Аттенборо стоило серьёзных усилий не быть оттеснённым толпой аборигенов планеты от молодых. Право, можно было заподозрить феззанцев в сознательном намерении устроить такую гадость – да и команда Конева отчего-то предпочла отстать, тихо щебеча о чём-то с соплеменниками. Сколько среди них работало добровольно и с удовольствием на Императора – даже думать не хотелось, хотя они и любители различного рода фиг в кармане, но прагматики до мозга костей, и скорее всего, жутко довольны такой участью. А для вымещения негатива, каковой копится у них в душах от необходимости подчиняться сильному, вполне подходят слабые в данный момент – то есть мы, проигравшие всё и вся республиканцы. Неважно на самом деле, почему так произошло – главное, из-за этого мы не в фаворе нигде, да и сейчас Юлиан умудрился ещё ухудшить положение, сам того не понимая. Оттого насмешки за спиной – ещё самое безобидное, и вряд ли этим дело ограничится, и если нынче на праздновании не случится какой хитрой пакости, Аттенборо будет очень сильно удивлён.
С этими грустными мыслями молодой республиканский адмирал двигался вслед за женихом и невестой, стараясь не отставать. Император с сопровождающими шёл значительно дальше, впереди, но вполне ещё в зоне прямой видимости. Весь переход из одной залы в другую занял всего несколько минут, но их вполне хватило, чтоб полностью прочувствовать всю незавидность нынешнего положения. Юлиан сияет неподдельным почти детским счастьем – ему по-прежнему кажется, что в роли радостного жениха он неотразим. Жаль, что он не может ощущать того, что как имперцы, так и феззанцы над ним откровенно потешаются – интересно, а понял бы на его месте это Ян Вэньли? Дасти Аттенборо с грустью осознал, что уже не может толком выносить притворно добродушные, а всё чаще – откровенно глумливые взгляды, и парадный мундир республиканца уже стал его нынешним проклятием. Всё верно – после маневра с палашом, столь коварно произведенным молодым венценосцем, публика уже не воспринимает всерьёз наследника Яна. Они решили, что эта роль, последнего республиканца, теперь принадлежит одному Дасти. Разве за этим он сюда шёл? У него нет амбиций лидера настолько, чтоб оставаться единственным, он всегда был честным помощником своим соратникам и друзьям – но остаться одному вместо всех сразу, это было слишком неподъёмно. Как бы тяжело не приходилось, рядом всегда был хоть кто-то. Не говоря уже о том, чтоб взваливать всю ответственность за происходящее только на себя – ведь решения принимались коллегиально, пусть формально при одном командире, и этим главным Дасти никогда не был и не желал быть. Но сейчас всё рухнуло неожиданно и непоправимо. Катерозе ему не поможет ничем, ей вполне достаточно нынче красоваться в роскошном платье невесты, не говоря уже о том, чтоб сметь мешать ей сейчас в этом деле, ради которого все девушки всех времён только и рождаются. Да и эти её постоянные отлучки неизвестно куда и совместные дела с имперцами, о которых ничего вовсе неизвестно – слишком крепко и жёстко взялась она за политику, заметно, кто будет реальным лидером по прибытии на родину, но как-то безрадостно всё это, очень жёстко. Как будто веет чем-то чужеродным, крепким, неизбежным… уж не новой ли империей, а, Золотая Катрин? Прощайте, милые изерлонские посиделки с хохотушками, получается, навсегда? Значит, погиб не только Ян и полкоманды, погибла вся эпоха и всё дело…
А было ли будущее у дела Яна? Сам-то он не особо верил в успех, похоже, оттого так и радовался предстоящим переговорам с Императором, которым не суждено было случиться. Шейнкопф и вовсе ничего не мог предложить, кроме тупого убийства венценосца – ну, с его гибелью эта афёра вовсе перестала кого бы то ни было интересовать, ведь даже Ян был против этого. Юлиан же лишь перепевает концепции Яна о демократии – но не предложил ни единой гарантии от прихода к власти негодяев вроде Трюнихта, а тот был столь циничен, что своё появление приписывал особенностям республиканского строя. Так это что же получается – республика позволяет только таким людям приходить к власти, и ни за что не отвечать в итоге? Только таким – бессердечным нахалам, пекущимся только о своей выгоде и плюющим на всё остальное человечество? Получается, все те, кто отдал свою жизнь за светлую идею, как им казалось, на самом деле погибли за власть полного беспредела, бесправия и беззакония? Ведь известно, что в итоге получили защитники дела демократии – полный крах и бесславную гибель, а ведь начиналось всё с амбиций нести свет идеалов республики в угнетаемые Рейхом массы народа. Что-то эти массы народа в итоге решили только поддерживать Императора, не желая упорно следовать тому, что проповедовал Ян. Случайно ли это, в самом деле? Сколько не ищи виноватых, а никак не получается делать это убедительно, чего стоит одна-единственная усмешка офицера наблюдения, что постоянно приезжал эти недели за Катерозе: «Вечно у республиканцев кто-то виноват в их поражении, что называется, плохому танцору галстук мешает».
Вот, сейчас самому Дасти мешает всё – и глупость Юлиана, отключившегося от реальности, и успехи Поплана, вовремя надевшего имперский мундир, и гибель тех, кто раньше сражался рядом, да и доброта и радушие имперцев – страшно мешает! Выбешивает просто тот факт, что они всего лишь хорошие люди, а не исчадья зла, какими рисовали их отечественные агитаторы-милитаристы. И живут хорошо, радуясь жизни – отчего же в республиканском отечестве эта радость вечно откладывалась на потом, когда-де сладят с врагом или очередной непредвиденной трудностью? Поневоле вспоминается недоумение, отчего долг перед родиной никогда не уменьшался толком, сколько ни работай, ни старайся. Как будто кто-то очень недобрый каждый раз ловко усыплял бдительность и крал все эти часы работы и не такие уж мелкие суммы денег. А ну как это были не пустые подозрения, а реальность? Тогда кто был это вор, кто-то конкретный или сама система, за существование которой были отданы миллионы жизней? Я вообще знаю, что именно защищаю, оставаясь сейчас в мундире, или нет? Ян, где ты, подскажи уже, наконец, отчего ты молчишь, Чудотворец?
