Священному безумию сродни
жасмином расцветающие дни.
Жасмином нынче дышим рай и ад!
И даже змей не источает яд,
а мыльные пускает пузыри,
целуясь с соловьями до зари.
И я сама который раз на дню
По номеру заветному звоню.
Моя любовь во лбу моем горит!
И я для всех такой имею вид,
как в ритуальной росписи шаман.
А мой сосед… Он шляпу снял: «Шарман!»
И мой сосед выходит в сад один –
и падает в дуреющий жасмин,
в обнимку с арамейским коньяком,
и там поёт трагическим сверчком.
Он сам себе – и хор, и дирижёр,
он – как на перекрёстке светофор,
мигает жёлтым глазом в темноте –
и видит сны – не те… не те… не те! –
где я к нему, раздетая, бегу –
он подарил их злейшему врагу
по праву сей тантрической любви.
И что мне делать, боже? Се ля ви!
Я выбегаю в садик, вслед за ним,
и в этот трижды проклятый жасмин
я падаю, практически без чувств.
И я лечу… Лечу… Лечу…
И слышу из жасмина я слова:
«Шерше ля фам, месье, шерше ля фам!»