В выцветшей душегрейке,
в старенькой черной ермолке,
В маленькой сумрачной комнатке,
Средь дыма, бумаг и книг,
Седой, одноногий, усталый,
но прочный, как книжные полки,
И так же — казалось! — вечный,
Жил светлоокий старик.
Вечером, ближе к ночи,
когда затихала площадь,
Когда замолкали за дверью
последних гостей голоса,
Он, взяв костыли под мышки —
ему так работалось проще, —
Вставал к самодельной конторке
и начинал писать.
Мелкий, убористый почерк
вел карандаш по бумаге,
По незабытой боли,
по незабитой душе,
Не проклиная доли,
не развевая флаги,
Делал старик наброски
жизни в карандаше.
В этих набросках неброских
морщила носик Слава,
Долго ворчала Ксантиппа,
в бой уходил Дон Кихон.
Впрочем, дело не в Славе
и не в Ксантиппе, право.
Это всего лишь одежды
будничных дум и забот.
Яркими мотыльками
думы порхали без толку.
Нудными комарами
мысли кружились над ним,
Над изнуренным ликом,
над виды видавшей ермолкой,
Так что светилась ермолка,
преображаясь в нимб.
Рвущиеся к кормушкам,
резво плетя интриги,
Звали его снисходительно
поэтом «средней руки».
Кто его знал в России?
Кто раскупал его книги?
Кто его нынче помнит?
Только ученики.
Он понимал это? Видимо.
Думал об этом? Наверно.
Верил в удачу? Верил.
Он был живой человек.
Но были иные законы
в пространстве его многомерном,
И слишком
болезненно-остро-стремителен
времени бег.
Некогда думать о славе.
Некогда двери издательств
Смазывать маслом лести.
Некогда. Недосуг!
Некогда даже плакать
в пору потерь и предательств.
Это не страшно, что узок,
лишь бы не тесен был круг
. ...Старик уходил.
Сначала — друзьями.
Потом — любимой.
Потом — кабинетом.
(Квартиру его обменяла родня.)
Он таял, как тает глыба —
время неумолимо!
Но он продолжался,
ручьями учеников звеня.
Как он любил их гомон.
Их буйную непохожесть.
Их звонкую неумелость.
Ребячество — напоказ!
Лишь этим и жил перед смертью,
Но вот он ушел.
И что же?
...Ни одного за гробом
любимого ученика.
И только теперь при встрече
стыдливо отводим взгляды:
— Надо бы
на могилку сходить...
— Да, конечно. Когда?
— Собрать бы ребят...
— Собраться, наверное, все будут рады.
Как-нибудь созвонимся и...
Дни.
Месяца.
Года.
Вечер.
Январская стужа.
Ветер — наотмашь, колкий.
Вдруг показалось — ужели? —
в окне, что напротив горит:
В выцветшей душегрейке,
в старенькой черной ермолке,
В маленькой сумрачной комнатке
ждет светлоокий старик.