Дасти тяжело вздохнул, понимая, что улыбка сегодня больше не способна забраться на его лицо. Он с грустью признался себе, что единственное, что сможет ему помочь пережить уныние, которое вызывала необходимость присутствия на всей церемонии, это поддержка, которую ему дал Император. Как ни странно было это событие тем, что вообще произошло, сейчас он понимал, что это неизбежность, которой следует покориться. И это была вовсе не та скука, которую рождала безответственность, пока они просто работали на республику с Яном. Тогда просто не хотелось всерьёз думать о будущем – казалось, что Союз вечен, не смотря ни на что, и вряд ли когда-нибудь вообще будет возможным не только увидеть Императора лично, но вообще наступит такая пора, когда нужно будет что-то всерьёз решать, кроме тактических задач боя в открытом космосе. Не тупое нежелание верить в то, что крах неизбежен и наступил, как это было на Изерлоне. Не бредовое желание надеяться, что всё непонятно как, но наладится, что оставалось на Хайнессене, особенно, чего греха таить, обрадовало известие о скорой смерти Императора. Сейчас он ощущал колоссальную радость от того, что венценосец неведомым образом выжил и здоров – ничуть не меньше, чем от того, что сам уцелел среди бойни, что началась в Изерлонском коридоре – началась ещё столько лет назад, когда никто всерьёз и не думал, что некий имперский офицер, что так удачно выиграл бой, разгромив республиканцев едва ли не полностью, пришлёт столь вежливое сообщение принявшему командование Яну, а после и наденет на себя корону Рейха. Этот парень столь великодушен, что не только не ненавидит противника, но даже не прочь помочь ему по-человечески, когда сражение окончено…
Могли ли мы с Яном похвастаться таким отношением к делу, или все наши красивые фразы о том, какое зло война – только мишура на нежелании что-то менять? Тогда получается, хунта была честнее нас – они хотели совершить поступок, и взяли на себя ответственность за него в полной мере. Может, оттого они и отказались сдаваться мне, не смотря на то, что я был вынужден их расстрелять почти в упор? Стало быть, они ненавидели нас слишком сильно – может, из-за того, что на деле не были республиканцами уже? Какой ужас, значит, мы были равнодушны ко всему, Ян, нам на деле ничего не было нужно вообще. Иначе бы я не стремился сейчас уклониться от роли последнего республиканца, а ты бы с лёгким сердцем стал диктатором. И тогда… Да тоже ничего, если честно. Какое счастье для Галактики, что есть император Лоэнграмм, и уже нет этого царства бардака и безответственности, Союза. По крайней мере, сейчас. По крайней мере, в том виде, что был. А что, если он может быть только в этом виде, не я ли попенял нынче Юлиану за недостатки в конституции? Или мы обречены наступать на эти грабли, твердя, как заклинание, мантру о том, что республика лучше потому, что она республика, несмотря на то, что жизнь успешно доказывает только обратное? Не-ет, увольте меня, увольте, я уже не хочу, это всё не для меня, я жить хочу, просто жить!
Дасти в ужасе потёр переносицу рукавом и обрадовался тому, что свадебное собрание, наконец, перебралось в помещение, предназначенное для дальнейшего традиционного торжества. Однако это подобие огромного ресторана не вызывало всё же ощущения комфорта. Фуршетный вариант празднества – нарочито жёстко по-имперски, да и зональное распределение снова по рангу, феззанцы – поближе к столам, где колдуют официанты и прочая обслуга, имперцы – на подиуме и среди уютных гротов не со скамейками, а с диванами. Пара молодых и вовсе чуть ли не посреди всего помещения, почти на одинаковом расстоянии от тех и других, но на отдельном ярко-алом диване – эге, да тут без слов всё более чем ясно, Юлиан. Это не почётное место, это позорный столб – вон, Катерозе это отлично понимает, оттого и размахивает веером столь рьяно, едва усевшись, а ты-то отчего этого не в состоянии уяснить? Ну сколько можно улыбаться этой детской счастливой улыбкой уже?! Даже феззанцы уже вслух заметно прохаживаются на этот счёт, отпуская едкие замечания с намёками на уровень умственного развития наследника легендарного воителя Яна… И я тут, как последний дурак, вынужден стоять рядом, на потеху этим тёмным скалам, увитым яркими цветами – именно так издали и воспринимаются офицеры Имперского космофлота вместе со своими дамами. Император вроде как не спешит на своё место у дальней стены, прогуливается неспешно с сопровождающими по помещению, о чём-то неслышно с ними беседуя, куда ж тут столько свободного места, для целого бала с танцами, что ли? – этак и без слов ясно, Ян, что он хотел сказать этаким расположением.
Смерть вашей демократии, как и тебе при жизни намекал после нашего десанта на Изерлон. Интересно, а что, Катерозе это всё совершенно устраивает, или она сама полагает, что всё верно? Она смотрит сурово, но это скорее взгляд воителя, который с удовлетворением наблюдает за происходящим, хоть и смотрит сквозь всех и вся. Ох, не знаю, отчего, но чувствую, что будет сейчас что-то очень крупное и неуютное. М-да, а её оно и не удивит даже... И Фредерики нет рядом, значит, она среди имперцев, под руку с адмиралом Мюллером, не иначе. Это ведь тоже весьма говорящее обстоятельство – провозгласившая Изерлонскую республику дама по умолчанию после замужества становится подданной Императора, да и с Юлианом на родине возникнут серьёзные вопросы, как только там разглядят, как именно он стал мужем Катерозе. Эх, и почему мне нельзя сбежать отсюда, а? Зачем я послушался этого балбеса и надел мундир?! Куда как лучше бы смотрелся в чём угодно, право! Почему ты не предупредила об этом, Катерозе?
Церемониймейстер объявил танец молодых и не исчез, а с важностью уставился на Юлиана, ожидая от него непонятно чего. И дождался – тот обронил негромко, но в итоге так, что слышали все и везде:
- Я не умею танцевать, сударь.
Аттенборо был очень удивлён, что не провалился под пол со стыда – такой красноречивый общий вздох и краткий стон раздался сразу после этих слов… Затем всё стихло, полностью, и от того стало ещё неуютнее. Секунды явно превратились в резиновые минуты, и после пятой, упавшей в полной тишине, раздался добродушный баритон Императора:
- Итак, стало быть, мне придётся выручать всю компанию. Этак ещё штрафную тоже мне пить потом придётся, - и, весело рассмеявшись, он преспокойно двинулся один к дивану с молодыми. – Вот же забава, это мне, видать за то, что на своей свадьбе мало танцевал.
