Лён моих простыней слишком тонок: двоих не поднимет;
разводящих колени — полгорода, строчка — и властвуй.
Как не чувствуют в полдень со струпьев потёкшего грима,
как проказу свою принимают за вирусный насморк,
так выносят стремление плоти за таинство духа.
Одиночество не обмануть, а себя — сколько хочешь.
Жалят мысли — летящие роем базарные мухи.
Жалят мысли — идущие строем бессонные ночи.
Кто приснится вчера, кто привиделся завтра — едино.
Наслажденье минутой, желание вместе — до гроба...
но в объятьях двоих вытесняется мятный ладино
первобытным молчанием, сдавленным звуком утробным.
Променяю ли речь я на смертные органы речи?
Захочу ли озвучить чужое — чужими устами,
если в полый затылок мне пристально целится Вечность
голубыми и нечеловеческими глазами?