-ка по дурачью из главного калибра, пока торгуемся…» - «Эй, там, так  и быть, триста марок и помыть полы и посуду, да ещё натурой отдадите!»
- Нет, такого варианта я не слыхал, - прохохотавшись, рассудительно заметил собеседник рассказчика. – Мне доводилось слышать другую байку, где феззанцы сразу приглашали нападающих в отель с пивом и девками, а потом, скрутив всех спящими после этого, звонили имперским стражникам и торговались с ними, предлагая пленников в качестве товара.
- Гы-гы! – с важным апломбом подытожил рассказчик, как видно, надувшись от весёлого пафоса. – Под занавес – представьте себе лицо узнавшего об этом всём Императора самостоятельно!!! – и оба очень довольных собой и разговором болтуна залились продолжительным и многозначительным смехом, явно не задумываясь, что их могут слышать.
   Аннерозе против воли отчего-то выполнила указание, мгновенно представив себе молодого Райнхарда времён обожания себя, единственной и драгоценной, когда ещё Кирхайс был рядом с ним, и едва успела зажать пальцами рот, чтоб не прыснуть от смеха в голос. У брата бывали такие забавные вспышки гнева, безусловно, страшные для всех остальных, но нисколько не влиявшие на его трепетное отношение к ней. Жаль, что это золотое время кануло в прошлое, очень жаль. И действительно странно, отчего он так и не кидается сам навстречу к ней нынче – очевидно, корона его слишком изменила в совершенно неинтересную сторону… Пожалуй, он стал ещё скучнее, чем был в юности, да. Женился, как последний дурак, забрюхатив секретаршу – даже стыдно за него за эту пошлость, право. Третий год сидит на троне – а воевать сам закончил лишь, свалившись в могилу, и ни одного приличного бала при дворе, ни солидного особняка, не говоря уже о дворце, будто плох ему старый  гольденбаумский Сан-Суси, подумаешь, чистоплюй какой выискался. Да и жена у него – скучная серая моль и глупая до невозможности – таскаться с этим ненормальным столько лет по всему космосу, и вовсе не потому, что врезалась в него до безумия, оказывается, а просто из какой-то нелепой дружеской симпатии… Да уж, подходящая парочка получилась, что и говорить. А вот Оберштайн на них нисколько не похож, да, этим и интересен, очень…

   Оберштайн так и не пришёл ночью – но она ни за что бы не подумала, что он просто не захотел. И тем не менее, причина была именно такая.

*   *   *

Райнхард  проснулся, отчего-то отчётливо осознавая, что утро нынче будет солнечным, да и день погожим. Давно не приходилось просыпаться в таком тихом спокойствии и с уверенностью, что ничего печального случиться за текущий день не сможет – слишком сильна была привычка к обратному. Так давно, что даже невозможно было вспомнить или предположить, когда именно. Саднившие к ночи раны от когтей монстра сейчас совершенно не беспокоили, но молодой император инстинктивно провёл пальцами левой руки по повязке на груди. Она соскользнула от этого неосторожного движения, и, безотчётно пытаясь вернуть её на место,  он попал подушками пальцев по полностью схватившимся шрамам – это было так, как будто прошла не единственная ночь, а уже неделя, как не больше… Что ж, если они зажили столь необъяснимым образом всего-то от той необыкновенной музыки, что пришлось слышать минувшим вечером, то тем лучше. Ровное дыхание спящей сестры внушало уверенность, что так всё и должно быть, а её рука так и осталась с вечера в ладони правой руки. Райнхард глубоко вздохнул с неведомым раньше спокойствием – теперь точно ничего страшного уже не произойдёт, раз она рядом, то и зрение скоро вернётся. Он инстинктивно потянулся и опрокинулся с левого бока на спину, чуть приподняв от этого голову на подушке, столь же машинальным движением открыл невидящие глаза и обомлел. Страшная чёрнота исчезла, уступив место какому-то белесому фону, сначала вроде однородной консистенции, затем проявились пятна разной тональности – по всей видимости, глаза всё же начали реагировать на степень освещённости помещения…
   Свет!!! Хотя больше ничего не было видно, приступ радости захлестнул всё существо молодого человека – стало быть, всё не напрасно, у него получится выздороветь совсем! Он снова увидит жену и сына, сколько бы ни пришлось ради этого выстрадать. Это всё с ним сделала сестра, это из-за её ласковых рук, что успокаивали его вчера вечером, мрак наконец-то отступил, позволив хотя бы спокойно дышать!
   Райнхард аккуратно прижал к губам пальцы девушки, которой он ещё ни разу в жизни не видел и даже не знал её имени, несколько раз нежно поцеловал. Никакой реакции, слишком крепко спит, даже дыхание нисколько не изменилось. Увы, но белый поток света почти сплошным фоном застилал перед глазами всё, и увидеть что-либо не представляется никакой возможности. Плохо дело, видеть пальцами ведь так и не научился, да ещё разволновался – сейчас мозг и вовсе откажется собирать эти крохи от ощущений в цельную картину, но всё же… Пышная грива, очень мягкая, длинная, почти как и у меня, но отчего-то есть уверенность, что другого цвета, не такая. Лицо с благородными чертами, как говорится, должно быть, жгучая красотка, тем более, что точно моложе меня на несколько лет – тоже не знаю откуда, но знаю. Так, а это ещё что на ней – слишком похоже на офицерский мундир, какого чёрта, он самый и есть, лейтенантский, но старый, гольденбаумский, и отчего-то без орла, там что-то сверху нашито… М-да, загадочная у меня сестрёнка, более чем. Ладно, пусть спит пока, займусь собой сам. Как там учил меня Оберштайн, три шага от кровати, потом поворот, так, ага, та же планировка, ну, это мне вполне знакомо… Вот, действительно, свет я вижу – если закрыть дверь, то темно, а если повернуть выключатель, то… что и требовалось доказать.
   Когда Райнхард, с удовольствием освежившийся и довольный собой, выбрался снова в спальню, там плавал запах свежего кофе и ещё каких-то трав, от которых голова тут же весело закружилась и настроение устремилось к каким-то заоблачным высотам. Ослепительно улыбнувшись, но совершенно не заметив этого, он сделал несколько шагов в сторону девушки – её-то он ощущал хорошо, стоило лишь прикрыть глаза, чтоб не слепило белое сияние, и столь же безотчётно протянул к ней руки. Он не знал, что очень напоминал при этом замёрзшего путника, тянувшегося к теплу, но обрадовался ещё сильнее, когда ощутил её руки на своих плечах, и молча обнял её за талию. Так, ростом чуть выше Хильды, но в плечах пошире её, значительно, эге, да это фигура бойца, хоть и женская – мундир-то тут вполне себе на месте, стало быть… Вот же чудеса, в самом деле, даже говорить ничего не надо, как хорошо она понимает, что со мной…
- Тебе лучше, Райнхард? – опять гладит по волосам, аж дух от счастья захватывает, даже ничего не хочу уже больше… - Попробуй кофе, тебе понравится, вот увидишь.
- Да, конечно, - всего-то и смог сказать молодой император, но с такой тихой радостью в голосе, что у Катерозе появилось устойчивое ощущение, что пространство вокруг начинает колыхаться и сиять.
   Он не отпускал её руку из своей, даже когда они уселись завтракать. Кофе ему не просто понравился – кабы не прочное ощущение наступившего полного счастья, отчего-то не дававшее сил и желания для разговора хоть о чём, он мог бы доходчиво пояснить, что ничего подобного пробовать ещё не доводилось. Не стал, боясь разрушить лишними словами это чудо – возможно, оттого оно случилось снова только через пять лет, с грустью признавался он себе потом, уже совсем повзрослевший и даже чуть тронутый сединой…  Но тогда будущее перестало существовать в принципе – о нём невозможно было думать, вообще ни о чём невозможно было думать, ведь так хорошо и спокойно не было ни разу, даже когда Хильда, сообщив, что станет его женой, оставалась рядом, то начинались волнения особого рода. Сейчас же Райнхард с такой силой наслаждался долгожданным покоем в обществе своей новой сестры, что молчал слишком долго – и даже не спросил, как её имя, чего себе потом простить не мог несколько недель.
   Новый мундир, взамен окровавленного и разорванного когтями монстра, он также надевал с ослепительной улыбкой – и с удовольствием обнаружил, что во внутреннем нагрудном кармане снова лежит тот самый томик Евангелия, что спас его, когда было уже ясно, что гибель неизбежна. Потом, помнится, вызвал Кисслинга – они с сестрой решили прогуляться по горам и посетить водопады… Оберштайн не появился, занятый текущими делами, не то разгребая те завалы, что не мог выполнять сам Император, будучи незрячим, не то ещё чем дополнительно. Когда гораздо позже Райнхард узнал, что лихо выбежал из дома, держась за руку своей невидимой феи, заливаясь весёлым смехом, будто совсем ещё ребёнок, и промчался мимо угрюмо молчащей Аннерозе, не зная, с каким неудовольствием та это наблюдает, никакого стеснения не ощутил вовсе. Только горько вздохнул, жалея, что тогдашнее счастье оказалось столь недолгим – но осветило всю дальнейшую жизнь такой яркой вспышкой, что хватило на годы рутинной работы, всевозможных тревог и разнообразной нервотрёпки. Даже ужасный удар от потери не был столь уничтожающим, как можно было бы ожидать – Райнхард просто уклонился от него, стиснув зубы и шепча себе: «Это не навсегда. Однажды она вернётся, может быть, столь же вовремя. А потом я найду её насовсем, и уговорю остаться, моя сестра ведь такая же, как я».
   Они бродили по руслу реки и окрестным лесам до заката. Успели всё – и навестить полный каскад Жемчужного Веера, и позагорать под палящим горным солнцем, и выкупаться в высокогорном озере, и наесться диких лесных ягод. Иногда они начинали болтать на отвлечённые темы – а потом снова возвращались к кошмарам, которые каждому довелось однажды пережить, упоминая о них довольно скупо и схематично, но успешно делясь опытом по их преодолению и сохранению себя в человеческом облике. Райнхард узнал и очень много и до обидного мало – когда после понадобилось сложить воедино все детали, получилось, что девушка точно была пилотом-одиночкой продолжительное время, отлично знала, что такое открытый космос вообще и Изерлонский коридор в частности, умела выживать в разнообразных неуютных условиях – вроде бы всё то же самое, да всё же и не то… Рано умершая мать, отец, ничего не знавший о существовании у него дочери, какие-то лагеря для обучения армейской молодёжи, погибшие друзья – так много знакомого и понятного, но никаких зацепок в виде имён, географии, дат. Осталось же от целого дня доверительных разговоров плотное не то спина к спине, не то намертво сцепленные руки – как у попавших в переплёт случайных путников, переживших то ли катастрофу, то ли стихийное бедствие. Каждый сказал другому что-то очень нужное и важное, чего не смогли сделать другие, на всякий эпизод, доставивший в своё время немало мучений, и оба были рады и счастливы, что смогли поговорить об этом. Оба чувствовали, что дальше другого сказанное и поднятое из глубин прошлого просто не уйдёт, и ощущали, как становятся сильнее и выздоравливают от старых ран.
   Ей было легко с ним и на редкость спокойно – он вовремя понимал, когда она начинает терять самообладание, вспоминая что-то, что иной раз даже не выговаривала вслух, и просто тихо обнимал её, успокаивая, как подросшего напуганного ребёнка. Катерозе с восторгом наблюдала, как становится в его объятиях снова целой и спокойной, а не скопищем мелких ран и поломок, несущимся в никуда на бешеной скорости, в напрасной надежде найти то, чего была лишена всю жизнь – вот он, настоящий старший брат, которого её мятущаяся душа уже отчаялась найти. Он совершенно незаметно для самого себя подарил ей столько сил, что их с лихвой хватило после там, где они заканчивались у кого угодно – на проклятой планете Хайнессен, потребовавшей от новой своей хозяйки такого нечеловеческого напряжения рассудка и сердца, что не выдерживал никто. Как не выдержал и сломался там, помнится, сам Оскар фон Ройенталь, первый генерал-губернатор Новых земель – Катерозе успешно смогла выполнить те задачи, что оказались не под силу даже ему, ни в каком статусе. Спустя очень много лет, когда её самый младший, пятый сын, вызывавший наибольшее количество досужих вымыслов своей золотой шевелюрой и голубыми глазами, уже станет отцом, миледи фон Кройцер признается сыну, что вовсе не планировала тогда жить больше трёх-пяти лет, понимая, сколько энергии придётся сжечь для достижения поставленной цели. Однако всего лишь один день, с этой волнительной прогулкой по красотам высокогорья, изменил всю её дальнейшую судьбу, позволив ей и её новоявленному брату дожить до тех преклонных лет, когда не осталось уже почти никого из присутствовавших на коронации Императора Райнхарда Первого. Дасти Аттенборо напишет в своих мемуарах, что после праздника Преображения в том году он, ни разу в жизни не пожалевший, что присягнул на верность ещё никому не известной в Рейхе будущей Железной фон Кройцер, совершенно очарованный её манерой держать гун-то, подаренный Императором после дуэли с Юлианом Минцем, увидел вместо заполошной юницы, напоминавшей напуганную весеннюю кошку, - величавую государыню, которой почёл за честь служить до гробовой доски. Имперский капитан космофлота, ставший отцом её первого ребёнка ещё в этой горной местности, гораздо позже, уже будучи в чине полковника, как-то признается своей жене, что уцелел однажды и потом ещё множество раз лишь потому, что был знаком с Катерозе фон Кройцер и никогда не забывал об этом – возможно, этим и объяснялось то, что во время Второй Инститории сатанисты и раскольники, не сговариваясь, дали ему прозвище Заговорённый Кинжал. Злые языки будут утверждать также, что во время Второй Инститории фрау Оберштайн оказалась в стане противников Императора вовсе не случайно, а памятуя об утре этого дня. Тем не менее, как известно, её обращение к мужу с требованием пощадить мятежников не возымело на того никакого заметного действия, а Фернер и вовсе пояснял, что сия дама слишком заигралась в политику, страдая всего лишь неврозом на почве ничем не обоснованной ревности – и пала от руки тех, кого записала себе в соратники, а вовсе не в результате налёта бойцов ордена Белой Лилии. Императрица же после обеих Инститорий будет говорить, что вернее слуг, чем адмирал Миттенмайер и герцогиня фон Кройцер, исключая разве что Пауля фон Оберштайна, молодая династия Лоэнграммов не встречала никогда. Кардинала Йозефа Экселленца она отчего-то запамятовала, возможно, оттого, что он так и оставался всю жизнь вице-командором ордена Белой Лилии, не особо выделяясь в тени августейших особ, а о дружбе, которую водил с Императором, никому вообще не распространялся.
   Райнхард, конечно, не знал, что ждёт его и его новую сестру – и не мог тогда даже почувствовать ни грядущих боёв в крепости Трёх Погибших Адмиралов во время Первой Инститории, ни ещё более дальних приключений под летучим девизом «Изольда возвращается всегда!», ни реваншисткой авантюры с лозунгом «деды воевали». Да и поездка на Один, едва не стоившая ему жизни, случилась только пять лет спустя, задолго до всего этого – но и об том эпизоде своей биографии он никогда не жалел. А вот о том, что этим августом ему выпал только этот день с прогулкой и ни одного больше – жалел всегда. Столь же горько, как и о четырёх месяцах разлуки с Хильдой, которые хоть и завершились в итоге свадьбой, но стоили ему всё же колоссального количества нервов. Однако этот день воздал ему за многие года холода одиночества – и уже окончательно вернул молодого императора к жизни, ужаснув этой скоростью даже вечного скептика-насмешника доктора, который ворчал потом себе под нос всю остальную неделю: «Такая мощная обратная связь с Мирозданием, ох, неспроста это всё, очень неспроста!». 
   Молодой венценосец действительно забыл тогда решительно обо всём, кроме прогулки и общения с любимой сестрой – возможно, лишь оттого, что она умела называть его по имени так, что он тихо таял внутри, вне себя от радости. Она действительно ни разу не назвала его титул – не то считала это лишним, не то чувствовала, что он не обрадуется этому барьеру. То, что всегда, в любом настроении и состоянии вызывало ледяную тоску и было способно отравить любую радость – перестало существовать или стало столь несерьёзным перед нынешними ощущениями, что можно было и вовсе не обращать внимания на это – раз довелось дожить до сегодняшнего блаженства, значит, всё было не зря и не настолько страшно. Он жаловался иногда, упоминая, сколь погано было на душе в разное время, но, почувствовав на шее, лице и волосах прежние ласковые руки, мгновенно успокаивался и прекращал раниться об эти эпизоды. Райнхард перестал бояться, что слепота никогда не отступит, что сердце так и не прекратит нудно болеть, что он однажды упадёт и не встанет – но сам даже не заметил этого. Он чувствовал, что сам очень необходим сейчас сестре, что она находит в их общении что-то, чего сама была лишена много лет, если не всю жизнь, и щедро дарил ей тепло своей души, которого, как оказалось, накопилось-то внутри уже предостаточно, а он и не знал об этом. Они часто, помолчав и снова начав обниматься, вдруг начинали смеяться, ещё ничего вслух не сказав – как будто оба отлично знали, в чём дело. Полуденное солнце, сиявшее в горах значительно ярче, чем где-либо, согрело и разморило их – и они даже тихо вздремнули в кустах вереса пару часов, нежно обнявшись. Тем временем Кисслинг, усевшись себе на камень возле бегущей в реке воды и предварительно отправив кого-то из людей за провизией для скромного пикника, преспокойно себе общался по портативной связи с Оберштайном – всё-таки появление монстра вчерашним вечером, едва не погубившего Императора и угробившего почти всю электронику систем слежения, взволновало не на шутку многих специалистов, и нужны были не только некоторые пояснения и соображения, но и небольшой мозговой штурм. Он не без удовольствия узнал, что невеста главного советника отбыла в столицу – но не счёл нужным заострять на этом внимание, и ничего не сказал вообще своему подопечному.
   Закат застал новоиспечённых брата и сестру в небольшой роще, которую оставалось пройти, чтоб попасть в домик на ночёвку. Они шли, по-прежнему крепко держась за руки, когда где-то совсем рядом раздался внушительный топот и жаркое дыхание. Золотистый ретривер догнал молодых людей, выскочив откуда-то из густой травы, тщательно и придирчиво обнюхал сапоги и колени императора, а затем, задрав голову к небесам, принялся горестно выть, широко размахивая хвостом. Оба остановились, и Райнхард протянул навстречу собачьей голове раскрытую ладонь, которую та тут же начала преданно лизать, прекратив выть, но горестно поскуливая.   
- Чья это собака? – недоумённо поинтересовалась Катерозе у быстро подошедшего поближе Кисслинга.
- Это псина смотрителя источников, старик умер неделю или две назад, а собака так и бегает по окрестностям, не смирившись с потерей, - вежливо ответил тот, незаметно выдохнув. – Она не опасна.
- То есть, собака ищёт хозяина? – с обычным апломбом командира поинтересовался Райнхард, опускаясь на корточки и с любопытством повернув лицо к животному, будто пытался его увидеть. – А что за порода и как зовут? – и он, аккуратно развернув ладонь, поймал макушку и взялся поглаживать собачью голову.
   Псина, явно не ожидавшая ласки вообще, издала радостный тихий вой, затем, неожиданно сделав рывок вперёд, прошлась языком по носу императора, заставив того молча улыбнуться, а начальника охраны – непроизвольно вздрогнуть.
- Это золотистый ретривер, Ваше Величество, - учтиво отозвался Кисслинг, - а кличка, эээ, вспомнил – Жоржета она, два года собаке, а в руки пока никому не давалась ещё, вот и не убрали с территории, простите, пожалуйста.
- Убрать?! – с немалым удивлением сурово сдвинул брови Райнхард, на секунду повернув голову на голос своего бодигарда, затем снова отвернулся к животному с прежним ласковым выражением, продолжая гладить его голову. – Сдурели, ещё скажете – пристрелить, ага, - фыркнул он, чуть тряхнув чёлкой. – Итак, ты у нас Жоржета, стало быть? – звонким радостным тоном обратился Райнхард к собаке, и та покорно рухнула, аккуратно усевшись и продолжив нализывать пальцы человека. - Хорошая дамочка Жоржета, искала хозяина, да? – он вежливо пожал пальцы Катерозе, высвобождая вторую руку, затем протянул её в сторону собаки, и та, оценив это движение, резко кинулась вперёд, чтобы водрузить лапы на плечи человека и облобызать его лицо полностью. – Ну, так ты его нашла, значит, - важным тоном подытожил Райнхард, выпрямляясь в полный рост с собакой на руках и едва заметно улыбаясь.
   Похоже, псина ничего не имела против этого – она смирно затихла, весело размахивая хвостом и с обожанием уставившись на золотую чёлку нового хозяина.
- Возьми меня под локоть, сестра, дойдём с ней так до двери, чтоб привыкла, - чуть уставшим голосом попросил император. – Никто не должен ощущать себя покинутым, особенно, если был предан другу до конца.
- Конечно, Райнхард, не беспокойся, - с тихой нежностью отозвалась Катерозе, выполняя просьбу. – Она тоже тебя любит, это заметно.
- Ей было плохо не по её вине, - с тихой грустью произнёс император, неторопливо вышагивая дальше по тропе. – Значит, уже давно должно бы стать хорошо, а она столько дней тут металась. Я знаю, что такое отчаяние – и не всякому врагу отважусь его пожелать.
- Я тоже, - невозмутимо пожала плечами Катерозе. – Но мне не так везло с врагами…