На этот раз общий шелест был нарочито вежливым – даже феззанцы сочли намёк с мятежом на Хайнессене в день бракосочетания монарха вполне уместным и в меру жёстким. Но Юлиан не понял этого, полагая, что коль скоро он с командой в то время оставались на Изерлоне, то к нему и намёк не относится, и продолжил лучезарно улыбаться, чем вызвал заметный вал неодобрения. Аттенборо неосознанно кусал губы – он слишком хорошо понимал, что этот инцидент никем из рупоров общественного мнения нигде не будет оставлен без внимания, и можно смело ставить окончательный крест на любой популярности Юлиана на Хайнессене в дальнейшем. Положение ещё можно было исправить, сообрази этот ещё фактический лидер республиканцев сейчас извиниться за инцидент с датой мятежа – но тому это даже в голову не могло прийти, как оказалось. Аттенборо с ужасом смотрел на неизбежность, приближающуюся сейчас в виде неторопливо и беззаботно идущего императора – он понял, что окончательный удар по республике, после которого можно будет забыть про все былые успехи, нанесён сейчас. Ах, если бы им был кто назначен на роль танцора сейчас при невесте, тогда уничтожение всё же не было бы полным! Но кто смеет мешать Лоэнграмму делать то, что он хочет? Все, кто пытался, погибли, и Аттенборо не хотел уже быть в их числе.
Вероятно, венценосец не исключал для себя возможности, что Дасти вздумает выдвинуть свою кандидатуру, и, хотя он и не думал об этом, опередил его вполне сознательно. Но, рассмотрев молодого мужчину внимательнее, республиканский адмирал понял, что дело в другом. Просто император был настоящим аристократом, а основная черта представителей этого сословия – чёткое сознание необходимости брать ответственность на себя. Всё гораздо проще – если нет других ответственных за дело, в котором он участвует, аристократ считает автоматически ответственным себя. Лоэнграмм действительно полагает, что сейчас танцевать с Катерозе – его обязанность, вот и всё. Ох, а как он смотрит на неё! Тысяча чертей, ругнулся про себя Дасти столь яростно, что ощутил желание сорвать с себя берет и куда-нибудь его забросить! – да кто же на деле жених на этой невероятной свадьбе, в таком случае?! И она тоже хороша, госпожа невозмутимость, глядит в ответ так, как никогда в жизни на Юлиана не смотрела! А может, всё же показалось, может, они просто заранее договорились? Но даже если и так – случись такое где на территории Союза, это уже повод для жуткого скандала с мордобоем…
Ах, рассмеялись где-то внутри, Дасти, на территории Союза не могло быть аристократов, никаких, оттого ты и не понимаешь их стиль общения. Однако это ещё не означает, что они не могут там появиться – видишь, как Катерозе смотрит на венценосца, где тут хоть какой-то намёк на либидо? Нет, тут кое-что иное, получше и повыше, то, от чего Ян и становился всегда мрачнее тучи и сразу начинал расхваливать демократию – ту, что должна была как будто быть и отчего-то никогда так и не наступила ни разу в точности… То, от чего вы сами с Казельном обругали Яна и Фредерику на их свадьбе «принцесса с лакеем» – забыли уже, что ли? Да отчего ж мы такие ущербы-то, раз не можем понимать либо спокойно принимать то, что выше и чище нас, а?!
Дасти поспешно сдёрнул берет с головы и поклонился, когда Император приблизился к невесте, и оттого ему достался ещё один краткий взгляд венценосца. Он спокойно говорил: «Не мешай сейчас, не до тебя». Юлиан вообще не пошевелился, продолжая сиять детским счастьем, и его уже захотелось ударить за исключительную тупость – не хватило даже сообразить встать и подать руку молодой подошедшему кавалеру. Позор – дама сама встала навстречу и застыла в поклоне не хуже настоящей придворной. Дальше Аттенборо уже застыл на месте, любуясь грацией новой пары – поклон кавалера с приглашением, ответ дамы и реверанс, выход на позицию танца… Но ощущение, что эти двое – Катерозе и император – по-настоящему всё же нечто намного большее, чем случайно встретившиеся в силу обстоятельств люди, так и не пропало.
Когда же скрипки выжали первые рулады мелодии, Аттенборо почувствовал себя так, будто его и Юлиана, а заодно и всё, что связано с остатками Союза, накрывает волна горящего напалма. ТАНГО! И не гламурное паркетное, церемониала ради, где едва топчутся, чтоб создать видимость танца, и не скучное выхолощенное тарахтение, как скупая дань истории или вызубренный до отлёта от зубов вопрос на дежурном экзамене… А то, что с известных полуварварских времён диких флибустьеров удачи вскоре вполне себе удачно стало клубным танцем аристократии сначала, а затем снова покрылось флёром резких амбиций и снова стало служить вызовом в любой компании, принадлежащей к какому угодно сословию. Чёрт возьми, это не просто уже слишком и дальше некуда, это полная катастрофа! Сейчас эти подлые феззанцы вспомнят ещё предание о праве сеньора и будут зубоскалить об этом до конца года, да и не только они, умников в Галактике хватает… Пол начал жечь ноги адмиралу, и он с неудобством переступил несколько раз с каблуков на носки и обратно.
- Ну что, размазал нас Лоэнграмм, как и не снилось никому, стало быть? – холодно процедил он сквозь зубы так, что слышал только Юлиан. – Какого чёрта ты не предупредил даже, что откажешься танцевать?
- А что тебя беспокоит? Право, не вижу повода грустить, - спокойно ответил ему тот.
Дасти прошипел себе под нос крепкое ругательство и прорычал:
- Если бы кто посмел вдруг так танцевать с моей половиной, я бы его убил на месте. Тебя, стало быть, устраивает то, что эти оба себе позволяют?
- И что? – нимало не смущаясь, произнёс Юлиан абсолютно спокойным тоном. – Ты предлагаешь мне закатить сцену ревности Императору, что ли? Интересно, каким образом ты себе это мыслишь.
- Ты идиот, что допустил это, - внезапно успокоившись, холодно отчеканил соратник. – Так что уволь теперь от подсказок, что делать, когда дело уже провалено тобой, - и он отступил на пару шагов в сторону, сложив руки на груди.
