У дедушки и бабушки был свой тайный язык. Когда они разговаривали друг с другом, они иногда на него переходили, и хотя там попадались и русские слова, общий смысл оставался непонятен. Мама этот язык понимала, но не умела говорить, а тётя - её младшая сестра - не понимала вовсе. Что уже говорить обо мне? Но однажды я был на каникулах у бабушки с дедушкой, что мне всегда очень нравилось, и попросил бабушку научить меня этому языку. Я достал тетрадку и терпеливо записывал необычно звучащие слова и их перевод на русский язык. Я тогда ещё не знал, что язык этот называется идиш. И для бабушки, и для меня он был просто еврейский. Дедушка переписывался на идише со своими дальними родственниками, которые остались жить в тогда уже бывшем местечке. Было интересно смотреть на эти необычные карлючки, нисколько не похожие на русские буквы. На русском языке писался только адрес и имя на конверте.
Дедушкины дальние родственники вернулись в местечко после войны, когда от всего еврейского остались только могилы, в которых лежали и дедушкины ближние родственники. Дедушка ещё до войны вместе с бабушкой переехал в Киев, а бабушке с моей маленькой маме и бабушкиной сестре с маленьким сыном удалось эвакуироваться из Киева до сентября 41-го. Как ни парадоксально, дедушка остался жив, потому что он был на фронте.
Он никогда не вспоминал о войне, а я любил смотреть на его фотографию в шлеме, похожем на будёновку, на медали, включая одну с профилем Сталина. Дедушка и бабушка до пенсии тяжело работали - простыми рабочими: дедушка - вытягивал проволоку, а бабушка - изготовляла термосы. Когда-то у меня в армии спрашивали, где работали мои родные, так как считали, что евреи всегда знают как найти тёплое местечко. Я честно ответил, на что спрашивающий умолк и даже не знал как отреагировать.
Дедушка очень любил птиц. На Предславенской улице после войны он был известен как Абраша-голубятник. У него была своя голубятня, и он знал все премудрости как разводить, заманивать и гонять голубей. Когда он получил квартиру на Сталинке, он начал разводить канареек. На кухне на полке стояло несколько клеток в два ряда, где разноцветные птички чирикали и распевали трели. Мне на день рождения дедушка подарил попугайчиков, а потом у меня были и канарейки, и с тех пор до сегодняшнего дня у меня в доме всегда живёт какая-то живность.
А когда я служил в армии, мы с дедушкой переписывались, и он в каждый конверт вкладывал лезвие для бритья, что было очень трогательно. Он наверняка вспоминал свои армейские годы. Когда я вернулся из армии, бабушка с дедушкой подружились с другой пожилой парой. Они с ними разговаривали на идише, часто гуляли в Голосеевском парке, ходили друг к другу в гости. Другой дедушка также разводил канареек и у них было много общего. В один день у моего дедушки случился инсульт, и он слёг. У него остался чистый разум, мы с ним много разговаривали, но он был таким активным всю жизнь, что находиться в кровати было для него наказанием, и он всё порывался встать, и ругал нас, что мы ему не даём это сделать. А его парализовало, и он не мог двигаться...К нему приходила медсестра, чтобы делать уколы, и, как я узнал позже, вела себя по-хамски, пока ей не заплатят, а потом она тут же менялась. А однажды дедушки не стало, а я в это время был в стройотряде. Каким-то образом меня отыскали и сообщили по телефону. Дальше всё было как во сне - как пришла медсестра делать укол, а потом всё бормотала: "а он же такой крепкий был", как пришёл друг дедушки и просто забрал клетку с лучшим кенарем, и как я брил дедушку и прикрепял к пиджаку орденскую планку, которую он заказал незадолго до этого, когда после моего письма в газету ему всё-таки присвоили звание ветерана ВОВ, и которую он так и не успел поносить.