16. Утро на Преображение.


- А мой отец говорил мне, что августовские звёзды – самые прекрасные в году, причём без разницы, на какой планете! И Генриетта подтвердит, учти, Катерозе! – Эсмеральда снова нацепила на себя одну из своих обычных дурашливых улыбок, лихо порхая по всему пространству кухни. – Ну чего ты опять надулась, будто ищешь, с кем подраться? Только не говори, что снова чувствуешь что-то плохое, иначе я рехнусь!

   Катерозе привалилась спиной к пустому пространству стены, тяжело дыша.

- Мы все тут рехнёмся, дорогая, рано или поздно, как раз потому, что не видим августовских звёзд! – сурово процедила она сквозь зубы, пытаясь унять взбесившееся в груди сердце. – На них нужно смотреть с земли, на дне атмосферы, а не через обзорные экраны этой проклятой крепости. И зимний сад тут никак не в помощь – он для олигофренов. Да, я снова ощущаю плохое – как ты думаешь, меня может это радовать, или как?! Этот коридор в космосе – мёртвое место, и мы тут все либо рехнёмся, либо погибнем.

- Тогда постарайся хоть немного остыть, - Эсмеральда на миг остановилась, чтоб участливо заглянуть в глаза подруги. – Ты зря не дёргаешься, значит, силы будут не лишними. Я сама закончу эту уборку через десять минут, и мы съедим мой пирожок – тебе понравится, уверяю. Если мы погибнем – то глупо отказываться от радости, а если выживем и встретим Нашу Надежду – то должны быть в форме.

- И когда ты успеваешь их наделать? – устало улыбнулась та. – С такой нервотрёпкой на них мы и растолстеть не сможем. Я всё меньше верю в то, что у нас что-то получится – если уж Наша Надежда захворал в этом коридоре и улетел восвояси, то мы вообще тут сгниём после смерти Яна.

- Тебя опять разочаровал твой шпалой ударенный папаша? – хорошо, что Эсмеральда, подло хихикнув, умчалась дальше носиться с подносами между агрегатов, и можно не стараться попасть ей в глаз беретом…- Хорош дрейфить, мы гниём на базе, по которой ходил Он своими августейшими ногами, и ты ещё смеешь жаловаться? Я скажу Генриетте, чтоб размяла тебе спину и плечи – сразу глазки засверкают и будешь танцевать соло, чтоб сбылось, о чём просим.

   Катерозе напряглась ещё сильнее – Генриетта, вот за кого ещё приходится опасаться! Это она третьего дня устроила небольшой импровиз на тему соответствия условий проживания на Изерлоне и на родине: «Если Рейх так угнетает своих подданных, что у них солдатня живёт в этаких апартаментах, то я хочу, чтоб он и меня поугнетал всласть!». Оно понятно, из серой провинциальной промзоны, мрачной рутины без единого цветка, где только асфальт, кучи шлака и свалка мусора – да сюда, в комфорт и эстетику. Вот только кое-кто, помнится, слушал её внимательно, а глазками смотрел очень и очень скользкими, этот тихий смуглый молчун… Не иначе, как засланец из службы «Верных родине» или просто идейный патриот из патриотов, как водится. Если что – тут даже Поплан не поможет, подавится своим кулаком и промолчит. Кабы… Кабы чего… Ах, сколько же ещё народа погибнет ни за что, и всё из-за этих товарищей Искариотовых!

   Откуда у Эсмеральды столько сил улыбаться, а? Не глупее меня, всё уже поняла и догадалась, не оттого ли держит меня тут на кухне, чтоб напичкать имперской колбасой, что научилась таскать незаметно из старых запасников, о которых вроде не знают наверху? О, колбаса из Рейха, божественно вкусная, с имбирём, паприкой и перцем, и такая разная! В Союзе уже давно нечто из протеинов, картона и пищевой краски с нитритами часто было не достать даже по талонам, а если и случалось – то часто с плесенью. А уж о том, что доходило до передовой – и говорить нечего. А это – страшно сказать – имперцы делали из настоящего свежего мяса! А их кофе! Они только фыркают у себя на базах – растворимый, чепуха… Попробовали бы они наш, родной, «Арсенал патриота» – небось, плевались бы не меньше двух часов. И после этого ещё находятся наивные романтики, приписывающие победы Рейха гению их командира? Да с такой кормёжкой не побеждать постоянно просто грех, голова-то работает в четыре раза быстрее и эффективнее. Так и есть, внутри якобы пирожка – вожделённая колбаса… Какое счастье, всё-таки, хоть на чуток.

- Эсмеральда, ты меня балуешь…

- Бедняжка, я из тебя вынуждена ваять гейшу, не за что меня хвалить, - с горьким вздохом ответила подруга, плюхаясь рядом на стул и обнимая за плечи горестным жестом. – Толку, что мы все прослушали курс, ты одна способна быть кем хочешь и остаться человеком. С этим рождаются, я полагаю, не иначе.

- Ты опять мне скажешь, что нужно идти охмурять этого наследника адмирала Яна? – радостно жуя, бесцветным тоном проговорила Катерозе. – Он, конечно, сам по себе что-то значит, но… - она скучно пожала плечом. – В общем, вряд ли вырастет в мужчину однажды.

- Да плевать, его же назначат командующим, а это хоть что-то, - она уже перестала улыбаться, и было заметно, что совсем не рада тому, что говорит. – Карин, ты единственная можешь эффективно кружить Юлиану голову и при этом не спать с ним, видно же, что он на тебя запал! Кроме того, он из тех, кто влюбляется ещё, слава Богу. Рано или поздно он пойдёт на поводу у наших милитаристов и достанет Императора так, что тот двинется его громить – а других шансов у нас в этом аду просто нет. Я знаю, что противно, но это же не худший вариант вовсе.

- Не убивайся так, мне пока ещё не противно, мне просто с ним скучно, – жуя, успокаивала её Катерозе. – Эти бредни про демократию очень быстро надоедают, а похоже, что это всё, о чём бедняжка может говорить – это ж надо так пораниться об адмирала Яна, да… Боюсь, он и способен только влюбляться, а не любить.  Но меня беспокоит как раз сейчас ещё и Генриетта – догадываешься, почему?

   Эсмеральда судорожно кивнула, отчего белесая чёлка слетела ей на лоб, и молча отвела взгляд. Кусок застрял у Катерозе в горле, и пришлось с трудом проглотить его. Она похолодела, обмерла, затем тихо прошелестела вкрадчивым голосом:

- Ты даже знаешь уже? Это оттого ты держишь меня здесь, на кухне, чтоб я в палату сейчас не бежала, да?

   Подруга молча взглянула на часы, затем, вздохнув с заметным облегчением, процедила:

- Бежать не стоит. Всё равно не успеешь, а её уже не спасти. Поверь, мне очень жаль, как ни пошло это сейчас говорить.

- Ты это что такое говоришь? – почти прошептала Катерозе, медленно вставая. – Это что же, пока я тут ем вкусняшки, её уже уводят? Мою Генриетту забирают насовсем из-за доноса этого прыщавого урода, а я тут сижу с тобой и лопаю?! Да как ты могла…

   Дальнейшее она не сочла нужным говорить и быстро двинулась прочь, но Эсмеральда явно этого ждала и ещё быстрее прыгнула следом. Стряхнуть её сразу не получилось, и обе с грохотом повалились на пол, вот только Эсмеральда была потяжелее на несколько килограмм и явно старалась очень сделать то, что сделала. Катерозе ощутила себя мерзко беспомощной и жёстко прижатой к полу – ноги были вовсе не в помощь за спиной у рассевшейся у неё на груди туши, а руки та держала очень жёстко.

- Карин, успокойся, умоляю, - тихим голосом просила Эсмеральда, всхлипывая, как убитый горем ребёнок. – Ты обязана выжить, а бросившись её спасать сейчас, попусту погибнешь сама. Ты наш единственный шанс, не губи себя ради нас всех.

- Думаешь, я смогу с этим просто так жить дальше? – свирепо прохрипела Катерозе, не оставляя попыток освободиться. – Да даже если всё получится, как я Ему в глаза смотреть буду после этого, а?

- Карин, Генриетта вряд ли хочет, чтоб ты погибла, если есть шанс дожить! – с горьким рыданием простонала Эсмеральда, блокируя эти попытки. – Нельзя позволить им погубить всё дело, даже если нас всех поуводят, ты должна выжить и встретить Его! Иначе это никогда не кончится, пойми!

- Но так же нельзя, Эсмеральда! С этим мириться нельзя, нельзя такое допускать! Он свою сестру спас, а я что – отдала свою подругу на… на… насовсем, да? Известно, на что!

- Ему не очень-то свезло – сама подумай, что хуже: тело без души или душа без тела? – убийственно холодным тоном произнесла подруга, глотая слёзы.

- Ты о чём? – Катерозе даже перестала брыкаться от удивления.

- А всё о том же – Генриетту не сломать, даже мёртвая, она остаётся с нами, а Он что получил – бездушную куклу? Думаешь, Ему легче было от этого, чем тебе сейчас? Сама же удивлялась, какого чёрта сестра кинула брата и укатила невесть куда цветочки поливать, вспомни, - и с глаз Эсмеральды хлынуло уже солидным потоком – от напряжения, надо полагать, всё же держать Стальную Карин – задача не из лёгких, заметим.
 
- Пусти, я не сбегу, - ледяным убитым тоном проговорила та, не шевелясь. – Ты меня передавишь так.
 