На самом деле, сбросив негатив, Аттенборо ощутил потребность продолжать наслаждаться роскошным зрелищем – опять прав этот негодник Поплан: ради того, чтоб увидеть то, что происходило, стоило проделать многое! Ох, неспроста бытовало мнение, что такой танец могут себе позволить очень серьёзные и отважные люди, да и то не многие… Плавные лёгкие движения пары отдавали уж слишком звериной грацией, а резкие повороты – пламенной страстью, как не сказать чего попышнее и поразнузданней. И хотя было заметно, что этим танцорам ранее не приходилось воспламеняться под музыку вместе – но делать они это умеют, и сейчас наслаждаются этим в полной мере. Император аккуратно провёл даму несколько каминад, поначалу выдавая не очень сложные позиции, но партнерша плыла над полом столь ровно, и двигалась столь уверенно, что каждая следующая серия движений уже была сложнее и резче. Хотя в пышной юбке невесты, что была к тому же густо украшена живыми белыми лилиями, она и не могла выдавать многого из роскошного набора почти провокационных вещей вроде высоких ганчо, ощущение, что она вот-вот выкинет что-то подобное, было у зрителей неизменным. Сначала казалось, что тип объятий танцоры так и не выбрали – после стало ясно, что они сближаются и отодвигаются нарочно, чтоб после снова позабавить друг друга мощным хиро или волькадой… Потом стало похоже, что они вообще предпочли забыть об окружающем мире, растворившись во вселенной себя двоих – и только когда перед самым финалом Катерозе всё же позволила себе аккуратную живаду, как будто не очень толково поняв партнёра, который ещё что-то говорил ей, явно не о фигурах танца, стало ясно, что так оно на деле и есть. Райнхард слишком поздно применил крест – явно стараясь договорить даме что-то… Но, хотя эти переговоры среди кружев планео и были заметны множеству зрителей, похоже, их наличие не смущало никого, кроме жениха и его дружки. Финал, когда под затихающие стоны струн талия дамы осталась полностью на руке кавалера, а сама она прогнулась так, что часть её пышной рыжей гривы вместе с краем фаты успешно достигла пола, потонул в шуме аплодисментов и криков восторга. Только царственная улыбка достаточно поздно вспыхнула на лице победителя, как будто даже недовольного тем, что всё уже кончено – достаточно поздно, чтоб стало понятно, что разговор был слишком серьёзен. Аттенборо вдруг понял, что ни за что на свете не хотел бы узнать, о чём там говорили эти двое. Интересно, остальные наблюдавшие танец – тоже, получается? Какой ужас… И всё же, как жаль, что это фееричное действо уже закончено – просмотреть ещё пару раз Дасти бы точно не отказался, да ещё жалел, что Шейнкопф не может видеть этот триумф собственной дочки, хотя тот наверняка изображал бы самое искреннее возмущение.
- Это просто ни в какие ворота уже не лезет! – прошипели с самым что ни на есть натуральным возмущением совсем рядом голосом Конева, когда он успел оказаться здесь, было даже неинтересно. – Разве за три недели с хвостом Юлиан был не способен наблатыкаться на примитивный фокстротик, зная, что грядёт его свадьба? Этак слухи о том, что никакого абордажа флагмана Императора в природе не было, обрели сейчас почву – жирнее некуда! Это глупость или предательство идей Яна?
- Сам у Юлиана спроси, он же вроде главный! – ядовито процедил сквозь зубы Аттенборо, не шевелясь. – Он тебе в лучших традициях Яна скажет, что оно само так получилось! Если тот пил адмиральский чай, то этот хлещет вискарь вчистую, я ни при чём.
- Хороша команда, раздолбаи несчастные! – почти провыл тихим голосом Конев, скорбно заламывая руки. – Можешь передать теперь Казельну, что с кредитом на поддержку оппозиции Империи он пролетает, как фанера над столицей, и виноват в этом товарищ Минц, и никто больше!
- Я не стану этим заниматься, я всего лишь военный, - сухо огрызнулся Дасти, силясь отстраниться от волны бешенства, неумолимо поднимающейся изнутри. - Толку, что я понимаю, в чём дело, если решения принимаю не я?
- Вы что, настоящие республиканцы, что ли? – презрительно фыркнул Конев с явным недоумением. – У вас ни за что ответственных не найдёшь!
- А ну, хватит цапаться! – резко щёлкнула веером Катерозе, что уже успела вернуться на своё место на диване подле мужа. – Конев, передай куда следует, что кредит хочет взять невестка Яна Вэньли – и будет большой глупостью с их стороны не дать его, учитывая последние события.
- О, это полностью меняет дело, прекрасная Карин! – подобострастно пробормотал феззанец очень обрадованным тоном. – Будет сделано.
Церемониймейстер объявил что-то о танцах для всех, но ни Юлиан, ни Дасти не успели толком обратить на это должного внимания, оттого что сложенный веер в резко вытянутой руке невесты почти выстрелил по всей траектории движения, едва не ударив каждого, и уткнулся концом в крепкий подбородок Конева:
- Катерозе, учти это, парень, госпожа Катерозе, - неспешно прошипела дама с интонацией дикой кошки, блеснув страшной молнией повелительницы в глазах. – И уж постарайся сделать всё в лучшем виде, лично для меня, хорошо?!
- Так точно, госпожа Катерозе! – сияя, отчеканил Конев, картинно щёлкая каблуками с явным удовлетворением. – Завтра я прибуду к Вам для отчёта.
- Свободен до завтра, - ледяным тоном ответила Катерозе фон Кройцер и отвернулась, чтоб невозмутимо обмахиваясь веером, любоваться вальсирующими парами.
Дасти уже совсем было расхрабрился и уже открыл рот, но в этот момент перед снежной королевой в образе невесты как из-под земли возник вдруг капитан имперского космофлота, отчего-то столь сейчас похожий на покойного Шейнкопфа, что в глазах потемнело. Странно, отчего же раньше этот офицер, столько раз мозоливший глаза им в отеле, не вызывал в уме подобных ассоциаций? – вздрогнул адмирал почти со страхом. И прежде, чем Аттенборо успел хоть что-то предпринять, дама уже охотно ответила на церемониальное приглашение кавалера, и через краткие секунды всё было кончено – пара унеслась в пышном потоке танцующих имперцев.
