В приемной неспешная осень: зрачки созревают и спеют.
Закрыты глаза. Вечер сонный. Так было, так будет и впредь.
Под веками капли Алисы, (не сметь выпускать их), но смеют.
Семейство очковых решает, как лучше (дешевле) прозреть.
У доктора кружечка в маках – я вижу зелёное в белом.
Я встретить боюсь в кабинете зелёный расстрельный рассвет.
Здесь лазер ласкает сетчатку, как шип - неповинное тело,
Сбежать от контрольной проверки достойной возможности нет.
Пропишет мне с горкой запретов, лекарств, ободрительных шуток,
Попросит держаться смелее под светом прицельных гирлянд.
Но мир беспощадно зернистый, но мир предсказуемо жуток
И доктор глазными плодами играет в подводный бильярд.
Садится на дно в батискафе, исследует сетку разрывов,
Где было, как было, что стало. Течёт глазояблочный сок.
Мне страшно. Нельзя увернуться. Нельзя улыбнуться, закрыв их.
Скользит к роговице не линза – стеклянный холодный песок.
- О, будете здесь ежегодно и лучше бы следовать нормам.
(Тем самым меня обрекая на долгую ровную жизнь).
"Хоть что-то стабильно", – гогочет язвительный внутренний Борман.
- "Руками хватайся за воздух, ногами за землю держись".
И слабым, как центр сетчатки, движением – я без опоры,
Очки в декольте скромно дремлют, а линзы в контейнере. Так
Сажусь к ассистентке, та пишет. Вернуться придётся. Нескоро.
Очки надеваю и вижу – на кружке действительно мак.
Поем лютеин окувайта, добьюсь подходящих условий,
Пойду по проспектам спокойно, без пятен в глазах – превозмог.
Беги, берегись, проверяйся – здоровье и время нас ловит.
Заштопай мне сито сетчатки своим появлением, бог.
Глазное неспящее дно мне весёлыми маками вышей,
Их круглые красные платья разгонят наглеющий страх.
Ты вышел курить, как я слышу. Я знаю, ты чуточку выше
Меня и других пациентов, себя не держащих в руках.
...Сижу на крыльце в частном доме, уставившись в правду Иуды,
Предметы, как прокариоты, родные. Опасней постель.
Невидимой, даже свободной без линз дожидаюсь, покуда
Мой мир разорвёт близорукость на верную глазу пастель.