- Карин, мы им ничего не забудем и не спустим, - сквозь слёзы в серых глазах Эсмеральды блеснул полярный лёд необитаемых планет. – Не в уродах дело, а в системе, что их плодит – не твои слова разве? Держись же, у нас нет права погибнуть – нам ещё Ему служить, вспомни!

- Я сказала, пусти – я остаюсь, ради Него, не веришь, что ли? – тем же тоном произнесла Катерозе. – Только чур, этот урод, погубивший Генриетту – мой, ладно?

- Ладно, верю, - в тон выдохнула подруга, выполняя просьбу. – Ты успела сказать вперёд, жаль – я сама хотела этим заняться.

- Нет уж, ты и так неплохо впахалась, теперь мой черёд хоть что-то сделать, - внешне совсем холодно сказала Катерозе, усаживаясь на полу рядом и обнимая подругу за плечи. – Благодарю за службу, кстати.
 
   Та вместо ответа разразилась столь горькими и обильными рыданиями, что капралу Катерозе фон Кройцер стоило немалых трудов и времени потратить на то, чтоб успокоить ее, хоть на некоторое время. Дело также осложнялось ещё тем, что та сама была готова с удовольствием последовать её примеру, и что именно всё же удерживало от этого шага – было так и не ясно, возможно, статус командира, и только. Не помогали ни баюкания, ни рычание, ни тихие просьбы, ни проклятья Изерлону и его нынешнему республиканскому командованию – недавний страх потерять ещё и надежду вместе с начальницей был слишком силён, и это вызвало слишком сильную истерику у подчинённой. Катерозе подняла голову и внимательно огляделась, задействовав дальнее осязание – вроде на всё пространство помещения не ощущалось никого вообще и постороннего внимания в частности, и, возможно, стоило бы дать подруге прореветься, но это могло занять слишком много времени и в итоге остаться замеченным кем-то не в меру любопытным…

- Эсмеральда, прекрати реветь, именем Императора! – тихо прошипела она в ухо подопечной. – Пошли в зимний сад, что ли, помолчим немного.

- Там может быть Юлиан, может, не надо? – тяжело дыша, проговорила та, поскольку у неё получилось выполнить приказ.

- Это тогда будет моя забота, - холодно усмехнулась Катерозе. – Встаём.

   Августовские звёзды, огромные, мохнатые, подсвеченные противосиянием солнца Феззана – вот вы тут все такие, роскошные и пропитанные хвойным запахом из леса – почему же Генриетта не смогла вас увидеть, а? Или вы не знаете, хладнокровные сияющие красотки, что её выбросили без скафандра в открытый космос совсем рядом с поверхностью Изерлона, так что даже кровь её наверняка попала на эту распроклятую крепость? Бедная строптивая Генриетта, ты ещё даже не отомщена – доносчик, заживо сгоревший на силовом кабеле в доке, не в счёт. Не грусти, мы ещё всё успеем – Наша Надежда жив, скоро он совсем поправится. И уж мы тебя не разочаруем, наш Император! Ты только не умирай больше, сюзерен, это ведь всё, что нам надо – мы даже не будем тебе рассказывать все ужасы, что довелось пережить, хватит с тебя и твоей горькой доли. Ишь, как крепко и тихо спит – выздоравливает, значит…

    Катерозе поняла, что снова закрывать глаза бесполезно – сон сбежал далеко и надолго, а разогревшаяся под ярким горным солнцем кожа, вознамерившись покрыться к утру загаром, только добавляла бодрости, весело жужжа теплом под мундиром. Вот ведь занятно, сейчас только три часа ночи, но сколько по изерлонскому времени? Ага, полдень – ну, тогда всё логично, проклятая настройка в организме не хочет сбиваться. Переживём как-нибудь, и не такое видали. Девушка поднялась и села на постели, дожидаясь, когда взволнованное воспоминанием сердце успокоится и перестанет гулко грохотать в груди. Сосредоточилась. Да, что-то произошло, очень мощное, и прямо сейчас. Вроде бы бояться пока нечего, но осторожность не помешает. Вроде негатива или следов инфернальных гостей вообще не ощущается. С другой стороны, неизвестно же, к какого рода гостям привык сам Император – а ну как нынче, на Преображение, его вздумали навестить его погибшие друзья или остальные воины? Их присутствия вполне достаточно, чтоб настолько всколыхнуть пространство, что это заметит кто угодно, кроме него, пока не проснулся. Так, собака, которую подобрали вечером, она же вроде спит с его стороны, на полу. Катерозе беззвучно поднялась на ноги. Верно, ретривер лежит вполне спокойно, прикрыв глаза, и вроде бы дышит, как сонный щенок – значит, ничего страшного произойти не могло, животное почувствовало бы это вперёд человека. Может, что другое, среди моих, и даже не на Феззане? Девушка сделала несколько шагов к окну – оно было наполовину раскрыто из-за тёплой ночи, молодой император ненавидел духоту и полностью закрытые пространства – нетрудно догадаться, отчего, если учесть, сколько лет ему пришлось мотаться по космическим глубинам. Выглядывать из него Катерозе не стала, чтоб не беспокоить попусту охранников, вполне хватало и того, что кусочек неба с гирляндами созвездий был прекрасно виден, хоть и подпёрт тёмной громадой скалистого хребта. Опытным глазом пилота  истребителя она автоматически определила, что именно видно отсюда – курс на Урваши прокладывается здесь уже на выходе из стратосферы, а дальше – проклятое направление на Хайнессен, как известно… Должно быть, и правда беспокоят свои… Но вроде без паники или страха пока, наверное, просто соскучились или волнуются.
   Катерозе привычным движением тряхнула головой, не отводя взгляда от сияющих в ночи полчищ чужих солнц, и застыла, чуть опустив подбородок и скрестив руки на груди. Братья по оружию, отозваться и доложить обстановку! – молчаливый крик вовсе не был похож на рык командира на опасном рубеже, скорее, это была вежливая нить световолокна не то под поверхностью планеты, не то неощутимый обычными органами чувств импульс межзвёздных систем связи, но не тех, что охраняются страшнее чего угодно при любом политическом режиме и на который только идёт передача с разрешённых каналов. То, практически нематериальное, скорее уже символьное – но которое безошибочно даёт знать жене любого флотского офицера, как он себя чувствует за сотни световых лет от неё, и точно сообщает, с какой секунды она стала вдовой, если случилось непоправимое. Нить связи, состоящая из неизвестных науке толком квантов непонятно чего конкретно, мгновенно ушла в пространство и натянулась, ожидая, когда к ней прикоснутся души тех, кого вздумается позвать восемнадцатилетней начальнице никому ещё в Галактике не ведомого ещё отряда воинов, которым было суждено стать хранителями этого громадного звёздного острова среди Вселенной… Вне зависимости от того, насколько жив был каждый из них в привычном понимании этого.
- Эсмеральда! – прогремело по связи лихим начальственным тоном, - есть ли неучтённые неприятные обстоятельства? Или иные поводы для беспокойства на текущий момент?
– Нет, всё по плану, моя госпожа, - тихо прошелестело в ответ нежным контральто. – Не волнуйтесь.
- Йозеф, у тебя всё в порядке, младшенький? – если улыбка бывает овеществлённой и может приходить импульсным пакетом, то это была хоть и снисходительная, но едва ли не самая добрая улыбка, на которую была способна Катерозе. О том, что она была способна также на очень недобрые, слава по космосу разнесётся уже гораздо позже.
– Более чем, не стоит волноваться, сестра, - сразу же прогремело натянутым силовым кабелем под пару киловольт, - делай там, что должна, не торопись.
   Иоланда. Иоланда! Иоланда, где тебя носит, отвечай! Правого виска коснулся свежий холодок, хотя никакое движение воздуха его не создавало.
– Что за шум не по делу, Катерозе, у меня всё в норме, ты тоже не в беде, зачем лишние движения? – она вообще всегда немногословна, но уж если говорит, то говорит, как есть. – Или соскучилась уже?
- Та-ак, ладно, спасибо, други, это проверка связи была, если угодно, после побеспокою всех всерьёз, если что. Генриетта, ах, тебя нельзя не назвать, конечно. Генриетта, он жив и выздоравливает, обрадуйся.
– Отлично, Катерозе, но я сейчас тут немного занята одним важным делом, извини, приснюсь тебе через недельку. Не грусти-и! – этаким свистом обычно отвечают, когда перегрузка в четыре жи, где и что она делает, лучше вообще не думать иной раз…
   Ох, ладно… Успокоили. Как всегда после такой рекогносцировки, захотелось пить, и девушка бесшумно вернулась к прикроватному столику, чтоб выпить немного апельсинового напитка.

- Сестра, мне тоже налей полстакана, пожалуйста, - будничным добродушным тоном проговорил Император, не шевелясь и не открывая глаз. – День был жарковат нынче.
- Может, охлаждённого тогда достать? – поинтересовалась в ответ Катерозе нарочито по-домашнему.
- Нет, не нужно, - кротко ответил молодой человек, и по его голосу на этот раз стало понятно, что он всё же крепко спит, несмотря на то, что реагирует на происходящее. – Помоги мне.
   Его пришлось приподнимать за плечи и осторожно подносить к губам стакан – но он с таким восторгом принимал эту заботу, что даже мысли не могло возникнуть, что можно поступить иначе. Бедолага, с горечью снова подумала Катерозе, как же могла тебя родная-то сестра вот так взять и бросить, как надоевшую вещь… И ещё считает, что он ей должен, ага. Что мог быть должен восьмилетний мальчишка взрослой шестнадцатилетней дамочке, на которую положил глаз действующий венценосец? Сдурели они все, слишком хорошо живут от основания Рейха, у нас вот брачный возраст с четырнадцати лет – официальный, если что, хе-хе, так что нечего тешиться сказками, что девушке оно было не нужно и никто её не защитил от ужасной участи. Чепуха, всех всё устраивало прекрасно, кроме тебя, несчастный ты ребёнок, вот оттого и пытались от тебя везде и всюду избавиться. До чего всё это знакомо, право – неудобен всем только своим существованием… А сейчас лежишь тут один, потому что боишься, что узнают, что правитель Галактики потерял зрение, такой повод посудачить для всех и каждого. И, в общем-то, правильно боишься – твоя Аннерозе точно бы от сардонической улыбки не удержалась, и ты сам это знаешь, хоть и не хочешь признавать, верно, Император? Ну, всё, всё, не надо волноваться, ты в безопасности, парень. Хорошо, хорошо, можешь и покрепче прижаться, сейчас погладим тебя по волосам, и всё будет отлично. Увидишь, будет. Обязательно увидишь, и скоро, даже не сомневайся. Всё, не дрожишь больше? Ну, тогда давай тебя уложим на подушку тихонько, вот так, не надо ничего бояться уже, всё нехорошее позади, ты у нас крепкий и сильный, как и раньше, таким и останешься, поверь. Ну, чего опять ресницы дрожат, что-то забыли разве?
- Сестра, этот ночник, - сонный голос императора сейчас напоминал своей интонацией уставшего ребёнка. – Переключи его с зёленого на жёлтый или синий, а то он меня угнетает отчего-то…
- Хорошо, Райнхард, - нежно проворковала Катерозе, оставив его ладонь в своей, - сейчас сделаем лимонный, да и всё, ладно? – автоматически подкрутив регулятор, она замерла, поражённая, будто громом.
   Цвета? Он во сне уже различает цвета?! Несколько часов назад об этом даже речи быть не могло!
- Так нормально? – ей стоило огромного труда произнести эти слова прежним тоном, чтоб не выдать бешеного волнения.
- Да, да, спасибо, - почти прошептал молодой человек, крепко сжав её пальцы своими. – Обними меня, пожалуйста, - и он настойчиво протянул в её сторону другую руку, словно пытаясь коснуться её, при этом явно пытаясь бороться со сном, который не позволял ему шевелиться и говорить.
   Катерозе уселась на постели поудобнее и осторожно приподняла молодого венценосца за плечи обеими руками, чтоб он мог уютно прятать голову у неё на груди.
- Что с тобой, Райнхард, плохих снов боишься разве? – совсем тихо проговорила она с такой нежностью, которую даже не предполагала у себя внутри. – Ерунда, нынче всё хорошо, успокойся, - она взялась аккуратно гладить его по волосам и поняла, что сделала это вовремя, по его сдавленному вздоху.
- Ты не уйдёшь? – глухим голосом спросил он. – Правда не уйдёшь?
   Катерозе ужаснулась – вот оно что, ему слишком нужна сестра, чтоб он позволил себе после просто так с ней расстаться. Какой кошмар, право, у неё нет права соглашаться на столь привлекательную участь, иначе под угрозой будет вообще всё… И этот несчастный парень тоже может погибнуть слишком рано, если она останется с ним и не сделает то, что необходимо. Проклятая республика, всё из-за тебя, система уродов!!!
- Ах, так вот в чём дело! – Катерозе была очень рада, что смех у неё сейчас получается весёлым и жизнерадостным. – Нет уж, Райнхард, я не собираюсь тебя бросать и насовсем никогда от тебя не уйду, запомни это, - она лихо припечатала его поцелуем в переносицу и покрепче погладила его золотую гриву. – Мы ведь оба уже большие и иногда уходим по делам, но это ничего не значит, поверь. А я тебя люблю, и не позволю никому обижать, пойми.
   Он слабо улыбнулся, не открывая глаз, но было заметно, что слушал очень внимательно. Затем снова тяжело вздохнул.
- Ты явно у меня младшая, - с горечью сказал молодой император. – Я сам так же говорил и думал, когда оставил жену беременной и поехал громить этих нудных республиканцев. А когда вернулся – смог только умереть, представь, каково ей было и каким болтуном я в итоге оказался.
   Катерозе вздохнула глубоко, так, чтоб было заметно, что с удовольствием…
- Это прошлое вовсе не обязано повторяться. И потом, я же буду, если что, всегда с тобой, постоянно, не сомневайся даже, - она говорила весело и беззаботно, крепко обняв его за плечи одной рукой, а другой бесшумно доставая из несессера нужный предмет. – Помнишь, ты говорил, что почувствовал меня, когда позвал? – он молча кивнул, сильно сжав губы. – Если что, это будет намного проще, вот, - она аккуратно надела на его запястье широкий винтажный браслет – цирконий, серебро, сапфиры и изумруды сочетались в композиции классического стиля вполне солидно, тем более, что по внешнему виду это была изящная белая лилия, если просмотреть её всю… - А после я обязательно приду сама, даже не сомневайся. Вообще не понимаю, зачем тревожиться, когда я с тобой, - весело проворчала она, снова поцеловав его и продолжая старательно ласкать его волосы.
   Взволновавшись, девушка не подумала, что венценосец обычно всегда осматривает новые предметы кончиками пальцев, и совсем упустила из виду тот момент, что он просто повернул руку с браслетом перед собой… Да и момент, когда он чуть приоткрыл правое веко, тоже пропустила. Он простонал в ответ что-то невнятное и утвердительное, будто совсем успокоившись, и крепко обнял её обеими руками. Потом, видимо, устал бороться со сном и обмяк у неё на руках, откинувшись спиной на них, и в итоге позволив уложить себя на подушку. Катерозе заботливо поправила золотые волосы, что норовили изрядно запутаться, затем осторожно укутала сюзерена одеялом. О том, что лимонный свет ночника при этом прекрасно освещает её пышную рыжую гриву и бледное лицо, а глаза императора остаются в тени, она также не задумалась. Задумалась она после и о другом, оставшись ещё на целых полчаса рядом со спящим счастливым сном успокоенного ребёнка своим новоявленным братом – и поняла, что ей уже этой ночью заснуть не грозит. Утро может стать слишком опасным – если Император проснётся зрячим, весь план, начиная со свадьбы, рухнет полностью. Райнхард фон Лоэнграмм всегда отличался крутым нравом, и не позволит себя дурить и дальше просто так, да ещё наверняка окажется из тех мужчин, что ненавидят свидетелей собственной слабости – и вот тогда случится катастрофа, хоть и не сразу. Что ж, сюзерен, прости, что приходится делать, что делаем, но ты же стратег, сам потом поймёшь, что это было надо. А потом у нас уже будет, что тебе предложить – и тогда ты останешься доволен. Держись, Наша Надежда, так и хочется тебя на прощание поцеловать, но ведь учуешь же всё… Спи, Райнхард, лучше тебя нет никого в Галактике, жаль, что те, кто должен это понимать, не хотели в своё время это ценить. Спи, прорвёмся…

   Выскочив с грацией дикой кошки в коридор и ступая столь же тихо, Катерозе едва не налетела на Кисслинга, что молодцевато отдал честь, хотя по протоколу вроде бы этого вовсе не полагалось…
- Отведите меня к Оберштайну и срочно забудьте, как я выгляжу и кто я – завтра Его Величество всё здесь перевернёт, стремясь это выяснить, понимаете? – протарахтела она свистящим шёпотом.
   Бравый офицер уставился на неё каким-то слишком долгим взглядом, затем тихо улыбнулся и протянул ей руку для пожатия, как мужчине:
- Понимаю. Я скажу, что камеры слежения ничего не записали под действием неизвестного поля, фройляйн.
   Она немало удивилась, но ответила крепким пожатием, не слабее мужского, заставив удивляться уже собеседника, и с удовлетворением кивнула головой.
- Он видит? – тихо осведомился Кисслинг с такой горечью, что стало неуютно. – Или так же?
   Катерозе даже чуть покачнулась, вздохнув.
- Или – уже, или – вот-вот, - она произнесла это, глядя в глаза офицеру, что от этих слов даже стал чуть выше. – Во всяком случае, цвета различает уже слишком хорошо. Так что всё не зря.
   Тот молча кивнул и тихонько щёлкнул пальцами, подзывая кого-то из своих людей. 
 