- А ничего так бал у Лоэнграмма получился, - ехидно усмехнулся Конев, с довольной миной обозревая происходящее. – Интересно, а незамужние цыпочки протоколом предусмотрены? А то бы я на твоём месте не зевал, право, адмирал, самый молодой теперь ты.
Феззанцы отчего-то не танцевали, не то не желая поддерживать имперцев, не то им вообще этого не полагалось делать сейчас. Аттенборо с тоской поискал в пестром цветнике рослую фигуру с золотой гривой – и без труда увидел, что Император тоже самозабвенно плывёт в вальсе… с Фредерикой. Небесно-голубое платье вдовы адмирала Яна ничем особо не отличалось от фасонов других спутниц офицеров космофлота. Почти разинув рот, смотрел Аттенборо на это как будто безобидное зрелище, на деле страшнее любой ковровой бомбардировки для оставшихся на приколе поверхности планеты остатков боевых кораблей. Вот, на третьем круге венценосец плавно передал партнёршу адмиралу Мюллеру и удалился с пятёркой вынырнувших как из ниоткуда сопровождающих к своему креслу, о чём-то весело болтая с ними и смеясь. Надеяться, что эти его жесты останутся незамеченными комментаторами – столь же глупо, сколь выпрашивать у феззанца зимой лопату снега…
- Как ты сказал, бал? – задумчиво процедил Дасти себе под нос скорее для себя, чем для того, чтоб его слышали. – А ведь верно, - и он, уже не заботясь о том, что выражение лица у него наверняка стало мрачнее тучи, поспешно схватил бокал с игристым с подноса подшмыгнувшего разносчика…
Проклятье, этот Непобедимый ещё и походя создаёт такие вещи, что и не снились апологетам Союза… У него же не было до сей поры двора как такового в принципе – всё, с сегодняшнего дня уже есть, и уж точно покруче всего, что уже было в Старом Рейхе! Эх, смысл злиться тогда, Ян? Помнишь, как мы оба горевали, когда на Изерлон прибыл посланник этого нашего врага, которого мы тогда даже всерьёз не боялись, полагая, что эти шахматы ненадолго, и мы переждём неприятности как-нибудь? Эх, отчего ж мне теперь не выпить за его победу, раз он всё смог, а мы всё потеряли? Ладно, бывай здоров и весел, Лоэнграмм, парень, сделавший всю Галактику… Сегодня последний день, когда я ношу этот проклятый мундир, всё, с меня хватит. Вот так бы и треснул сейчас кулаком по глумливой морде Конева, право, чтоб тот не скалился. О чём они там с Юлианом шепчутся? А, не всё ли равно.
Ещё пара вальсов, да тройка чего-то пожарче – Аттенборо почти не соображал, и старался вовсе уже не думать, а напиваться. А что, чем плохо? Настроение у меня ниже городской канализации, и кому я чем обязан, в итоге? Любоваться на радостные лица сил не хватало, и, хотя общая весёлая атмосфера норовила захватить в свои ласковые объятья, поддаваться ей тоже не хотелось. Возможно, из-за восторга на лице Юлиана, который явно себя считает героем торжества и с удовольствием разглядывает это яркое действо. Ну, что тут можно сказать – изерлонские посиделки с танцами, конечно, теперь смотрятся как мелкая моль рядом с гигантским махаоном, но разве можно этому радоваться-то, а? Неудивительно, что победили эти – те, кто умеет вот так веселиться и вот так танцевать, верно, наши герои-розенриттеры? Вы ж у нас вроде самая элита антиимперская были, ну, вам до этих далеко тоже, факт. Аттенборо с философским спокойствием всерьёз рассматривал вариант сценария, как бы всё выглядело, смоги он упиться сейчас до валяния пластом возле сидящего Юлиана – ему лично это казалось вполне забавным и остроумным выходом из положения. Какого чёрта он обязан сохранять лицо, если Юлиану на деле плевать, что с его женой танцуют парни из вроде бы враждебного ему лагеря? Зато хоть Лоэнграмм на контрасте будет ослепителен… Да и я покажу, как на деле уважаю своего командующего. Чёрт, а может, зря я так мрачнею – Катерозе ведь, помнится, обещала какой-то успех чего-то, какое было милое приключение тогда на крыше… Мимо пронеслась уже знакомая пара, и Поплан даже успел участливо подмигнуть, без всяких своих обычных усмешек, и эта добродушная нота позволила вздохнуть чуть радостнее.
Неизвестно, удалось ли бы Аттенборо осуществить свой дерзкий замысел и опьянеть до свинского состояния. Он зря предположил, что нынче танцев будет много. Процедура с разделкой торта молодожёнами его и вовсе не вдохновила, и, пожалуй, единственное, что могло его радовать в кутерьме чужого праздника – это возможность краем глаза любоваться на красавца Императора, что знай себе вполне себе радостно общался со своими сопровождающими, временами позволяя себе бокальчик. Дасти прекрасно знал, отчего это зрелище его так интересует – дело было в банальной восторженной зависти ровесника, не более того – и вовсе не удивлялся настойчивому, пожалуй, единственному оставшемуся у него сейчас в жизни желанию. Он вдруг понял, что все его абстрактные надежды на лучшее, что он старался в себе бережно культивировать столькие годы, сейчас воплотились в единственном человеке. И всеми силами, которые он зря, получается, тратил все это время на чёрт знает что, желал сейчас, чтоб у этого человека всегда всё было теперь хорошо. Он помнил, с каким иной раз трепетом ощущал что-то подобное к Яну, но сейчас оно выглядело рядом с новым чувством как огонёк свечи рядом с выстрелом из главного калибра… Ян столько лет болтал что-то про демократию, что могла бы всех осчастливить, кабы её правильно воплощали в жизнь. Вот только согласно этой позиции, более демократичного правителя, чем Император, не сыскать. И где теперь Ян и вся эта… демократия, что так и не состоялась, химера?
