Я провожал крамольный этот гроб
По февралю,
По горестной пороше.
А Пушкин был еврейский эфиоп,
И прадеды, и деды были ТО же.
Струились в бездну отголоски лет,
Печальные берёзки трепетали,
Юродивый кричал:
- Погиб поэт! -
Неведомыми строчками в металле.
Вороны следом, душу веселя,
Летели сквозь метельные порывы.
Всех принимает русская земля,
Поскольку бескорыстна и правдива.
Вновь Псковщина в прозрачной чистоте
Пыталась плакать тихими снегами,
И те, что отдыхали на кресте,
Стремились к Святогорью вместе с нами.
День, загораясь бледностью зари,
Таил всех зимних сказок переливы,
По деревням метались упыри
И спрашивали:
- Кто это, служивый?
Я отвечал, потупив в землю взгляд:
- Чужой,
Всем православным - в наказанье.
Они в испуге пятились назад
И исчезали в утреннем тумане.
Шепча:
- Еврейский эфиоп помре! –
Старухи в страхе шали теребили.
А что там было, на Святой горе,
Я не могу сказать,
Меня сменили.
Но знаю твёрдо:
Смерти кренделя
Вдаль катятся по обречённым нивам.
Всех принимает русская земля,
Поскольку бескорыстна и правдива.
Когда в веках лучей взметнётся столб,
Чтобы упасть на Русь приветом солнца,
Из гроба встанет этот эфиоп
Великим православным стихотворцем.
Рафаэль-Мендель
6 августа 2014г.