Я буду жить много,
на зависть,
на совесть,
на страх.
Я буду жить много,
возможно не долго.
Скорее - не долго.
И из слов о тех,
кто горел на губах
и кто рос на руках -
для тех,
кто смеялся
и плакал
и спал на руках -
однажды заставится целая полка.
Я ещё на Земле:
и ем
и молюсь
и люблю там.
Сердце стучит
колесом цыганской кибитки.
Меня не погубит
ни страсть к абсолютам,
к горам,
к мотоциклам,
стихам
и салютам,
Ни даже мужские напитки.
А в песочных часах моих
будет пустыня,
барханы - погрешности,
бедуины - стихи:
караванами замирать!
и будет так много
высокой тоски
и нежности -
так много пьянящей,
ласковой,
сонной
нежности...
...что даже расхочется умирать.
Но тут я случайно услышу,
как дети поют о
войне,
расплачусь,
и посвящу тебе те
стихи,
что не сыскали себе приюта -
как много стихов не заслужили приюта!
и тогда,
как в рериховском Тибете,
полыхнёт янтарём,
как огнём -
остриём! -
скала
на восходе,
и простится друг,
и осиротеет враг.
И тогда я сделаю шаг
к последней свободе.
Последний шаг
к последней своей свободе.
В последнюю волю шаг...