Аттенборо понял, что жалеет, что не может сейчас взглянуть в небо и увидеть звёзды. Но понял, что ему даже не нужно это, чтоб отправить своё желание туда, куда он хотел. Бокал в руке с недопитым вином оказался вполне кстати, чтоб замаскировать взгляд в никуда, и Дасти настроился на неведомую никому в мире частоту, у каждого человека свою, но ту, которую неизбежно примут на том приёмнике, который никто не видел, но знает, что он есть где-то в неведомых слоях мироздания… Ты, сущий, который все знает и всё сделал, ты ведь слышишь меня, верно? Мы все то выдумываем себе байки про везение, удачу и Вальгаллу даже, то отрицаем даже их, но мы же все знаем, что ты есть; не тот, кто объявляет себя князем мира сего, будучи на деле врагом всему хорошему, а ты, которого особо гордые за всю жизнь иной раз побоялись позвать, ты! Слышишь меня, Господи?! Сделай так, чтоб у этого парня было всё хорошо всегда, он это уже заслужил. Да, это сказал я, Дасти Аттенборо, и требую, чтоб оно было так! Да, я, сходивший с ума после смерти Яна, я требую, чтоб все твои милости, которых у тебя хватает, были теперь для Лоэнграмма, отныне и навсегда, понял?! Это сказал я, в здравом уме и трезвой памяти, и вино тут вовсе ни причём. Дасти медленно и с удовольствием допил вино и ощутил наконец огромное облегчение, как будто сделал что-то, что нужно было сделать очень давно. Как будто стоял себе на борту, что неумолимо падал в чёрную дыру и вдруг вылетел из опасной зоны. Должно быть, что-то подобное ощутил Ян под Вермиллионом, когда отказался отдать приказ стрелять по флагману фактического врага. Что ж, похоже, это всё, на что его хватило, получается… Негусто, как и у меня, что поделать. Хотя вот вряд ли я бы сейчас отказался служить этому парню, будь мне предложена такая честь, а Ян отказался, помнится. Идиот!
Конев наконец-то что-то решил с церемониймейстером, и тот некоторое время спустя объявил о том, что команда жениха надумала выступить с каким-то там номером… Дасти плохо слушал. Когда же Конев и команды вынырнули посреди опустевшего после танцев пространства уже не впятером, а группой в шесть раз больше, он с унылым интересом решил поразглядывать их, дабы соблюсти видимость вежливости. Итак, кожаные штаны и куртки с бахромой, сапоги до колен с огромными пряжками, как и на ремнях и куртках, шляпы с широкими полями набекрень, кое-где синие штаны из парусины, украшенные бусинами и разноцветной вышивкой, пёстрые платки… м-да, дикари на параде. Точнее, на карнавале, точно – ну да, крупноватые акустические гитары да банджо с огромными шёлковыми бантами, кастаньеты – уж не эйдж-кантри ли устроить собрались? Для Изерлона при Яне ещё ничего, конечно, но имперцы или обхохочут, или присоединятся, и только успевай тогда, перехватят позицию лидера. Удивили столицу солёной рыбой, мрачно расхохотался про себя Аттенборо и твёрдо решил не участвовать в этом безобразии, хотя сам в другое время в другом месте кинулся бы отплясывать крепче кого угодно. Он всегда любил линейные танцы – там не надо ничего самому соображать, веселье охватывает полностью, ведь весь коллектив пляшет одновременно и одинаково. И только после циничного замечания Катерозе о стадном рефлексе обезьян и намеренном стремлении стереть индивидуальность загрустил, обнаружив, что возразить ему нечего. Шейнкопф, помнится, тоже ехидно прошёлся насчёт дурацкой манеры прятать пальцы за ремень, заявив, что сей жест озабоченного самца ну никак не подобает солидному мужчине, если, конечно, он не провоцирует скандал намеренно. Дасти нутром ощущал, что если уж люди, будучи просто потомками жителей Рейха, столь щепетильны в таких тонкостях, то уж те, кто сейчас руководит Империей, точно отреагируют в том же стиле. И ни за что не хотел поэтому показать сейчас свою принадлежность к этой демократической традиции танцевальных ранчо.
- Юлиан, шёл бы ты с ними зажигать, а? – попросил он жениха, хотя в голосе Дасти упорно не ощущалось никакого энтузиазма.
- А зачем? – лучезарно улыбнулся в ответ тот, совершенно не понимая намёка. – И так хорошо.
- Затем, что хоть ты и лидер, но всё же не Ян! – теряя самообладание, прошипел в гневе Аттенборо. – Хочешь потерять сторонников – тогда сиди истуканом, ладно!
- Тише, Дасти, - раздался вполне себе спокойный и уверенный голос Катерозе. – Мы просто сделаем чуть иначе, не волнуйся.
- Что ж, тебя я послушаю, миледи фон Кройцер, - мгновенно успокоившись, рассмеялся адмирал. – Вот только тебя слушать мне теперь и остаётся, - и он отвернулся, как будто для того, чтоб лицезреть танцы феззанцев.
А те с настырным задором взялись за свою потеху, стиль которой безошибочно угадал уже полупьяный республиканский адмирал, и в результате в линию выстроились уже не три десятка, а ещё раза в три больше танцующих. Эта длинная змея неторопливо ползала по всему пространству залы около пяти нудных минут, а затем рассыпалась и исчезла в толпе под шумное одобрение соплеменников.
Когда аплодисменты феззанцев стихли, церемониймейстер слегка замялся, что было уж вовсе непривычно и неприлично. Среди имперцев раздавались сдержанные смешки, как будто офицеры не желали сильно зубоскалить в голос, откровенно потешаясь над остальным собранием. Конев первый понял, что их выступление, мягко говоря, не имело успеха, и растерянно заозирался по сторонам, не сообразив сразу, что делать. Аттенборо с тайным злорадством наблюдал его замешательство, не озаботившись скрывать скуку и разочарование, которая очень заметно проступила на его лице, и снова потянулся к разносчику за вином. Как только он успел закончить этот маневр, раздался негромкий, но сразу перекрывший все остальные звуки насмешливый голос Императора:
- Что ж, можно и подурачиться малость, в самом деле. Биттенфельд, ты помнишь нашу изерлонскую ещё смешинку про десантуру, ту, что пели до стычки при Тиамат? – и, вальяжно зевнув, Император поднялся со своего места, неторопливо отстёгивая с плеч плащ.
