Весёлая, лихая, как чечётка,
красивая, как русская земля,
моя непостоянная девчонка,
тревога постоянная моя.
То, как монашка, не выходишь днями,
то мчишься на такси на всех парах,
воюешь с полуночными ментами,
за украинский паспорт платишь штраф.
Я сам виной, что ты, кружась ночами,
как белая снежинка над Москвой,
гуляешь с бесконечными дружками,
торгуешь, как на ярмарке, собой.
Исчезнешь, вспомнишь, позвонишь от скуки
и снова лжёшь легко и без стыда,
и кажется, что эта боль и муки
не перестанут больше никогда.
То день-деньской не двигаешься с места,
то срочно убегаешь на показ
в какие-то модельные агентства,
в какой-то мир, не ведомый для нас,
скитальцев одиноких, словно в поле
осенний ветер, свищущий во мгле,
простых поэтов, сотканных из боли,
последних трубадуров на земле.
То вдруг в истерике – «Отстань, я вся на нервах!» -
то благодушней схимниц и святых.
Твоим дружком достоин быть, наверно,
лишь Тот, с небес, единственный Жених.
Нательный крестик терпеливо носишь,
веками не звонишь, верна мечте.
Я сам виной, что ты меня не помнишь –
я слишком неотчётлив в темноте
вокруг тебя сгущающейся жизни.
Твой сотовый свистит как свиристель,
чтоб вновь тебя на перекрёсток вызвать
твоих былых и нынешних страстей.
То тараторишь всласть, то молча куришь,
лишь лёд блестит из-под прикрытых век.
Я сам виной, что ты меня не любишь,
я слишком однолюбый человек.
Сама, в тоске позёвывая сладко,
сказала, будто душу сбила влёт:
«В мужчинах мне всегда нужна загадка»,
а я - какой я к бесу Чайльд Гарольд?
Я виноват, что шаловливый лучник,
сопляк Амур, проказливый пострел,
стреляет сноровистее и лучше,
чем я увёртывался от смертельных стрел.
Я виноват, что сам себя измучив
в аду тебя не гревшего огня,
не уберёг тебя от тех, кто «круче»,
наглее и загадочней меня.
…Но мы ещё вдвоём. Я жду свиданья
у дома восемь, вмёрзнув в снег и в лёд,
как манны иудей, и так же страстно,
как он поныне всё мессию ждёт.
Но мы ещё вдвоём. Я жду звоночка
дверного, телефонного – пускай
хоть еле различимого, как точка
от человека, что забрёл в песках
пустыни вдаль, за горизонт, до места,
где неба край сливается с землёй…
Вот ты идёшь по тропке от подъезда –
и я уже, как пьяный, сам не свой,
и я замёрз, и нос краснее клюквы,
и от твоей небесной красоты
и голуби стоят, разинув клювы,
и бабушки сидят, разинув рты,
и очертанья видятся нечётко,
и модный шлягер вдруг мурлычу я…
Моя неповторимая девчонка,
единственная песенка моя