   Вторая половина ночи, вторая половина ночи на планете, где бы то ни было – это всегда мелкая проблема. В космосе привыкаешь больше шести часов обычно не спать – зачем, если в капсуле отлично высыпаешься. Итог – около двух-трёх часов безделья перед рассветом или просто перед началом дня обеспечено, а тут тебе не капсула – высыпаешься хуже, и приходится валяться неподвижно, пытаясь продлить хотя бы дрёму, потому что всё равно работоспособность дрянь это время. Есть, правда, недурной выход – ложиться за полночь, проторчав где-нибудь в компании эти часы, да ещё приняв на грудь немного. Но не здесь и не сейчас в этот раз. Скука – то куда ни шло, можно было бы устроить променад вечерком по курорту километров этак на десяток, но этот хитрец с длинной чёрной косой и раскосыми глазами так увлекательно рассказывал про житьё в Союзе. В результате, наслушавшись кошмаров, за полночь всё же засидеться за чаем не получилось, уснул как приличный буржуа в начале ночи, а что сейчас делать, а? Обдумывать услышанное вовсе не хочется – оно просто без комментариев, особенно про их партсобрания и воспитание патриотизма. Ад кромешный. Все интрижки разномастных и разнокалиберных подлецов эпохи Гольденбаумов – просто не стоящая внимания чушь по сравнению с этой системой насилия над личностью, да ещё под лживыми лозунгами заботы о человеке. Теперь понятна эта непробиваемая слепая ярость республиканцев – не в следовании идеологии дело, а в зависти к нам. Оттого, что у нас в Рейхе этого института ненависти ко всему человеческому нет, они и хотят нас уничтожить – чтоб не раздражали своими искренними улыбками. Именно эту античеловеческую систему Катерозе и хочет сломать, получается. Вот что на самом деле означает это её «себе не принадлежу». Но, милая моя воительница, ведь тебе же нужны тогда помощники, зачем же без оглядки одной в эту свалку кидаться? Надо будет подключить к вопросу Фернера, подключить – у меня есть личный мотив, пусть заменит мной кого-нибудь, кто этот Хайнессен в гробу видал и мечтает оттуда смотаться навсегда…
   Размышления имперского капитана прервал некий шорох за окном, вовсе не похожий на шум листвы от ночного ветерка, кабы такой был в этой части окружающего курортный домик палисадника. И для живности вроде гуляющих по ночам кошек шорох был слишком значителен – даже с учётом распахнутого настежь окна, вряд ли кошки могли что-то забыть в этой комнате…
- Герман, Герман, ты спишь или просто так валяешься? – очень тихо для разговоров под окнами, но достаточно, чтоб услышать внутри, и голос как раз тот, который капитан и жаждал услышать, хоть ещё и не признавался в этом себе полностью…
- Катерозе, ты что тут делаешь? – одним прыжком подлетев с постели к окну, выпалил молодой человек столь же тихо. – Ещё и по темноте?
- Да это я светлячки приглушила, чтоб не мешали, - усмехнулась девушка, явно обрадованная тем, что получила ответ так быстро. – Дай-ка руку, не пойду я уже через парадное, лень и нечего перед камерами дефилировать.
- С каких это пор камеры вдруг стали проблемой? – озадаченно спросил офицер, помогая даме забираться в окно и с удовольствием заключая её в объятия. – Что вообще происходит, объясни.
   Катерозе, по-видимому, вовсе не пыталась не то что выбраться из его рук, а скорее, именно к этому положению и стремилась.
- Да всё отлично, просто есть кое-какие мелочи – нежелательно моё лицо светить на записях, а после рассвета мы с тобой уедем на соседнюю базу отдыхать, там никого нет и неделя отпуска, тебе, вот, держи своё назначение, - она извлекла из кармана пачку документов. – За Аттенборо и Минцем присмотрит уже кто-то другой, как и раньше, а Бай-Шань остаётся здесь, у него свои задачи на это время.
- Вот как, - озадаченно проворчал капитан, подсвечивая себе фонариком и быстро рассматривая подписи – как и следовало ожидать, лично Оберштайн… - А почему тогда мы не можем двинуть туда прямо сейчас, и следует ждать утра?
- Потому что нужно, чтоб видели, что некую дамочку, сиречь меня, забрал какой-то кавалер и увёз в неизвестном направлении, понятно? Мы даже поедем не по шоссе везде, там карта прилагается, как пробраться по лесу и по старому сухому руслу, - глаза у Катерозе полыхали таким весёлым пламенем, что поездка уже сейчас казалась более чем заманчивой.
- Это пока всё, что мне следует знать? – томно приблизившись к этим глазам, промурлыкал молодой офицер, быстро убрав документы в ящик стола и ещё крепче сжав объятия, чем в прошлый раз.
- Ну, пока мы здесь – да, - растерянно хлопая ресницами, ответила его дама. – Ты что, так сильно соскучился уже?
- А ты что, спать хочешь? – весело фыркнул он, по всей видимости, решив использовать тот факт, что стоял на ковре босиком и в одном белье. – Я тогда тебя раздену и уложу. И погрею.
- Нет, сон у меня к чёрту, с изерлонского сдвига ещё не выправился, - давая понять, что в его объятиях ей вполне уютно, проговорила Катерозе. – А вот раздеть и уложить в тёплую воду, для начала – меня точно следует. Остальное – потом, а то этак можно и проголодаться будет.
- Ну, такой план действий мне вполне нравится, - зардевшись от гордости, хотя в потёмках это было разглядеть и трудновато, безапелляционным тоном заявил капитан и подхватил свою даму, подняв её на руки полностью. – Выполняем! – и двинулся со своей ношей по направлению к ванной.

   Море звёзд, море бриллиантовых звёзд, наша Галактика, как забавно ты звучишь тонкими напевами, будто шорох волн в морской раковине, а потом – звоном капели и ледяных струн, и после – уже чем-то совсем иным, едва уловимым, как летний шум сосен, или рокот органа в забытой готической постройке. Ну, вот мы и встретились на равных, вот он я и твоя бездна сияния над головой и вокруг – чего изволишь, красотка? Я добивался тебя всю юность, я остался без дорогих мне людей, мне приписали даже сумасшествие от того, что мы слишком долго смотрели друг на друга. Так что у нас теперь – по-прежнему война или уже что-то иное? Я слишком изменился, пока мы с тобой танцевали это странное танго все эти годы, и сейчас должен заняться уже собой. Уже завтра, точнее, через несколько часов, заявятся оптинские посланцы и начнут рассказывать мне сначала про апостола Павла, потом – про Владимира, крестившего Русь, мол-де эти важные мужи тоже теряли зрение перед новым этапом в своей жизни. Много чего начнут рассказывать из далёкого прошлого – какая разница, откуда я всё это знаю, Галактика, я вообще-то твой Император, и я никого не забыл из тех, кто погиб за это. Чего? Это у Бога все живы, а я – всего лишь человек, и все мои достижения – лишь от того, что я хотел им и остаться. А уж что получилось – так то с Его помощью, вообще-то. Ну, что делать-то будем, море звёзд, вообразившее когда-то, что смогло забрать мою душу, а? Танец закончился, пора и на поклон. Какой скучный ожидаемый ответ, это в значении жить, победив смерть, стало быть? Как будто можно действовать иначе, оставаясь человеком, ага.
   Солнечный свет полоснул по ресницам с той же беспощадностью, как и в юности – всегда хотелось в первую секунду кинуть подушкой прямо в ясную улыбку Кирхайса, что вечно резко отдёргивал шторы. Райнхард совершенно безотчётно отвернул лицо от света, повернувшись на бок, и не стал даже подбирать руку, соскользнувшую вниз и застывшую в воздухе. Отчего-то захотелось повредничать, как и тогда, а не тихо и плавно стартовать в реальность, как все годы, что прошли со дня коронации, и урвать ещё пяток минут или даже больше. Наверное, это из-за загара, что вчера стремились получить, валяясь на берегу горного озера, пришла в голову вполне будничная мысль. Руку споро взялись облизывать тёплым языком, щекоча пушистыми усами, и Райнхард, едва не рассмеявшись вслух от удовольствия, открыл глаза, намереваясь поиграть с собакой. Та, увидев это, громко запела от радости, размахивая хвостом так, что получался натуральный ветер, и, прижавшись тёплым боком к руке человека, двинулась к нему поближе с явным намерением лизнуть лицо. Ей это вполне удалось, потому что тот замер на несколько очень длинных мгновений, не зная, как ему быть – молчать, рыдать от счастья или громко крикнуть нечто нечленораздельное – развесёлая морда собаки явно свидетельствовала о полном восстановлении зрения. Совсем не так, как прошлый раз, когда дальние предметы как будто расплывались в дымке, а вполне себе нормально, как и до мучительной смерти и вообще до всяких недомоганий, когда казалось, что победы – это столь естественные вещи, ведь по-другому просто не может быть. Райнхард подскочил с постели, схватил на руки радующееся его пробуждению животное и весело рассмеялся, как очень давно в юности, перед походом на мятежных аристократов.
- Жоржета, с добрым утром! – весело и гордо провозгласил молодой император, и оба покатились по ковру, играя и хохоча.

   За этим занятием прошло несколько совершенно незаметных минут, а затем за окном раздался крепкий жужжащий звук мотора, как будто кто-то резко и решительно тронул с места. Райнхард ощутил не то какую-то смутную тревогу, не то автоматически отметил для себя нелогичное событие – проще говоря, ему очень не понравился этот шум, и он осторожно выглянул в окно, хоть и не особо надеясь, что получит таким образом нужное объяснение происходящему. Тем не менее, увидеть хвост события ему удалось – за угол резво свернул мотоциклист, и, судя по шуму, там он резко прибавил скорость. Странная мелочь, задумался Райнхард, и что-то тут мне явно не нравится, а что? То, что водитель был не один, вот что. С пассажиром, а точнее, судя по рыжей гриве из-под шлема и фигуре с немужской талией – пассажиркой… Стоп, делать выводы рано, сначала нужно одеться согласно протоколу. Разберёмся…
   Жоржета очень мешала одеваться, и в конце концов пришлось её просто выпустить в коридор, чтоб умчалась наконец в сад с третьего этажа. Райнхард молча сам сварил кофе, умывшись – всё же восторг от того, что удалось прозреть, был так велик, что он не склонен был ожидать от начала дня вообще что-либо негативное. Тем более, что смесь трав для этого сестра оставила на видном месте. Выглянув ещё раз в окно и навалившись на подоконник, дабы продолжать потягивать амброзию из кружки, в которую травы превратили обычный, всё же, напиток, молодой император заметил, что Жоржета очень сурово тычется мордой в одно и то же место, кружится там, внимательно что-то вынюхивая. Собака осталась столь недовольна результатом собственных исследований, что в конце концов угрюмо задрала голову вверх и взвыла очень траурным тоном. Затем, бурно выразив это недовольство ещё несколькими подобными завываниями, поспешила назад, в дом, и вскоре громко застучала когтями под дверью в коридоре, требуя впустить её. Залпом допив кофе, Райнхард решил сам открыть ей, после чего оказался почти атакован – золотистый ретривер проворно заскочил ему на руки и взялся столь взволнованно лизаться, со всей силы прижимаясь к хозяину, так что тот поневоле ощутил что-то странное и нехорошее.
- Да ладно тебе паниковать, - тихо сказал он собаке. – Мало ли, какие дела могут быть с утра. Кабы то был вечер, стоило бы волноваться. Я вот скоро вовсе стану слишком занят помногу – тоже будешь обижаться?

   Это обстоятельство не помешало ему весело и с удовольствием поболтать с Миттенмайером в комнате связи. Даже когда демонстрировал тому окровавленный томик Евангелия, рассказывая эпизод со страшным гостем, что заставило собеседника потемнеть мрачнее тучи, Райнхард радостно улыбался. Он с некоторым изумлением воспринял сообщение о том, что неделя его отсутствия в столице, принесшая ему столько страданий в начале и чудес – в конце, осталась полностью не замеченной остальным человечеством, не осведомленном о его бедах и радостях. И ровным счётом ничего в окружающем мире, что требовало бы его срочного вмешательства, произойти не соизволило.
- И они так спокойно себе и думают, что я продолжаю пьянствовать с Оберштайном? Это нормальное поведение моё, с их точки зрения, что ли? – не зная, хохотать или сокрушаться, проворчал император, чувствуя, что слегка краснеет не то от смущения, не то от гнева.
- Вполне. Ничего удивительного, говорят, совсем недавно вернулся с того света, а до того воевал без устали и столько много – отчего бы и не устроить себе послабление, - весело усмехаясь, вещал сияющий от счастья Миттенмайер. – Так что не торопитесь, Ваше Величество, возвращаться в эту административную рутину – отдохните как следует, чтоб больше уже не надрывать здоровье лишними нагрузками. Мы прекрасно справимся со всей этой дежурной работой сами, без Вас.
- Что ж, хоть я и не привык отдыхать, но приходится признать, что доктор прав – это не менее ответственное дело, чем любое другое, - покачав головой, церемонно произнёс Райнхард, втайне радуясь, что может позволить себе эту роскошь. – Остаюсь тут ещё на неделю тогда, как Оберштайн и планировал.