Аттенборо застыл с раскрытым ртом, а помещению пронёсся сдавленный вздох – назвать давнюю битву стычкой мог только тот, кто её выиграл, не смотря на совсем противоположный прогноз накануне её с обеих сторон фронта… Да и намёк на дату – Юлиан Минц в то время был малым ребёнком, а о Яне ещё никто и не знал ничего толком, был очень понятен абсолютно всем присутствующим. И, хотя далеко не все поняли, что происходит, ощущение слабого и не очень дискомфорта появилось почти у всех – адмиралы Рейха молча, все, как один, последовали примеру командира, проворно освобождаясь от плащей и оставляя их кто спутницам, кто – сопровождающим офицерам, и двинулись каждый к сцене.
- О, действительно, это очень милое хулиганство, Ваше Величество! – отчеканил тем временем Биттенфельд, просияв улыбкой дикого тигра. – Помним, и с большим удовольствием! – добавил он, двинувшись также к сцене.
- Вот и славно, тряхнём стариной, - ослепительно улыбаясь, мило проворковал венценосец, тоже двинувшись в том же направлении.
С быстротой молнии мелькнули три фигуры в мундирах младших офицеров Рейха, быстро исчезнувшие среди музыкантов. Семёрка рослых мужчин в парадных мундирах не торопясь расположилась на сцене, по-деловому перемигнувшись, явно затем, чтоб скорректировать положение каждого относительно других. Император застыл в центре не очень понятной конфигурации, на первый взгляд ровно выставленной по нужной системе… Грянули нарочито простенькие аккорды, в том незамысловатом стиле, когда военная аристократия намеренно упрощает субординацию, вплоть до обращения по именам – создавая на публику впечатление полной демократичности в общении. Однако даже кто как будто случайно что делает – на самом деле подчиняется нужному регламенту, и это понятно всякому даже торговцу, понимающему чувство ранга. Для тех же, кто был этого чутья лишён – всё же замечали, что для простого компанейского общения в дружественной атмосфере действия команды, порознь каждого и всех одновременно как-то слишком слаженны и сложны в итоге. Как труппа талантливого балетмейстера не позволяет себе ничего лишнего, так и сейчас нарочито пренебрежительно простая прогулка танцоров в стиле стэпа уже намекнула, что забава ещё не начиналась. Рубленые куплетики про отдых в кубрике звездолёта и прочие невинные шалости десантников на подлежащей зачистке планете, шаловливо подхватываемые по очереди каждым участником забавы, вовсе не вызывали ощущения простачков, и на второй пачке рифмованных строчек началось настоящее феерическое шоу.
Аттенборо поймал себя на том, что глазеет, сам не свой от восторга, словно малый ребёнок. Ему и в голову никогда не приходило, что боевую акробатику можно использовать как танцевальный контент. Да ещё в таком нарочито приземлённом стиле – и выдавать серии пируэтов согласованно. Хотя со стороны казалось, что танцоры играются чуть ли не как дети, сложность фигур говорила сама за себя. Оглянувшись на феззанцев, Дасти понял, что вовсе не одинок в своём восприятии происходящего. Юлиан смотрел на сцену с ужасом, Катерозе, напротив, с гордым торжеством, как будто имела к этому какое-то самое прямое касательство. И только имперцы смотрели с непоколебимым спокойствием, а их дамы – с тихой светлой радостью, как на семейном празднике старшие глядят на счастливых домочадцев. Вдоволь нарезвившись за тройку минут, успешно показавшиеся собранию за десятку, блеснув мастерством такого уровня, что берет поневоле падал с головы, имперская команда успешно сложилась в крепкую звезду вокруг своего командира, и застыла уже в тишине после внезапно оборвавшейся мелодии. Прежде, чем собрание успело среагировать и разразиться овацией, раздался негромкий, но слышный на всё помещение голос Катерозе:
- А я говорила, что у командора розентриттеров не было никаких шансов против имперского адмирала даже в полной защите, - заносчиво произнесла она с жёстким апломбом, гордо обмахиваясь веером. – Вот вам и доказательство, что капитан Шейнкопф – хвастун, он никогда бы не одолел Ройенталя.
Она рассчитала точно – даже пожелай кто всерьёз ответить на эти слова, из-за шума, криков восторга и крепких вполне искренних аплодисментов это стало невозможным. Сдержанная улыбка, сиявшая у каждого из танцоров, чуть подзадержалась у них на лицах – каждый обдумывал только что услышанное, но спокойно разойтись по местам как будто это никому не помешало. И только Император неосознанно сделал свой знаменитый жест, лёгким движением откинув чёлку назад правой ладонью – не то хотел показать это на публику, не то действительно впечатлился услышанным. Однако он ушёл к своему креслу со столь царственным видом, что через пяток секунд все забыли об этом.
Пока зазвенела какая-то нейтральная мелодия, предоставляя собранию отвлечься на сласти, вино и прочие чревоугоднические изыски, перед тройкой республиканцев возник церемониймейстер:
- Позвольте узнать, судари, Ваша сторона будет выставлять какой-либо номер?
- Я не желаю уже ничего делать, - прошипел едва слышно Аттенборо, поспешно опрокидывая в себя бокал. – Хватит и того, что я и так торчу тут всем на потеху, как дешёвый клоун.
- Пожалуй, нет, - задумчиво проронил Юлиан, радушно улыбаясь.
Раздался резкий щелчок веера, и Катерозе ледяным великосветским тоном проговорила, приветливо улыбаясь церемониймейстеру:
- Будет, сударь, вот, это для тапёра, пожалуйста, он разберётся, что с этим делать, - и аккуратно подала ему на перчатку плашку файлохранителя.
- Благодарю, - вежливо раскланялся церемониймейстер и исчез.
- Что это означает, Карин? – тихо поинтересовался Юлиан.
- Что не нужно мне мешать, только и всего, - холодно ответила невеста, слишком уверенно управляясь с веером. – Не умеешь – не берись, без тебя разберутся.
- Ты слишком уверенно отодвигаешь меня, - с лёгкой укоризной произнёс жених, тихо улыбаясь.
- Зевать некогда, - холодно пояснила дама. – Кого уделал трижды слепой фехтовальщик, тот не успевает за событиями, ага, - и, чуть откинувшись на спинку дивана, она с жёсткой интонацией пропела какие-то рифмованные пластом вирши. – «Судьба ведёт наёмника сквозь тысячи дорог. На перекрестье городов и трасс. Театр Последней Битвы пройден вдоль и поперёк. И с нами Бог - так кто же против нас?!»
