«Кукареееку! Петька-кочет
Всех несушек перетопчет!
И индюшку одолеет,
Если только влезть сумеет!»
Царь вскочил, зашлось дыханье.
Утро, птичье щебетанье.
«Ну ты дурень, Филимон!
Ох какой был дивный сон…
Посажу тебя в темницу!..» –
«Лучше – двор стеречь, на спицу!»
Филька хвост петуший вставил
И с утра дурил, забавил.
Царь за стол накрытый сел,
Выпил чаю, чуть поел,
Чарку пригубил вина.
Сел на лавку у окна,
Стало тяжко, безотрадно.
Море… будь оно неладно!
Дуралей! Отдал же сына!
Поделом печаль-кручина!
«Где Иван? Куда пропал?» –
«Взял коня и ускакал.
Скучно, Филя, здесь ему…» –
«Да-а… безрадостно в дому».
И голубки белой нет;
Раньше, чуть забрезжит свет
Прилетала на оконце,
Грела пёрышки на солнце,
На царевича смотрела;
Сыпали пшено – не ела.
Да и днём порой бывала,
Пёрышки перебирала,
Слушала игру Ивана…
Удивительно и странно:
Сколь была, после прилёта –
Ни пера и ни помёта.
* * *
Царь морской взглянул впервые,
И глаза теперь живые,
Появился интерес:
«Что ж. Кораллов – целый лес!
Все цветут цветами пышно. –
И добавил еле слышно: –
Значит, мил… ну хоть один…
Собери мне, царский сын,
Гору… жемчугов окатных.
Самых лучших, первостатных!
А собрать её не сможешь –
Завтра голову и сложишь!»
В терем свой Иван пришёл,
Вынул гуслицы, провёл.
Не понять: душа в покое.
Приплыла вдруг рыбка кои,
Гусли слушала, внимала…
Подплыла и девой стала.
И опять другой была!
Чёрны власы собрала
В узел, спицами пронзила,
Маской на лице белила,
Странный шёлковый халат,
А на нём огромный бант.
«Конничива, Ваня-сан!» –
«Нет предела чудесам!
Ты?..» – «Ну да. А что такого?» –
«Почему другою снова?»
Василиса улыбнулась.
И к его лицу нагнулась,
Поднесла своё вплотную:
«Не полюбишь ты такую?
Побледнел, и взгляд погас.
Не прекрасна в этот раз?» –
«Я…» – «Молчи, не говори!
Успокойся… посмотри…»
А она была прекрасна!
Лучезарна, так же ясна;
Да, японка в кимоно,
Необычно и смешно –
Но смешно всего лишь малость.
«Ты внутри такой осталась,
Как была в любом обличье,
Рыбье будь оно иль птичье.
И прекрасна как девица!
Но зачем тебе рядиться,
Как… какая-то жапонка?»
Рассмеялась дева звонко.
Сразу вдруг повеселела,
По-японски на пол села,
Разместилась возле ног:
«Что отец придумать смог?» –
«Гору жемчугов окатных,
Самых лучших, первостатных».
«Гору…» – тихо повторила
И опять проговорила: –
Спать, Иван, ложись скорее,
Утро вечера мудрее…
Можешь верить чудесам.
Саёнара, Ваня-сан!»
Ночь на море опустилась,
Дно морское осветилось:
Загорелось огоньками,
Озарилось светлячками.
«Мамки-няньки, приплывайте!
Выручайте, помогайте!»
И русалки приплывали,
Крупный жемчуг отдавали;
Крабы к Василисе шли
И жемчужины несли.
А Ивану диво снилось:
Фудзи, вишня распустилась…
* * *
Утром у царя морского
Был Иван-царевич снова.
«Что ж, дружок, хвалю немало!
Хоть хвалить и не пристало
За радение такое –
Обобрал всё дно морское!..
Возведи мне мост хрустальный,
Перламутрово-зеркальный;
Чтоб идёшь – и слышишь звон,
Ангельский… со всех сторон…
А построить мост не сможешь –
Завтра голову и сложишь!»
В терем свой Иван вернулся,
Сел за гусли, прикоснулся –
Снова радость зазвучала,
На душе светлее стало.
Подплыла к окну Ивана
Небольшая аравана,
Слушала игру, внимала…
Подплыла и девой стала.
Царский сын взглянул, и вмиг
Захотелось воротник
Расстегнуть – так стало душно;
А рука и не послушна!..
Эллинкой она была:
Власы сложно собрала,
Локоны с висков пустила,
Стройну шею оголила,
Сквозь хитону видно тело,
Всё от солнца загорело.
«Ты опять совсем другая!
И стоишь почти нагая
В этом греческом наряде». –
«Так ходили все в Элладе…
Хочешь, покажу секрет?
Храм прекрасный древних лет».
…Вход был под большой галерой.
Храм сперва предстал пещерой,
Расширялся… залом стал.
Свет на стенах трепетал,
Шёл откуда – неизвестно.
Фрески с девой повсеместно:
Вот лежит она на бреге
Вся нагая в сладкой неге,
Вот с дельфинами играет,
Вот венок цветов сплетает,
Вот рождается из пены.
Шли, рассматривали стены…
Ощущение проснулось,
Будто Время здесь запнулось,
Навсегда остановилось.
Чувство страха появилось:
Время здесь сменяет Вечность,
Жизнь – лишь малость, быстротечность…
«Афродита…» – «Наша Лада?» –
«Сравнивать, Иван, не надо».
Вот ещё одна картина:
Дева обняла дельфина
И лицом к нему прижалась.
Василиса задержалась…
Как по-странному смотрела,
Словно что-то здесь узрела
Сокровенное, родное.
Что же видела иное?
До руки её коснулся…
Трепет сладостный проснулся.
Нет, стоит, не отнимает,
Смотрит, красоте внимает.
Сжал персты её слегка…
Как податлива рука!
Обнял деву – разом, вдруг!
Нет, не вырвалась из рук.
И щекой к щеке прильнул,
Аромат волос вдохнул,
Ощутил её дыханье
И сердец их трепетанье,
И упругости груди…
Мир остался позади,
Все народности и страны,
Все моря и океаны,
Стёрлись все века и дни…
Были в мире лишь они:
Василиса, царский сын –
Афродита и дельфин…
* * *
Царь морской доволен был:
«Знатный мостик сотворил!
Слышал звон издалека,
Подошёл – оглох слегка.
А теперь скажи, голуба,
Василиса-дочка… люба?»
«Да. По нраву дочь твоя».
«Женишься?» – «Не думал я…»
«То есть – как?! Сказал же, любишь!»
«Да, женюсь! Коль не погубишь».
Улыбнулся царь морской:
«Ох, пугливый ты какой!..»
Голубицы прилетели,
Все тринадцать рядом сели.
«Выбирай! Средь них одна,
Сердцу милая жена…»
Одинаковы все глазу,
Но царевич выбрал сразу:
«Хоть какое будь обличье,
Рыбье или, даже, птичье –
Завсегда тебя узнаю!..»
«Что ж, младые, объявляю
Вас невестой с женихом!
Выдал… пополам с грехом…»
Часть четвёртая http://www.stihi.ru/2014/09/16/3101