   Но смутное ощущение, что он что-то всё же умудрился упустить, уже возникло. Возможно, оттого, что пауза, которая случайно получилась, когда он увидел жену, оказалась заметной. Полмесяца он успешно скрывал от неё факт  того, что ничего не видел – слишком хорошо они ощущали друг друга, когда оставались рядом. Это всегда было очень ненадолго – из-за сына. Но даже этих нескольких минут ему хватало, чтоб снова найти откуда-то силы ждать, ждать, когда он сможет однажды снова увидеть свою бесстрашную соратницу, что не раз спасла не только его жизнь, но и душу. Следующая за этим неделя принесла череду кошмаров – не от того ли, что даже этих минут пришлось лишиться? И сейчас Райнхард поневоле замолчал на долгие секунды, вглядываясь в родное лицо, пытаясь понять, что она сейчас чувствует там одна, без него. Как будто всё в порядке и без намёков на что-то, кроме небольшой усталости, вот и всё.

- Хильда, - тихо выдохнул он и снова замолчал, любуясь ей – такой теперь взрослой, важной, почти ничего не оставившей от себя времён пути к трону, даже волосы выросли в пышную косу, к немалой радости её венценосного супруга.
   Она тихо расцвела, услышав своё имя – хотя ей безумно нравилось, когда муж называл её своей императрицей, но она ещё не осознала, что так ей нравится ещё больше. Райнхард завёл это обыкновение совсем недавно, после возвращения с того света, совершенно интуитивно, и оказался на деле полностью прав.

- Да, Райнхард, что именно ты хочешь сказать? – она попыталась нежно поддакнуть, как всегда, помнится, делала, когда обсуждала с ним эти бесконечные военно-политические дела, только тогда она хоть и говорила это эмоционально и вовремя, но ужасно выкая и произнося неизменно его полный тогдашний титул.
   Это всегда мешало ему однажды сконцентрироваться на том, что так и хотелось сказать, вынуждало бояться и постоянно откладывать на потом.

   Он обнаружил, что совершенно не продумал, что хочет или будет говорить – так захватило его созерцание любимой, которую он так устал бояться уже не увидеть. Поэтому он лишь горько покачал головой и сказал с неожиданной силой и грустью.
- Приезжай ко мне сейчас, пожалуйста. Мне очень плохо без тебя. Прошу тебя, Хильда, поскорее.

- Хорошо, я сейчас звоню Кесслеру, и сразу соберусь, - она невозмутимо пожала плечами, пытаясь сделать вид, что вовсе не заметила страсти в его голосе. Райнхард понял, что она отлично всё заметила и оценила – и ещё успел наградить её восторженным взглядом.


17. Летний рок.


   - Ах, вот так, стало быть, Вы со мной в поддавки играете, вместо нормального спарринга, Кисслинг?! – в голосе молодого императора помимо совершенно мальчишеской обиды звучал настоящий гнев взрослого мужчины, хоть и замаскированный под иронию. – А ну как разозлюсь не на шутку и прирежу за такое дело, Вашим же кортиком, а? – Райнхард для пущего эффекта позволил солнечному лучу бликануть на лезвии так, что оно полыхнуло белым пламенем, оттенив и без того резкие сейчас черты лица и почти серые, без голубых тонов, глаза. – Отвечайте быстрее, не то меня сейчас от смеха разнесёт, право, - добавил он уже вполне миролюбиво, весело потешаясь над тем, что смог напугать напарника.
   Бодигарду же было вовсе не до шуток – не успев обрадоваться отличной форме подопечного, сразу оказаться в этаком унизительном положении, когда тебя мало того, что связал в трёхминутке младший по возрасту, да ещё и не то радостно бахвалится этим, не то намерен всерьёз использовать этот факт как свидетельство служебного несоответствия…
- Ваше Величество, я не думаю, что Вам больше бы понравилось очутиться на моём месте, - нерешительно начал он, про себя осторожно примериваясь, не удастся ли рывком высвободиться, - но вынужден признаться, что я не играл, Вы настоящий победитель, как ни прискорбно это для меня.
   Райнхард наградил его столь суровым взглядом, будто и впрямь желал выгнать со службы, но тут же расхохотался, чуть запрокинув голову вверх, и убрал оружие с опасной позиции, давая понять, что даже гипотетического удара не последует.
- Какого чёрта, Кисслинг, какого чёрта, - процедил он таким неопределённым тоном, что совершенно было невозможно угадать истинную интонацию. – Какого чёрта Вы смеете мне в этом сознаваться, а?! – с весёлым смехом заключил он, чуть ослабляя захват. – Я же рассвирепею, Вам этого нужно разве?
- Я не думал об этом, - с грустью ответил Кисслинг, не шевелясь. – Дело в том, что Вы приобрели кое-какие новые навыки за то время, что не видели, и сейчас неосознанно их используете. Вот я и пропустил Вашу атаку, неправильно вычислив Вашу новую тактику.
- Предположим, - с царственным холодом неторопливо произнёс Райнхард, плавно снимая хватку. – И почему это Вы теперь не вырываетесь, когда я отвлёкся на разговор? – прежним задиристым тоном выпалил он уже очень быстро. – Разве Вы уже совсем сдались мне?
- Если желаете повторить, не играйте в поддавки сами! – в тон поддержал бодигард, посмев улыбнуться, но по-прежнему не шевелясь. – Вы нисколько не отвлеклись, просто балуетесь, Ваше Величество.
   Молодой венценосец посмотрел на него с детской обидой, затем улыбнулся уже с совсем взрослым выражением и, вздохнув с нарочитым сожалением, убрал захват полностью.
- Хорошо, убедили. Но с Вас причитается, Кисслинг, и Вы мне сейчас скажете то, что я желаю знать, верно? 
   Тот молча пожал плечами и кивнул, принимая оружие из рук господина.
- Я и знаю-то всего ничего, Ваше Величество, - с грустным вздохом произнёс он, застыв в почтительном поклоне. – Девушку зовут, кажется, Катрин – она прибыла в компании Оберштайна, и перевязывала Ваши раны на груди тоже она. Потом Вы очнулись и сами назвали её сестрой – вот и всё, собственно.
   Райнхард нахмурился – похоже, теперь он старательно стремился показать, что недоволен…
- Какого цвета у неё глаза?! – почти прорычал он, резко надвинувшись на собеседника.
- Синие, - совершенно спокойно ответил тот, невозмутимо выдержав суровый взгляд Императора.
   Тот побледнел, затем медленно провёл ладонью по лбу, почти стряхивая чёлку в сторону…
- Я свихнусь с этим ребусом, - вполголоса проворчал он, вздыхая с явным неудовольствием. – Но две за раз – слишком много, стало быть, это одна и та же, просто детали не сходятся или меня дурят уже не нарочно, а по глупости. Кисслинг, что у ней за эмблема на груди нашита? – продолжил он с прежним нажимом. – Отвечайте, это Вы уже не могли ни спутать, ни не заметить – или Вы точно не у меня на службе, а?
   Настал черёд собеседника побледнеть – и это не ускользнуло от внимания венценосца…
- Белая лилия, Ваше Величество, - похоронным тоном произнёс офицер, почтительно кланяясь.
   Райнхард сделал шаг назад, величаво приосанясь и жестом победителя сложил руки на груди. Его взгляд против ожидания собеседника стал ровным, чуть снисходительным, даже вполне добродушным.
- Она Вас просила мне не говорить об этом, да, Кисслинг? Не бойтесь, отвечайте, это ничем никому не грозит – я вовсе не собирался репрессии устраивать, правда, - он совершенно по-приятельски подмигнул подчинённому.
   Офицер вытянулся в струну и молча кивнул.
- Что ж, пока достаточно, - спокойно пожал плечами Райнхард. – Остальные вопросы я приберегу на потом.
   Внезапно на лужайку из кустов вылетел клубок из двух играющих собак – золотистого ретривера и рослого далматинца, отчаянно портя собой тишину. Молодой император поспешил к ним, весело смеясь, и был за это сурово наказан – сбив его с ног, собаки радостно взялись кувыркаться с ним в траве… Начальник охраны не решился вмешиваться в эту кучу-малу, зная, что вмешательство не будет одобрено никоим образом, и лишь всплеснул руками с улыбкой сожаления в ответ на обычный холодный взгляд Оберштайна, что возник рядом будто из воздуха. Но тот как будто был даже рад созерцать происходящее, и учтиво кивнул в знак приветствия. Возня весело продолжалась ещё несколько минут, разнося по лужайке гордый рык и добродушный смех, затем завершилась сочным восклицанием:
- Так, собаки, лежать уже, я вам Император или кто?! – и всё смолкло. – Тихо лежать!
   Райнхард вытянулся на спине, прижав к левому боку ретривера, а к правому – далматинца, и ослепительно улыбался, очень довольный собой. Собаки, правда, не оставляли вежливых попыток дрыгать лапами, при этом с явным удовольствием прижимаясь к человеку, и весело пыхтели разинутыми пастями, как видно, примериваясь на предмет лизнуть его в лицо. Начальник охраны и главный советник сочли возможным приблизиться почти вплотную, на расстояние метра от сапог молодого венценосца.
- С добрым утром, Ваше Величество, - обычным ничего не выражающим тоном произнёс Оберштайн и вежливо поклонился. – Есть кое-какие новости, но можно и не торопиться, если не желаете.
- Работа не спрашивает, желаешь ли её делать, - холодно усмехнулся Райнхард и вскочил на ноги, отпустив животных. – Что, прибыли оптинские или ещё что?
- Именно так, - вежливо кивнул советник. – Я распорядился разместить их в дальнем корпусе, но в данный момент вся делегация отправилась в крайний павильон у каньона. Вроде как их очень интересуют ванны с источниками.
- А отчёт по всей группе ты мне принёс? – деловитым ничего не выражающим тоном спросил Райнхард и, не дожидаясь ответа, требовательным жестом протянул руку с открытой ладонью. – Дай-ка сюда.
   На первый взгляд, всё выглядело так, будто министр совершенно будничным жестом достал откуда-то пачку листов и вложил её в руку императора, а тот просто пристально посмотрел на него. То неуловимое мгновение, за которое неощутимая искра киловольт этак в пять выстрелила между собеседниками, не успел бы зафиксировать даже очень внимательный наблюдатель, кабы такой сыскался – а Кисслинг хоть и заметил, но воспринял как должный рабочий момент, не более того. Если же считать возможным передать на языке слов тот пакет информации, который содержала эта искра, то это был простой обмен репликами, а остальное добирали эмоции, которые собеседники не желали выплёскивать явно – из соображений субординации. «Уже?!» - громовым голосом, этак в сто пятьдесят децибел, не меньше, проревел Оберштайн. «Да, всё, - вымученно прошептал Райнхард, но с таким же напряжением в голосе. – Наконец-то». Вежливо кивнув, он неспешно принял эту пачку документов и двинулся к скамейке у кустов, на ходу внимательно её рассматривая, и, будто внезапно что-то вспомнив, спокойно обронил через плечо доверительным тоном:
- Скажи Катрин, что я всегда рад её видеть, - и, не дожидаясь ответа, углубился в чтение.
   Император читал очень заинтересованно, часто снисходительно улыбаясь в процессе, иной раз серьёзно нахмуриваясь. Наконец небрежным царственным жестом бросил листы на скамейку и потянулся, запрокинув руки за голову, уложил голову на сомкнутые кисти, сильно вытянув ноги:
- Вот что, - совершенно спокойным голосом произнёс он, чуть прикрыв глаза, и стоящему сбоку бодигарду стало хорошо видно, что венценосец старательно пытается спрятать озорную улыбку, - распорядитесь-ка принести мне старый, лучше даже потрепанный полковничий мундир, ортопедическую трость и зелёную бандану, побольше, чтоб полностью волосы спрятать. А сами, Кисслинг, переоденьтесь в простолюдина-денщика – думаю, быстро освоитесь в этой роли. Отметим праздник как следует, оно того стоит.
- Слушаюсь, Ваше Величество, - отчеканил тот и исчез.
- Поиграй с собаками, Оберштайн, пока меня не будет, - тихо улыбнулся Райнхард, вставая. – Им скучно.