- Ты по-прежнему уверяешь, что он был слеп? – недоверчиво сказал Юлиан. – Боюсь, это нам с тобой тогда показалось просто…
Катерозе медленно повернула голову в его сторону, как человек, потрясённый услышанным до глубины души, и с циничным интересом – это называется взглядом покупателя на невольничьем рынке – уставилась на собеседника. Будь Юлиан более взрослым, он истолковал бы верно всё, что содержал сейчас этот многообещающий взгляд. И счёл бы правильным испугаться за свою жизнь, как минимум. Но ничего этого с ним не случилось, тем более, что Катерозе начала улыбаться. Слишком ослепительно и торжествующе, так, что Аттенборо стало холодно, хотя его этот безжалостный оскал никак не касался.
- Ох, он зря оставил тебя в живых, Юлиан, правда, - насмешливо произнесла Катерозе и холодно отвернулась. – Нельзя быть великодушным с тем, кто не в состоянии оценить это.
- О чём это речь? – с вызовом поинтересовался Дасти, уловив вдруг в беседе обстоятельства, доселе ему ещё неизвестные. – Чего я не знаю в эпизоде про дуэль с императором, а?
- После расскажу, Дасти, - убитым тоном попросила Катерозе, взглянув на него с дружеским апломбом соратника. – Здесь не время и не место.
- Хорошо, - со спокойной дружеской интонацией проговорил, почтительно кивая, Аттенборо. – Впрочем, мне уже достаточно услышанного, благодарю.
Катерозе наградила его непонятным Юлиану доброжелательным взглядом поверх раскрытого веера и вежливо кивнула. Больше никто ничего толком не сумел развить ни в какой теме, потому что подошёл чуть растерянный на деле Конев. Его интересовала возможность пригласить невесту на танец – и сильно расстроило известие о том, что помышлять о том не следует. Катерозе уже всерьёз опасалась, что хладнокровия ей может не хватить на этот эпизод, но дело спас церемониймейстер, объявивший её выход, и можно было резко задёрнуть фату на лицо. Конев сразу же исчез прочь, Аттенборо посмотрел на неё с искренним дружеским желанием удачи. Ещё один взгляд явно пламенел где-то в отдалении, но о его существовании знала только она, его обладатель, да ещё мог догадываться Оберштайн, что находился сейчас среди сопровождающих Императора. Молодая дама величаво поднялась со своего места и двинулась по свободному пространству залы, среди летнего метеорного дождя по горной тропинке, заросшей можжевельником и кедрами – так отозвалась под ровную раскатистую мелодию автоматика осветителей, повинуясь заданной программе. С каким выражением смотрит на неё молодой муж, её вовсе не интересовало, а посмотреть на Императора, что застыл на месте с ничего не выражающим видом, крепко сжав ладонью подлокотник кресла, у неё сейчас не было никакого права. Идти было чуть легче, чем на вечеринке в офицерском клубе, но и только.
Аппаратура старалась вовсю, окрашивая белое вычурное платье невесты в переливы изумрудных оттенков, поливая его флёром тонов индиго, подстраивая под них радугу ультрафиолета, что отражалась от нужных плоскостей покроя. Так, вот и точка цветка акустики, как и предупреждали техники, как раз успела к проигрышу, и открываем волной лицо, вот так, фата сидит крепко, можно не опасаться, что слетит от широкого жеста…
- Метнулась сумерек спираль на яркий подиум заката. Мне ничего уже не жаль, и ни к чему считать утраты, - крепким ровным сопрано взяла девушка так, что потолок чуть загудел. - Два километра с гаком грудь темнеет, к ночи привыкая. Ну почему канва такая, что ничего нельзя вернуть? – метеоры взялись падать прямо вокруг неё, в яркое ночное разнотравье, превращаясь в светляков в можжевеловых кустах, а Катерозе выдала что-то на очень старой лингве, но зато на всем известный мотив о любви и разлуке.
Это звучало всего-то на пару восьмистрочий, но заставило множество народа побледнеть от волнения, не очень осознаваемого толком, древнего и вечного одновременного. Затем мелодия вернулась к прежней неторопливой чуть грустной балладе, а певица продолжила уже без особой заботы о рифме, глядя вверх и в никуда одновременно.
- За расставаньем будет встреча – лишь сильному дано понять, что так бывает, и сбывается. Однажды я вернусь, когда будет крепко нужно, и мы снова победим всё, что пытается нас уничтожить. Ты просто знай это, что я не ушла от тебя, и держись, как мог всегда. Темнота уже побеждена, осталось совсем немного, и я осталась с тобой на самом деле, уже насовсем. Ничего не бойся и дождись, люблю!
Затем почти сразу песня снова ушла на что-то уже без слов, пышная долгая вокальная партия с феерическими переливами ещё пару минут чаровала совершенно обомлевших зрителей. После мелодия стала с плавным рокотом затихать, а освещение – превращать ночь вокруг фигуры невесты в рассвет, и смокла, когда солнце полностью оставило заливать её утренними лучами. Шум оваций и восторгов накрыл этот финал без всякой паузы, и не было сейчас ни одного восторженного зрителя, кто не смотрел бы на чуть залитую румянцем певицу, что смущённо улыбалась своему успеху. Поэтому только Оберштайн и мог заметить, как вроде бы без всякой на то причины кусает губы Император и сразу же маскирует это движение под церемониальное распитие вина из бокала, будто от обычного великосветского интереса. Из толпы имперцев резво выпрыгнул капитан космофлота с огромным букетом для героини оваций – этот эпизод не привлёк никакого внимания венценосца, который, похоже, с трудом удержал себя от желания привычным жестом недовольства разгрохать пустой бокал. Райнхард как будто совершенно невозмутимо откинулся в кресле, демонстрируя лишь протокольный интерес к происходящему – и взгляд, который он наконец бросил на Катерозе, уже двинувшейся с букетом к своему месту, не содержал в себе абсолютно ничего. Кабы не резко потерявшие голубой цвет глаза, мгновенно превратившееся в серые, с холодным бесстрастием отметил для себя Оберштайн, можно было бы поверить, что их обладатель и впрямь нисколько не взволнован. Да уж, нынче грозы не будет – не случилось бы вместо неё землетрясение, с мрачной иронией подумал про себя министр и незаметно вздохнул.