Утро субботы.
Мое утро — бесконечность.
Мое утро поет земфирой, и говорит гинзбергом, и читает стихи соей,
и в моей комнате холодно, как и полагает времени пасмурного сентября,
и есть кофе, и есть сахар, и это мое субботнее хлеб/вино, святое причастие,
и я открываю двери ветру,
и одеваю черное,
и выхожу на улицу, чтобы снова идти-идти-и-идти в супермаркет возле дома, чтобы купить апельсиновый сок, которым ближе к вечеру я разбавлю алкоголь,
когда буду писать слишком много прозы,
получая сообщение: мол, детка — водка, пусть с соком, как так?,
но я останусь непоколебимой,
не буду говорить возражений, лишь скажу, что теперь я живу примерно на двадцать улиц дальше (хотя точно не знаю - я не считала),
и продолжу бить по буквам,
в мыслях о том, почему я не курю, и почему курят другие люди,
и почему я стала такой равнодушной, а другие — нет,
и что мне теперь делать с теми, кто вознес мои чувства в квадратную степень,
и что делать с дорогами, на которых машины сигналят, когда замечают меня,
и что делать с дорогими вещами, которые начинают изнашиваться из-за стирки,
и что делать с барами, где меня ждут каждый вечер пятницы,
и что делать с деньгами — тратить или нет,
и что делать с чувствами — тратить или нет,
и что оставлять себе — вопросы или ответ,
и как запретить себе проводить ночь без сна, а день без стихов и без прозы,
и как перестать звать её на американский манер,
и как перестать звать его своим,
и как перестать вспоминать тех, кто остался равнодушен,
и как называть тех, кто не слышал моих духов, и кто не замечал моей помады, и кто не видел моих взглядов,
и как теперь быть дальше со всем, что скопилось осадком внутри, хотя вино давно выпито.
Вопросы без ответов.
Я недавно переехала. Но моя комната не настолько моя, чтобы писать в ней стихи.
Я пишу прозу на кухне.
Я пишу стихи на терассе.
Мне нравится тишина, в которой можно включить музыку и слышать только её, и не слышать голосов других людей, и шума улиц, и скрежета машин, забирающих мусор по утрам, как у подъездов многоэтажек.
Мне нравится замерзать больше, чем сгорать. Мне нравится ветер на террасе,когда небо на рассвете еще не успело из сине-черного стать серым.
Я пью кофе перед тем, как уйти утром, и пью его, возвращаясь «в свои привычные шесть», с него начинается моя суббота, и мое воскресенье.
Я больше не могу влюбляться так же искренне, как это было в первый раз. Кажется, тогда я отдала слишком много своей любви, и теперь её почти не осталось.
Чувства падают к отметке «ноль».
Равнодушие, равноправие, равноденствие.
Душевное зимнее солнцестояние. День равен ночи. Чувства равны пустоте.
Я стала на двадцать улиц дальше, я выгляжу на двадцать лет.
Как в песнях, как в фильмах, как в книгах. Best of all, I hope*.
Давай напишем новые манифесты о свободе, давай больше не будет надобности в деньгах.
Давай отыщем самые дальние дороги, и самые короткие маршруты, и самые близкие города, где можно быть счастливыми.
Давай составим план, хотя знаешь, можно и без подготовки. Я давно жду чего-то подходящего. Чего-то из серии сносящего крышу. Чего-то незабываемого.
Чего-то вроде моей прошедшей влюбленности, и вечеров, растянутых до утра, и опустевших бутылок, куда мы выдыхали желания.
Моя усталость с именем нового старого города, сотри с моего лица излишние краски, оставь следы от поцелуев, оставь между словами знаки препинания — паузы и повторы.
Оставь это утро субботы таким, с его холодом, и спокойствием, и пустотой, и бесконечным потоком слов, и лучшими песнями, и дорожными снами.
Оставь после него вечер, с тающими градусами, с замирающими стрелками на часах, с темнеющим небом, с холодеющим ветром.
Оставь, его мне, переходящим в тишину, в закрытые веки, в тлеющее тепло, в новое утро, которое мне приснится, и в новое утро, которое наступит завтра — в воскресное.
__
*placebo, twenty years