Ротонда для посиделок у источника была довольно обширной, при наличии желания пикниковать тут можно было не впятером, а с численностью отряда раз так в шесть больше, при этом не боясь потерять никого из бойцов – густые кусты рододендронов и ягодных деревьев росли на скалистой террасе достаточно густо и бурно, а по краю обрыва к реке тропа была аккуратно закована в мраморные ступени с перилами. Отряд весёлых и важных путников явно был рад остановке здесь и с удовольствием пожирал разные фруктовые изыски кулинарии, что во множестве стояли на общем столе из серого гранита в стеклянной и фарфоровой посуде. Особенно старался тучный рыжебородый весельчак, сидевший по левую руку руководителя, что, напротив, ел очень мало и казался погружённым в крайне серьёзные мысли, так что лицо его сохраняло настоящее постное выражение, даже чуть хмурое. Это впечатление усиливали живые, но мрачные чёрные глаза под высоким покатым лбом, резкие тёмные брови, почти сходившиеся к переносице, чуть желтоватый оттенок кожи лица с заметно одутловатыми щеками и слегка заострённый, хоть и прямой, нос. Жгучий брюнет, коротко остриженный, при этом отчего-то допускающий у себя возможность существования лысины, достаточно крепкого сложения, чтоб к фигуре мог придраться разве что кастинг космофлота, но и только – это было несколько непривычно видеть не только уроженцу Рейха, но и феззанцу…  Впрочем, насколько мог придраться на деле любой кастинг силовиков, судить было трудно – поверх обычной гражданской одежды, из которой можно было с трудом разглядеть походные сапоги с походными же брюками чёрного цвета, на командире группы было просторное приталенное одеяние, которое полами могло задеть и поверхность земли, если не стоять ровно вертикально, тёмно-бурого цвета, явно некого ритуального назначения – на груди у его владельца висела внушительная цепь белого металла, держащая на себе простой прямоугольный крест толщиной в полтора дюйма, должно быть… Под левым локтем этот человек расположил парадный кейс для поездок, поставив его рядом с собой прямо на каменную скамью – но рельефный узор из виноградных гроздьев, густо уложенный изготовителем прямо на поверхность кейса, был хорошо заметен.
   Рыжебородый весельчак, по-видимому, относился к поездке совсем иначе – мало того, что на его широком бледном лице синие глаза сияли под золотисто-рыжими вихрами едва ли не ребячьей радостью, придавая всему его облику оттенок вечного, непоколебимого добродушия, так ещё из-под плотной мешковатой одежды с множеством огромных карманов, что спускалась чуть ниже колен, а на талии была лихо перехвачена винтажным верёвочным поясом, выглядывали крепкие ноги в летних сандалиях из дорогой феззанской кожи, с щегольскими металлическими пряжками и виньетками. Он больше всех нахваливал богатую природу курорта, тёплые летние деньки, хорошую погоду, вкусную и полезную минеральную воду источника и радушие слуг Императора, позволивших совершить столь приятную прогулку. В искренности его слов совсем не приходилось сомневаться – столь было заметно, с каким удовольствием этот кряжистый малый наслаждается всем перечисленным да и вовсе любой приятной мелочью жизни. Однако подобные сентенции, но высказанные другим членом группы, весело расположившимся по правую руку от руководителя, отчего-то даже в самый первый момент производили впечатление пересыщенных сладостью… Это был невысокий худощавый подтянутый человечек, уже слегка знакомый со старостью, судя по редким тёмным волосам до плеч не очень понятного цвета, забранным в пучок узким тканевым шнурком, и нескольким резким морщинам на высоком лбу и под сухими щеками. Его очень живые и неизменно восторженные светлые глазки сияли неземным счастьем, а жесты отличались патетическими порывами, и вместе с ясной улыбкой, что почти и не сходила с чуть вытянутого лица с остроконечным подбородком, оставляли ощущение ненужной суетливости говорящего. Он был в обычной гражданской одежде, но нарочито без изысков и украшений, слишком простого покроя и почти полностью чёрного цвета, только походная куртка, кое-как наброшенная на плечи, была тёмно-бурого оттенка.
   Чуть поодаль, в паре метров от этих троих, на скамье восседал угрюмый лохматый шатен среднего роста и неопределённой комплекции и возраста, с густой окладистой бородой, задрапированный в едва ли не парчовый балахон пурпурного оттенка, с крохотной золотистой вязью по горловине и манжетам, и без устали перебирал в руках тёмные чётки из дерева вперемешку с натуральным камнем. Его чуть грустные карие глаза под аккуратными бровями, на ладном, почти офицерском лице здорового бледного оттенка, не намекали ни на какие эмоции, спокойно указывая на то, что их владелец сосредоточен на каких-то своих думах. Он, подобно руководителю, предпочёл под облачением носить классическую строгую походную одежду тёмного цвета, но острые носы и стильные каблуки его сапог, видневшиеся из-под чётко оформленных стрелок классических брюк, выдавали сразу проимперского модника.
   Совсем на краю скамьи, ещё и напротив остальных, то есть через стол, расположился молодой блондин – не старше двадцати пяти лет – едва ли не лёжа грудью на столе, он просто успел уничтожить свою порцию фруктового баловства быстрее всех. Он был единственным, у кого вместо кейса имелся всего лишь обшитый чёрным бархатом универсальный рюкзак, не набитый содержимым и наполовину. Его можно было принять за какого-нибудь юного офицера космофлота эпохи Гольденбаумов из побочных отпрысков забытых дворянских семейств – не только из-за форменного мундира с уничтоженными знаками различия, но и по манере держаться и причёске на тогдашний фасон, а также по достаточно белой коже. Молодой человек не то скучал, не то пытался скрыть, что испытывает определённый дискомфорт, и развлекался пышной веткой вереса, то вертя её в руках, то прижимая к лицу. Но по его спокойным серым глазам всё же было заметно, что он скорее рад этому, да и самой поездке в целом. Он первым заметил появление ещё кого-то поблизости – точнее, увидел, что некий одинокий офицер, по всей видимости, столь захваченный любованием видом на речной каньон, решил прислониться спиной к мощному кедру, дабы остальные участники беседы вовсе его не увидели, но отчего-то принял решение делать вид, что этот факт им упорно игнорируется, как не замеченный совсем.
   Спор за столом сначала возник из-за предложения освятить источник вкусной минералки, что был оформлен в виде отделанного серым гранитом питьевого фонтанчика на краю ротонды, почти у самой громады поросшей густым лесом скалистой хребтины. Его внёс с детским прекраснодушием словоохотливый персонаж, сидевший справа от главного в группе.
- Какой смысл делать это без всякой огласки? – холодно усмехнулся сидящий с чётками. – Вам, Йоханнес, просто заняться нечем, я так полагаю.
- Такие слова можно было бы очень кисло истолковать, брат Ланзо, не знай я, кто их произносит, - воздев ладони кверху, очень эмоционально ответил тот. – Разве не должны мы ежечасно заботиться о людях, пусть даже обделённых Господней благодатью, но именно поэтому – так в ней нуждающихся?
- То есть, Вы уверены, Йоханнес, что псы режима поймут этот акт правильно, не истолкуют превратно и даже обрадуются? – сурово проговорил руководитель. – Вы, как всегда, витаете в облаках, игнорируя реальность. А она такова, что скорее до грубых душ этих служителей земного владыки достучится наш враг, нежели они сами обретут возможность что-то понимать вообще сперва. Ланзо, я полагаю, как раз утаить такое событие, если что, проблемой и будет. Кроме того, будет настоящей проблемой объяснить, что не будет никакого вреда источнику от освящения.
- Да ладно Вам, дорогой Клеменс, рисовать всё тёмными тонами, - добродушно усмехнулся рыжебородый. – Имперцы совершенно нормальные люди, даже добрые – вон, нашего Клауса цивильно приодели, ха-ха-ха! – он весело подмигнул самому молодому в группе, будто пытаясь ободрить того за то, что он сидит дальше всех. – Просто они слишком хорошо чувствуют ранг любого индивида, и в случае чего могут расценить такое дело как акт самоуправства и обидеться. Это будет с их стороны вполне логично, так что прежде чем творить добро, людям стоит объяснить, что ты делаешь – они имеют на это право, я полагаю.
- Если идти согласно представлениям о ранге, - желчно усмехнулся Клеменс, - то тогда мне бы стоило приказать Йоханнесу самому воплощать в дело собственное предложение. Однако я же должен и учитывать возможные последствия, потому что спросят-то с меня, отчего я разрешаю такие инициативы. И я не могу допустить, чтоб двусмысленные инциденты повлияли на ход переговоров – лучше помолитесь ещё раз, чтоб наша миссия удалась полностью, поскольку нет никаких гарантий того, что венценосный владыка воспримет правильно то, что мы обязаны донести до него.
- Послушайте же, - снова очень эмоционально обратился к нему Йоханнес, на этот раз сложив ладони лодочкой, - разве доброе дело не должно сразу находить отклик в душах, пусть ещё и непросвещённых Светом Христовым? Даже если хозяева жизни и столь черствы сердцем, они же не дураки и поймут, что им желают добра. А по Вашей логике вообще выходит, что все тут не люди, а роботы, знающие только одну функцию – угождать господину, а он сам у них прямо-таки отродье дьявола.
- Я не столь категоричен, - поспешно вставил, прерывая, Ланзо, - однако же прекратите считать свои розовые очки тождеством реалиям. Пожалуйста!
- А почему это Вас так смущает, Йоханнес? – лучезарная улыбка, правда, нисколько не вязалась ни со словами, ни с обликом Клеменса, и оттого казалась как будто зловещей. – Действительно, снимите очки и посмотрите фактам в глаза. Кто такой, собственно, монарх, который Вам так нравится своей молодостью и ангельским обликом? Для начала – младший брат блудницы, охаживавшей самого старого кайзера. Которая столь устрашилась брата после смерти слуги, что принял на себя выстрел, направленный в господина, что сбежала от него без оглядки – или Вам ничего не говорит также тот факт, что место убитого занял посланец дьявола? А отчего он и далее был столь удачлив, этот амбициозный выскочка, мечтавший завоевать Вселенную и таки сделавший это, но заплативший чужими жизнями, а не своей? Я признаю, признаю, что у Господа есть множество способов спасти даже самую загубленную душу, и оттого мы все здесь, но тем не менее, учитывайте, с кем придётся общаться.
- Да как Вы можете такое говорить, Клеменс, Вас там не стояло, знаете ли! – поднялся со своего места совершенно пунцовый Клаус. – Кто дал Вам право болтать такие вещи об Императоре?! Уж точно не Святой Патрик, Вам не кажется? – молодой человек вцепился ладонями рук в край стола, отчего было заметно, что он не очень-то доволен тем, что говорит и делает. – Вы сейчас в гостях, а говорите гадости о хозяине дома у него за спиной – где в Писании сказано подобное о Спасителе? Вот уж кто откомментировал бы такое должным образом, право!
- Ай, перестаньте оба! – возопил отчаянным тоном рыжебородый, неуютно пожав плечами. – Ланзо, скорее прочтите на примирение – у Вас оно отлично получается, не то сейчас начнётся такое, что уши повянут! Братия, хватит уже чесать языки об личность Императора, что за дурная манера, право! Наша задача – покрестить бедолагу, а не пенять парню за прошлое. Можно подумать, республиканцы со своей демократией из ада лучше, ага – хоть за это следует уже говорить спасибо тому, кто их прижал к ногтю.
- Да всё в порядке, дорогой Юрген, - продолжая улыбаться, снисходительно отозвался Клеменс, - просто у нашего юного Клауса слишком сильны личные и мирские соблазны, что лишает его возможности мыслить здраво. Но даже если он и случайно оказался в Церкви Христовой, это не значит, что нам стоит пренебрегать и таким чадом. Понеже, мне даже импонирует его стремление видеть в людях хорошее – жаль, что с недавних пор его интересуют только те, кто покрыл себя бренным покрывалом земной славы, забыв о сокровищах Царствия Небесного.
   Ланзо с неодобрением покосился на своего начальника, продолжая истово бормотать что-то себе под нос столь тихо, что было совсем не разобрать, и снова отвернулся.
- Я повторяю, Клеменс, Вас там не стояло, - сглотнув, тихим голосом продолжил Клаус, не шевелясь, хотя со стороны уже казалось, что ему это стоило серьёзных усилий. – Вас не стояло ни во время выстрела, который Вы смели упомянуть, ни вообще ни разу во время какого-либо из сражений в космосе на каком  корабле не стояло. Вы не оставались под оккупацией и не отбивались от мародёров – да, я знаю, Вы даже в руках оружие держать брезгуете. Так кто Вам дал право осуждать тех, кто был там и пытался сделать хоть что-то? Уж лучше видеть в людях хорошее, чем презирать их!
- Ах, увольте меня от своей и чужих героических биографий, мой юный друг, - с приторным добродушием отозвался руководитель группы, зевая и потягиваясь. – Я понимаю, что любая война – страшное зло, неисправимо калечащее любые души, но это и доказывает несовершенство мира, повреждённого грехом. Вам бы следовало озаботиться личным спасением души, а Вы заняты тем, что обеляете дела посторонних.
   Молодой человек на секунду прикрыл глаза, побледнев – он явно пытался побороть в себе сильные эмоции, вызванные уколами-намёками собеседника, а может быть, просто хотел сосредоточиться, чтоб быстрее подыскать нужные аргументы для продолжения разговора. Именно поэтому он не увидел то, что происходило у него перед глазами, а остальным было не видно, потому что они сидели спиной к происходящему. Йоханнес даже успел за это время вставить свои добродушные реплики:
- Я не думаю, что брат Клаус случайно рукоположен – история Церкви знает множество воинов, защищавших её и своё отечество, и не стоит забывать, кто крестился первым – легионеры, знавшие лучше всех, что такое война на любых уровнях бытия. Вы слишком категоричны в своих выводах, Клеменс! 
   Тем временем перед Клаусом возникла рослая фигура полковника космофлота Империи, с тем лишь отличием, что отдыхающий на курорте офицер, очевидно, опасаясь множества сосновых иголок, сыпавшихся с крон деревьев при каждом дуновении лёгкого ветерка, вместо форменного головного убора носил на голове атласный платок зелёного цвета, да ещё опирался на трость при ходьбе. Этот человек совершенно приятельским жестом похлопал Клауса по плечу, а когда тот, резко открыв глаза, с изумлением уставился на пришельца, с лёгкой усмешкой молча подмигнул ему. В результате молодой иерей от неожиданности опустился на скамью, промолчав и на время потеряв интерес к разговору с начальством – стальной взгляд бездонных голубых глаз офицера слишком озадачил его, да и само это появление удивило его настолько, что он предпочёл молча наблюдать теперь за происходящим. Молодой полковник вразвалочку направился к источнику в сопровождении вынырнувшего откуда-то вслед за ним денщика, с равнодушием зеваки скользя взглядом по остальным беседующим, также не интересовавшимся его персоной, и вытащил из кармана походную фляжку, явно намереваясь наполнить её под струёй шипящей воды. Тем не менее, Клаус увидел, что на фляжке красовались геральдические львы династии Императора Лоэнграмма, и пытался понять, отчего присутствие этого человека вызывает у него тихое умиротворение.
- Разве я утверждал что-то подобное? – с прежним добродушием пожал плечами Клеменс. – Атеистов на войне не бывает, как известно, бывают лжецы или солдаты удачи. Обычные грешники, которым совершенно невозможно прийти к Господу, не будь на то его прямой воли. Сколько некрещёных погибло просто так из-за амбиций политиков – даже подумать страшно, - и он с горьким вздохом воздел очи к небу.   
   Тем временем полковник, осуществляя вполне логичную возню с фляжкой у источника, взялся вполголоса напевать себе под нос некие странные вирши, полностью бессмысленные, кабы не тревожная нудная мелодия, на которую они были положены:
- «На линии огня. Пустые города. В которых никогда ты раньше не бывала», - офицер бурчал это весёлым баритоном, очевидно, радуясь погожему дню и вовсе не заботясь, что его слышат, а слышно было в горном воздухе, пропитанном запахами мха  и хвои, просто отлично. – «И рвутся поезда. На тонкие слова. Он не сошел с ума. Ты ничего не знала», - и, явно будучи в восторге от воды, он опрокинул в себя несколько глотков из фляжки, высоко задрав голову.
- Это на совести политиков, в основном – республиканских, жаждущих войны как продолжения азартной игры и до последнего надеясь выиграть, - рассудительно заметил Юрген. – А тот факт, что Императору удалось решить эту проблему, причём сражаясь с врагом лично, должен был указать Вам, Клеменс, на то, что Господу его действия были угодны. Отчего ж Вы продолжаете развивать свою гипотезу о продаже души дьяволу за трон – будь оно так на деле, тут и воевать бы не стоило уже после Коронации вообще.
- Ай, оставьте, ну что Вы знаете о структуре страсти, толкающей человека на постоянные стычки с любым врагом ради удовольствия сражаться и командовать? – со сладким елеем в голосе ответил Клеменс, не замечая, что его слушает внимательнее всех пришелец, который замер при этих словах неподвижно. – Это тот же азарт игрока, влекущий к гибели не только его, но и всех, кто имел несчастье с ним связаться. Находясь в плену бесовской прелести, можно наворотить немало дел, которые будут приписаны после разными прихлебателями добродетелям того, кто ворочал их ради собственных прихотей. Или Вы всерьёз намерены развивать теории о спасении души в мире, лежащем во зле?
- Позвольте, брат, Вы постулируете тезис о действующем монархе как о носителе диавола в себе, - вежливо возразил Йоханнес, отчего-то вздрагивая, будто почуял спиной резкий сквозняк. – Это не только спорно, но  и неуважительно в присутствии человека, находящегося у него на службе. И не стоит меня уверять, будто Вам всё равно, ибо Вы глаголете истину – если Вы будете так себя вести с Его Величеством, он вряд ли захочет беседовать в таком русле, а становиться мучениками по Вашей милости лично у меня желания нет.
- Да пусть уж выкладывает, что думает, - с холодной усмешкой вдруг произнёс полковник, двинувшись к беседующим. – Может, посмеет оспаривать постулат «нет большей любви, чем положить душу свою за други своя» - уж я-то нагляделся на тех, кто этот постулат собственной жизнью доказал. Сравним.
   Йоханнес сурово глянул в глаза своего начальника, а затем резко обернулся к новому собеседнику, радушно всплеснув руками и ослепительно улыбаясь:
- Вы, должно быть, сражались вместе с Его Величеством, сударь? Какая промыслительная встреча!
- Да, - холодным ничего не выражающим тоном ответил офицер, приближаясь и помогая себе тростью. – Я был во всех сражениях, которые осуществлял Император. А что? – невинным тоном поинтересовался он, усаживаясь на скамью напротив беседующих. Денщик тенью расположился у него за спиной.
- Вы знакомы стало быть, лично с Императором? – полыхая детской радостью в глазах, ещё больше воодушевился Йоханнес, и, увидев усталый кивок, полыхнул феерической радостью. – Ах, как замечательно, что Вы нам встретились, сударь! Это великое благоволение Господа на нас всех!
   Полковник снисходительно скривился и произнёс как будто доброжелательным тоном:
- Разве поступающий по правде не идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны?         
   Клеменс заметно нахмурился и процедил в ответ с холодным вызовом:
- Известно, кто лучший толкователь Писания в этом мире… он и есть враг рода человеческого.
- Вы мне льстить пытаетесь, что ли? – прежним тоном поинтересовался офицер, уставившись на него ровным взглядом. – Я вообще-то задал вопрос, Вы заметили?
- Я не обязан отвечать, - спокойно прошипел Клеменс, хмурясь ещё больше.
- А как же Вы будете нести Свет Христов в мир, не озаботившись возлюбить людей, как это сделал Он? – с заметным удивлением проговорил полковник, чуть пожав плечами. – Или снова пришёл к своим, и свои Его не приняли, что ли?
- Юноша, мало того, что Вы вмешиваетесь в чужие разговоры, так ещё смеете задавать вопросы, которые Вас лично никак не касаются! – сурово отрезал собеседник. - Что Вам нужно?
- Поговорить, - смущённо пробормотал офицер, очень быстро спрятав взгляд куда-то на поверхность стола. – Разве Вы, будучи слугой Господа, сочтёте возможным отказать несчастному больному грешнику?
- Ваше лукавое поведение, молодой человек, не внушает мне доверия, - тоном воспитателя детского сада, отчитывающего напроказивших детишек, отчеканил его собеседник. – Идите с миром, будьте добры.
   Полковник резко вскочил со своего места, расстёгивая на груди мундир, и от молний, заплясавших в его глазах, инстинктивно отшатнулись оба добродушных соседа Клеменса, но только не он сам, просиявший улыбкой победителя. Однако, вопреки ожиданиям всей группы клириков, из нагрудного кармана мундира появился вовсе не бластер. Молодой офицер не спеша достал маленькую книгу в циркониевой обложке, выполненную в столь каноническом стиле, что не узнать томик Евангелия мог разве слепой, а таких в ротонде сегодня не было. Он осторожно положил святыню на стол и спокойно сказал:   
- А если я Вас попрошу поговорить со мной о том, что мне интересно, а Вы обязаны знать? Нам ведь многое стоит обсудить, верно?
   Что-то в этих словах заставило Клауса очень сильно встрепенуться, и он вскочил на ноги, наблюдая за происходящим уже всем своим существом. Возможно, он просто раньше всех остальных увидел на толще бумаги пятна, которые может оставлять только одна субстанция из существующих в мире… Точнее, понять, что это за пятна на самом деле – прежде, чем осознание полностью оформилось в мозгу в осмысленную сентенцию. Юрген и Йоханнес очень смутились, не зная, как теперь быть и также, заметив пятна, молча, каждый про себя озадачились вопросом, что это такое. Ланзо уронил голову на грудь и лишь истовее зашептал одними губами что-то, что уже не слышал никто, кроме него. Нисколько не смутился только Клеменс, с прежним апломбом пожав плечами:
- Хватит уже искушать братию, бесовщина, к чему это здесь, да еще с пятнами от вина?
   Молодой полковник потемнел, схватившись ладонями за стол, и очень тихо выдавил из себя, тяжело дыша и с трудом покачивая головой, видимо, тщетно пытаясь полностью овладеть собой:
- «Кто от Бога, тот слушает слова Божии. Вы потому не слушаете, что вы не от Бога».
   Клаус почувствовал себя так, как будто на его глазах совершается убийство, и рванулся к офицеру:
- Как Вы смеете так обращаться с человеком?! Это же кровь!!! – он очутился рядом почти вплотную и осторожно взял правой рукой томик и заговорил почти умоляющим тоном. – Сударь, простите их, они ж не ведают, что творят, возьмите это себе и больше не мучайтесь.
   Полковник медленно повернулся в его сторону, с немалым изумлением уставился на нового собеседника, затем, с явным трудом выдавив слабую улыбку, молча взял из его руки томик и положил в карман, откуда извлёк, медленно застегнул мундир. В глазах Клауса читалось столь искреннее участие и тревога, что это позволило ему полностью успокоиться, хотя только что казалось, что это совершенно невозможно, и он произнёс хоть и тихо, но очень тепло:
- Да, это моя кровь. Как ты догадался?
   Клаус совершенно неосознанно ответил столь же тёплой улыбкой и беззаботно махнул рукой:
- Ну… это же… сразу видно, - слегка смущаясь, проговорил он, ощутив вдруг, что некое убийство так и не произошло. – Сударь, я к Вашим услугам, пожалуйста, не расстраивайтесь, - и вежливо склонился в глубоком поклоне.
   Это вызвало приступ неудовольствия у остальных, у Клеменса – даже приступ злости, но полковник не замечал этого, застыв на месте на несколько мгновений.
- Хорошо, - очень медленно произнёс офицер, как человек, только что избежавший смертельной опасности. – Тогда пойдём и поговорим сейчас, ладно? – и он очень плавным жестом снял с головы бандану, позволив длинной гриве золотых волос наконец рухнуть себе на спину.
   Это движение впечатлило в позитивном направлении только Клауса, который мило улыбнулся и кивнул, выпрямившись – для него это было указание, что собеседник действительно успокоился от нанесённого только что оскорбления и решил предать это прошлому. Остальные решили, что пришелец демонстрирует им свой гордый нрав, и только Ланзо воззрился на него, остолбенев от ужаса и потеряв дар речи. Денщик же позволил себе высокомерно усмехнуться и снова стал вызывающе непроницаем. Полковник усилил впечатление, отхлебнув из фляжки, нарочито высоко запрокинув голову, а затем спрятав её в карман. Он с надменным видом скользнул взглядом по своим недавним собеседникам и неспешно проговорил:
- Что ж, если бы вы были слепы, то не имели бы на себе греха; но как вы говорите, что видите, то грех остается на вас, как говорится…
    Йоханнес и Юрген смущённо потупились, но Клеменс рявкнул безапелляционным тоном:
- Ступайте уже прочь, юноша! – он не видел, что Ланзо делает ему какие-то беспомощные знаки руками, будучи взволнованным сверх всякой меры и ещё не в силах говорить. – Ваше эго нам претит.
- Ладно, - невозмутимо пожал плечами офицер, явно уже чем-то очень довольный, краем глаза он следил за тем, как Клаус натягивает на плечи рюкзак. – Как известно, блаженны кроткие, ибо наследуют землю, но это уж точно явно не про вас. Честь имею, отцы! – улыбнувшись с мальчишеской бесшабашностью, он двинулся прочь, отчего-то оставив трость на скамье.
   Пока вся троица неспешно скрывалась за кустами рододендронов, в ротонде царило напряжённое молчание, но как только затихли последние звуки шагов по ступеням лестницы, Ланзо испустил горестный тоскливый вопль:
- У меня одного ощущение, что мы тут просидели без толку, как глупые бабы в притче про масло в светильниках, или как?!

 
   Клаус Кляйн Вернер, человек с неизвестным никому в Галактике прошлым, остался в памяти немногих офицеров ведомства Антона Фернера как на редкость светлый и доброжелательный человек, и многие совершенно серьёзно сравнивали его манеру держаться со знаменитым Зигфидом Кирхайсом. Существовали какие-то версии о том, что в юности он служил на передовой ещё до знаменитых боев, прославивших Кирхайса и его великого начальника. Они все основывались лишь на том, что Вернер иногда проявлял осведомлённость о таких событиях и хорошо знал уклад жизни офицеров космофлота Рейха. Но поскольку молодой иеромонах отличался исключительной скромностью, а выдержан был ещё строже, чем сам Пауль фон Оберштайн, о его настоящей биографии остались лишь подобные предположения. Что именно связывало этого человека и императора Райнхарда – знали только они сами. Оттого в истории Империи упоминаний о нём почти не сохранилось, хотя именно его появление в жизни Императора на деле определило слишком многое в судьбе как самого монарха, так и всей Галактики в итоге.
   
   Однако в рассматриваемый сейчас момент, ясным августовским днём, после разговора делегации клириков с планеты Новая Оптина с молодым полковником с дальнего гарнизона, как будто просто отдыхавшим на курорте, Клаус Вернер уже подспудно чувствовал, что больше не увидит своих товарищей по делегации. Об этом он не жалел – так не жалеют о случайных попутчиках в общественном транспорте. Но, если всё же говорить честно, скорее так не жалеют также о наставниках и сослуживцах, к которым однажды было потеряно уважение – расставшись, их больше не хочется вспоминать. Но сейчас дело сильно усугублялось их безобразным поступком – по мнению Клауса, он бросал тень в глазах офицера не только на церковь, но и на его самого. Очень хотелось извиниться за произошедшее, но молодой полковник слишком быстро шагал впереди по тропе, чтоб можно было эффективно завязать такой разговор. По единственному распоряжению, которое тот отдал денщику, покинув место рокового разговора, было заметно, что этот человек не только не привык говорить дважды, но и не любит лишних слов вообще. Этак, заговорив о неприятной теме в неподходящий момент, можно лишь испортить впечатление о себе окончательно.
   
   Но погода была слишком хороша, а иерей и офицер – ещё слишком молоды, чтоб позволять себе долго думать о неприятном. Полковник вообще не считал нужным скрывать своё очень хорошее настроение, с заметным удовольствием прикрывал глаза, когда тропа выносила путников на освещённые ярким солнцем части горного ландшафта, едва слышно мурлыкал себе что-то под нос, иногда поправляя падающую на лоб длинную чёлку, а улыбка, казалось, поселилась на его едва тронутом загаром лице насовсем. За пару десятков минут, пока все трое в молчании подымались вверх по речному каньону, он уже успел заразить спутников этим приятным настроем, и Клаус понял, что портить это возращением к неприятному инциденту не следует вовсе. Тем более, что новый командир то и дело временами оборачивался к сверстнику, будто проверяя, идёт ли он ещё следом, и тогда в его глазах читалось искреннее радушие, как будто он просил подождать с разговором, пока они не пришли куда следует. Под его взглядом было столь спокойно и комфортно, как уже и не припомнить, было ли так когда…
   
   Тропа растаяла среди каменных торосов, обнимавших речной поток. Базальтово-мраморные джунгли сменились широким цирком, по краю которого река уходила крутым поворотом в дальние скалистые хребты. На дне огромной каменной чаши сияло переливчатым хрусталём небольшое озеро, обрамлённое зарослями вереса, тимьяна и карликовых сосен. Эта природная драгоценность выглядела нетронутой и уютной, как будто спрятанной от посторонних глаз кем-то очень добрым и заботливым. Полковник, остановившись на несколько секунд, совершенно заворожённый зрелищем, полыхнул совсем ослепительной улыбкой, запрокинув руки за голову. Затем не торопясь, с явным удовольствием, расстегнул мундир. Помолчав, явно наслаждаясь солнцем и свежим воздухом, рассмеялся совсем по-детски и помчался к берегу. Так быстро и беззаботно, что когда оба спутника добрались по каменному дну также к озёрной кромке, командир уже бродил по воде босиком, подвернув брюки к коленям.

- Ну, вот и добрались, тебе нравится место, Клаус? – весело спросил он, только сейчас в его глазах уже заметно поблёскивала сталь, хотя это никак не влияло на общее радостное выражение.

- Да, очень нравится, сударь, - вежливо ответил тот, почтительно кланяясь.
   
   Но на этот раз дело уже было вовсе не в недавнем инциденте – что-то ещё неуловимое в облике офицера подсказывало ему, что следует соблюдать особую учтивость. Нарочитое мальчишество командира явно имело под собой вовсе не плебейскую тягу к панибратству и не простодушие простолюдина. Оставалось предположить, что это настоящий высокородный аристократ, коих на деле осталось слишком мало после нескольких столетий войн с республикой, да ещё множества диких обычаев старого Рейха. Если такой человек позволяет себе отвязаться до внешнего ребячества – значит, он слишком доверяет тому, кто мог оказаться свидетелем этого, а доверие столь сильного человека необходимо оправдывать. А учитывая, сколь мало они ещё знакомы, стоит предполагать, что командир очень легко читает в душах тех, кого видит даже мельком. Клаус не мог отделаться от некоторого внутреннего трепета, понимая, что при всей внешней простоте сейчас происходит нечто слишком значительное, настолько, что он ещё не в состоянии предположить истинные масштабы события. Но вместе с тем он успел за время прогулки от ротонды до озера проникнуться столь сильной симпатией к человеку, явно решившему взять его под своё покровительство, что не только не испытывал страха перед будущим, но даже ощущал некую уверенность в неизбежном позитиве грядущего, пусть и не обещавшем на деле никакого покоя. Унылые годы рутины и нервотрёпки закончились, коль скоро явилось чёткое понимание, что ничего из прошлого больше не сопровождает его в будущее. Тем временем командир вежливо попросил своего денщика оставить их одних, и тот, поклонившись уж очень учтиво для обычного простолюдина, исчез за обломком скалы, обвитым ветками кедра и вереса. Офицер не спеша повернулся к собеседнику и ещё раз взглянул ему в глаза. Взгляд был очень жёстким, но одновременно излучал тепло – как солнечные лучи здесь, в зоне активного высокогорья… Верно, солнце. Способное не только ласково греть, но также сжигать и убивать, при необходимости…

- Клаус, у тебя требный набор с собой, надо полагать? – ничего не выражающим спокойным тоном спросил полковник и, увидев почтительный кивок, продолжил столь же ровно. – Я хочу, чтоб ты окрестил меня здесь. Ты сможешь выполнить эту мою просьбу?
   
   На краткий миг молодому иерею показалось, будто усеянная камнями почва качнулась у него под ногами, но он знал, что эту иллюзию подсказали ему эмоции. На самом деле никакого подземного толчка не было, хотя оставшиеся в ротонде клирики и уверяли, что был, и очень сильный, и даже солнечный блеск будто бы померк на целую секунду. Но это больше никем не подтверждается – ни человеком, выступавшим в роли денщика офицера, ни остальными посетителями курорта. Клаус хотя и немало удивился услышанному, но воспринял столь серьёзное сообщение уже с непоколебимой уверенностью, что именно так и должно было быть, просто он, то и дело, отвлекаясь на созерцание красот природы по пути к озеру, не смог в полной мере понять происходящее. Он вежливо и очень почтительно кивнул, ощущая странную торжественность момента, столь удачно замаскированного под будничное приключение, и поспешил извиниться:

- Но, Ваша милость, мне ранее приходилось крестить только младенцев, так что не взыщите, если случайно собьюсь при чтении, хорошо?
   
   Офицер улыбнулся очень приветливо, и лишь кивнул с искренним добродушием, выбираясь из воды босыми ногами на полосу обкатанной талой водой и прогретой горным солнцем гальки.

- Ну, тогда приступим, - с весёлым смехом произнёс он, неторопливо стягивая с себя мундир, затем процедил на прежний странно тревожный мотив. – «Полковнику никто не пишет, полковника никто не ждёт», - и, бросив форму на прибрежные валуны, с явным удовольствием подставил ресницы ярким солнечным лучам, чуть прикрыв веки.
   
   Налетевший порыв свежего ветерка растрепал его длинную золотую гриву, чуть вытянув всю её толщу за спину, добавив этим домашним эпизодом тожественности в эту сцену, у которой не было ни одного зрителя в человеческом облике. Клаус же в этот момент не следил за подопечным, занятый подготовкой необходимого на одном из крупных осколков скалы. Он ощутил заметное волнение без видимой причины только когда к таинству всё уже было готово. Потом они совершенно спокойно согласовывали детали того, что должно было произойти – как два всецело доверяющих друг другу человека, будто бы знакомых уже не один пяток лет и прошедших вместе столько, сколько не всякие закадычные друзья успевают прожить и за большее количество времени. Но что-то всё же было упущено – а что, Клаус понять был не в силах, решив оставить это сомнение на суд Божий и просто спокойно приступив к делу. Оно разрешилось в полной мере только когда надлежало произнести «крещается раб Божий…» - и тут иерей понял, что не знает имени полковника…

- Назовитесь сами, сударь, - шепнул Клаус подопечному, радуясь, что заминка оказалась быстро разрешена.
   
   Он не знал, что рано обрадовался – подопечный, совершенно спокойно, оставаясь в нужном слегка отрешённом от лишней реальности состоянии, спокойно выдохнул:

- Райнхард, - и с некоторым интересом взглянул краем глаза на остолбеневшего иерея, затем снисходительно добавил тихим приятельским тоном. – Потом, потом, пока действуй дальше.
   
   В этот момент Клаус понял, что никогда прежде его нрав не подвергался более жёсткой проверке на хладнокровие, и тот факт, что он смог спокойно завершить таинство, ни разу не сбившись, позднее приписывал исключительно Божьему промыслу. Да и после завершения он чувствовал себя так, будто потерял дар речи и способность двигаться очень надолго. Новокрещённый улыбался радостно и с чуть торжественным оттенком подмигнул ему, будто понимал его состояние, потом совершенно будничными движениями взялся одеваться, будто ничего не произошло вовсе. Клаус в настоящем изнеможении уселся на один из валунов, в полной растерянности обхватив виски ладонями. В голове упорно не хотело вмещаться эпохальное событие – он, безвестный иерей без прихода, только что окрестил самодержца, от одного имени которого вся Галактика погружалась в трепет! Это было совершенно невозможно, и тем не менее, только что произошло. Кабы он относился к делу менее серьёзно, он не понял бы настоящего масштаба события, но развитое духовное зрение в любом случае мешало отрешиться от сути сделанного. В отличие от новокрешённого, который мог себе позволить веселиться совершенно по-мальчишески, радуясь, что всё благополучно завершилось, Клаус испытывал настоящий мистический ужас. К счастью, это продлилось недолго – молодой император, снова внешне превратившись в простого полковника, плавным шагом приблизился вплотную и тем же приятельским жестом похлопал его по плечу. Даже поднять голову удалось с сильным трудом, но участливый взгляд венценосца, похоже, влил мощную порцию сил, и Клаус молча грохнулся перед ним на колени, прижавшись лицом к руке того, кто понял его сейчас без всяких слов.

- Ну, довольно, благодарю за службу, - некоторое время спустя проговорил Райнхард, сам немного смутившись от столь искреннего выражения преданности. – Успокойся уже, хватит.
   
   Клаус повиновался совершенно автоматически, лишь оттого, что слышал голос Императора, который сейчас обращался к нему лично, а не к его сану. Он молча поднялся, удивляясь, что тело на этот раз слушается его полностью, и вежливо кивнул. Тем не менее ощущение, что он похож сейчас на выжатый лимон, во всяком случае изнутри, оставалось. Бывший полковник смотрел по-прежнему светло и участливо, и произнёс прежним приятельским тоном:

- У меня есть ещё кое-какие предложения, но мы о них завтра поговорим, хорошо?
   
   Клаус просто щёлкнул каблуками, вытянувшись в струну, и церемонно кивнул, ещё не в силах говорить вслух. Райнхард снова сиятельно улыбнулся, прибавив физических сил новому подданному, и тряхнул золотой гривой:

- Вот и славно. Собирайся и не торопись – теперь уже спешить некуда.
    

Вежливое августовское солнце и тихий, едва заметный ветерок с вершин сыграли с Оберштайном скверную шутку. Он решил дождаться сюзерена там же, где они и расстались – а на скамейку после его ухода почти рухнул. Осознание того, что беда отступила от Императора, внезапно лишило его физических сил на некоторое время – это было несколько непривычно и даже немного обидно. Так человек спокойно ведёт себя в любой длительной экстремальной ситуации, но стоит ему понять, что всё закончилось, и он столь же спокойно падает от изнеможения, иногда не успев даже заметить это. Собаки тут же прекратили совместную возню и, деловито обнюхав главного советника, с самым решительным видом поспешили взять шефство над человеком. Далматинец аккуратно забрался на скамью рядом с хозяином, уселся там в полный рост и осторожно подпёр своим корпусом плечо министра обороны Рейха, а важная сверх всякой меры молодая ретриверша церемонно улеглась у него в ногах. На мордах у животных читалась столь серьёзная уверенность в правильности их совместных действий, что усомниться в наличии интеллекта у них мог разве что человекообразный индивид, вовсе его лишённый. Каждый то и дело аккуратно трогал носом человека каждые несколько минут, сосредоточенно вздыхал и снова замирал с широко раскрытыми глазами, глядящими куда-то вглубь недоступной простому глазу части Вселенной. Оберштайн, для которого их поведение было вполне привычным и естественным, не придал этому вовсе никакого значения, искренне полагая, что занят собственными мыслями. Он совершенно забыл спросить у Императора, зачем тому понадобилась именно делегация оптинских клириков – ведь можно было просто обратиться к представителям феззанского епископа или вызвать кого из старого Рейха, там тоже имелись какие-то кандидатуры, наверняка… Это было последнее, о чём он успел подумать, провалившись в некое тихое забытье, очень напоминающее сон без сновидений. Собаки же продолжали закачивать в человека порции энергии, без труда черпая их в окружающем ландшафте, и не доверили бы столь важное дело никому ещё.
   Таким образом, появление на лужайке «полковника» с сопровождающим того столь же молодым спутником, с которым они весело болтали о чём-то, прошло для Оберштайна незамеченным – и, вопреки его обычной суровой деловитости, не повлекло решительно никаких последствий, заставив его после очень удивляться этому. Только поспешивший подойти администратор курорта услышал ничего не говоривший его уму и сердцу обрывок разговора:
- И вот Пестель, приблизившись для благословления на задуманное дело, слышит от Серафима Саровского: «Уходи, откуда явился», - рассказывал Клаус, заметно радуясь вниманию, с которым его слушает собеседник. – Так и ушёл, не солоно хлебавши. А послушника старец подвёл к колодцу, указывает, какая муть с илом вдруг со дна там поднялись и воду испортили, и говорит: «Вот так этот человек всю державу возмутить хотел».
- Ага, так эта та самая революция, которую после тремя залпами картечи русский кайзер разогнал? – весело усмехаясь, уточнил император. – Которую секты изуверов финансировали, да? – и, вполне удовлетворившись почтительным кивком, жестом подозвал поближе администратора. – Разместите моё доверенное лицо согласно протоколу, пожалуйста. Ладно, Клаус, завтра договорим, - и, распрощавшись с собеседником царственным кивком, направился к кустам, за которыми находилась скамейка, где собаки бдили над главным советником.
   При появлении молодого венценосца обе собаки истово замахали хвостами и, вежливо скалясь, взялись указывать носами на свой объект заботы. Райнхард ступал не громче мартовского кота, оттого смог приблизиться вплотную, не потревожив охраняемого. Он осторожно потрепал заснувшего вассала по плечу, а затем яркой улыбкой пресёк намерение того резко вскочить перед сюзереном:
- Всё в порядке, Оберштайн, не делайте резких движений, - с весёлым смехом тихо произнёс молодой император. – Я на сегодня должен отдать Вам приказ отправиться как следует отдохнуть, дабы наш с Вами дорогой Гюнтер не смог придраться. Ступайте и выпейте за меня стаканчик чего пожелаете – а можете и бутылочку, событие того стоит. И пусть все дела подождут, хорошо?
   Сказать, что серый кардинал Империи был удивлён – это ничего не сказать. Но от императора веяло таким ясным спокойствием и теплом, такой уверенностью в правильности отданного приказа, что интуиция отказывалась улавливать любые намёки на что-то, требующее осторожности, скорее наоборот. Райнхард участливо, по-приятельски подмигнул и, ещё раз похлопав по плечу соратника, двинулся прочь по направлению в дому. Он торопился переодеться  - судя по хронометру, через четверть часа уже должна была прибыть императрица, а волновался он перед её визитом ничуть не меньше, чем когда ждал ответа, сделав предложение… Он так надеялся, что спокойно вернётся к ней из последнего похода, а вышло так страшно, что до сих пор ужасно вспоминать даже этот лихорадочный кошмар и медленную смерть. И за последние проклятые три недели только и оставалось, что тупо ждать, когда зрение наконец вернётся, боясь чем-то выдать себя, чтоб только она не волновалась сейчас из-за этого, занятая сыном… Райнхарду пришлось прилагать нешуточные усилия, чтоб справиться с собой, не дать волнению не только охватить его полностью, заставив просто застыть на месте, но даже не позволить себе покраснеть при посторонних…

   В итоге всё же сил вполне хватило – никто из сопровождавших лиц не задумался даже, что Император взволнован. Он стоял себе вполне солидно, с букетом белых лилий, не обращая внимания на горный бриз, что довольно безалаберно развевал не только его длинную золотую гриву, но даже умудрялся заметно терзать протокольный белый плащ. Кортеж подъехал вполне буднично, и Её величество спокойно выбралась из лимузина, чуть опираясь на руку Эмиля. Мальчик совершенно искренне улыбался – он тоже уже соскучился по своему венценосному господину, и очень был рад видеть того в отличной форме. Тут же следом выпорхнула Марика с крохой принцем на руках, того, похоже, поездка как следует убаюкала, и он улыбался, не отрывая глаз и не шевелясь. Райнхард шагнул навстречу, ощущая себя так, будто идёт по звёздному небу с полностью опустевшим сердцем. Похоже, эта затяжная разлука грозила наконец прекратиться, и вместо протягивания друг другу рук через бездну невзгод и непонимания можно было уже и обняться. К счастью, страх никогда этого не дождаться впервые отступил куда-то прочь, и старая робость безнадёжно влюблённого полностью растворилась вдруг в свежем воздухе. Его императрица смотрела сейчас легко, спокойно и чуть покровительственно, как в тот день, когда пришла сообщить, что он будет отцом, и Райнхард с особым удовольствием растворился в этом взгляде. К чёрту всех болтунов в Галактике, пусть болтают дальше, а если скажут, что он без ума от своей жены – что ж, коль скоро это правда, то зачем её пытаться скрывать? Как ни пытайся вести себя – всё равно грязью обольют такой, что и присниться не могла, и разговор с клириками тому блестящее доказательство, так ради чего лишать себя и близких искренних проявлений любви? Райнхард с пьянящим восторгом ощутил руки жены у себя на плечах – она  поняла его состояние без слов и просто прижалась к нему, чуть сияя радостной улыбкой.
- Спасибо, что поторопилась, дорогая, - очень тихо сказал он, нежно обнимая любимую. – Ты не очень устала, надеюсь?
- Нисколько, - по её звонкому голосу было заметно, что происходящее ей очень даже нравится. – Выбраться сюда – это отличная идея, мне очень нравится эта местность.
   Какая-то мысль, промелькнувшая так быстро, что осталась лишь неопознанная вспышка, слегка озарила мозг, и Райнхард разом выпалил то, что рассчитывал сказать только после чайной церемонии:
- Может быть, тогда немного прогуляемся по окрестностям? Тут очень милые тропинки у реки…
   Она кивнула, сияя такой бездонной глубиной в глазах, что голова незаметно начинала кружиться, как под ночным опрокинутым куполом звёздного неба, и оставила одну руку у него на талии – этакую вольность в прошлом она бы не позволила себе никогда даже в мыслях, но сейчас оно было столь естественно, что муж нисколько не озаботился понять, что это могло это на деле значить, и просто молча обрадовался. Он тоже оставил свою руку у неё на талии, и оба неспешно двинулись по мощёному тротуару прочь от остальных.
- Ваше Величество! – окликнул Императора администратор курорта. – А что делать с этой оптинской делегацией теперь?
   Райнхард ответил небрежным жестом пальцев, не оборачиваясь:
- Выдать денег на обратную дорогу и пусть сегодня же уезжают восвояси, мне они уже совсем неинтересны.

Хильде очень понравился каньон реки и та дикая тропа к водопаду, что шла по совсем дикому берегу, на который они перебрались, резво прыгая по валунам, лежащим среди бурлящего потока. Она с таким воодушевлением дышала полной грудью и сияла такими яркими молниями в глазах, что напоминала родившуюся в неволе рысь, которая вдруг оказалась среди родного дикого леса. С букетом лилий она вовсе не желала расставаться, и крепко держалась за руку супруга, с восторгом пробираясь по выступавшим из лесной подушки из мха и трав кореньям столетних деревьев с зажатыми в них обкатанными валунами. Ягодные кусты привели её в эйфорию, и Райнхард с тихим смехом поспешно набрал несколько горстей даров леса – его императрица, веселясь, как ребёнок, ела их у него с ладоней, и уж можно было не сомневаться, что считала это самыми вкусными сладостями на свете. Они сами не заметили, что забрались в чащобу, из которой уже еле был слышен шум реки – когда-то тут, лет этак сто назад, вырос кустик вереса. С тех пор кустик, не тронутый отчего-то собирателями целебных трав, разросся на славу и заполонил своими отпрысками белую с синими прожилками чашу скальника метров в семь в поперечнике, и, если пробраться в её центр, как это своенравно сделала Хильда, то можно было, оставаясь почти целиком под лучами горного солнца, тем не менее скрыться от всего остального мира довольно неплохо. Райнхард понял, что глубина чаши даже выше его роста, когда поспешил приблизиться к своей императрице, с азартом дикой кошки оглядевшей место с какой-то хитрой улыбкой и кивнувшей скорее себе, будто полностью удовлетворившись осмотром, и она аккуратно уложила букет на один из стелившихся по камню побегов. 
- Сделаем привал, хорошо? – промурлыкала она совершенно беззаботным тоном, томно вздыхая.
   Он спокойно пожал плечами в знак согласия, снял плащ и постелил его поверх мягких веток, приглашая её присесть. Вместо этого её руки плотно охватили его талию, а ясные голубые глаза вдруг стали шире вечернего летнего неба, заполонив собой всё, даже заставив забыть нынешнее дневное солнце… В груди резко стукнуло, так же, как когда узнал, по чьему совету Миттенмайер и Ройенталь ринулись своевольничать к Хайнессену, и в точности успели к роковому выстрелу под Вермиллионом, который так и не произошёл. Райнхард молча приблизил к губам жены свои, и в следующие секунды мог бы поклясться, что едва успевал отвечать на столь яростные атаки – таких пламенных поцелуев даже он не дарил ей в их первую ночь. Совершенно сражённый этим обстоятельством, молодой император инстинктивно опустился на одно колено, дабы удобнее было обнимать свою единственную за талию, налетевший из ниоткуда порыв ветерка смахнул его гриву ей на волосы, будто желая их перепутать. Времени опомниться не оказалось, и треск застёжки мундира прозвучал будто уже вовсе из другого мира, а жадные до его плоти на груди, спине, боках руки Хильды уже выдирали из горла сдавленные стоны удовольствия. Это очень быстро вызвало бешеный вал желания, тем более опасный, что сдерживать его было совершенно нечем, постоянно вспыхивая от новых и новых яростных поцелуев, но Райнхард сделал попытку, беспомощно подняв вверх ладони – кажется, он хотел что-то сказать жене, что-то тихое, нежное и ласковое… В следующий момент он понял лишь, что падает спиной на расстеленный плащ, окончательно захлёбываясь в волнах наслаждения, и успел только прошептать:

- Помедленнее, Хильда, я уже никуда не денусь, поверь.